Елена Фанайлова: Я была на выставке, она оставляет ощущение огромной энергии, энергии дикого, противоречивого, нервного времени и одновременно счастья, которое испытывали эти ребята, когда они собрались, увидели друг друга и поняли, что это круто, что теперь они будут делать новую немецкую музыку. Это видно по их жестам, лицам, движениям. Что мы сказали бы про это время, этот стиль, эту идеологию? Это и мода, и дизайн, и новые сквоты, и новые пространства, которые они обживают, наполняют своей молодой энергией. Саша, как это можно определить музыкально?

Александр Романовский: Как они сами называют себя, это прежде всего экспериментальная музыка. Ошибочно причислять эти группы к "новой немецкой волне". У групп, представленных на этой выставке, были программные, популярные и известные вещи, отличающиеся танцевальностью, дискотечностью, но эти композиции были единичными. По большому счету, это действительно лютая немецкая эксперименталка, определившая стиль и образ жизни, очень тесно соприкасавшийся с панк-роком. Сложно было жить в конце 70-х годов в Европе и не соприкасаться с панк-роком. У моего любимого писателя Гюнтера Грасса в романе "Мое столетие" была прекрасная глава про 1978 год, и там он рассказывает вымышленную историю, как в чудесной семье дети внезапно стали панками, мальчик забривает себе "ирокез", а девочка прокалывает себе нос и бреется налысо, и семья не знает, как на это реагировать. Так же и в Европе в конце 70-х все это "зло" шло из панк-рока. И то, что в Германии возникла эта субкультура, с одной стороны, нонсенс, а с другой стороны, на то был ряд причин.

Елена Фанайлова: Илья, ваша версия?

Илья Воронин: Это именно дух времени: все существовавшие тогда группы были беременны тем, что скоро что-то случится. Мы говорим о Западном Берлине, о крошечном анклаве, куда люди убегали от призыва в армию. Если ты сбежал в Западный Берлин, там и живи. Это приветствовалось правительством ФРГ, потому что Западный Берлин был городом, где жили бабушки и молодые панки, сумасшедшие художники, они делали питательный бульон, в котором все бурлило, и мутации приводили к появлению новых, странных, сумасшедших историй, которые критики стали называть "новой немецкой волной". А они просто жили в свое удовольствие, тусовались, и это было очень интересно. Потом к ним начали ездить английские журналисты, Марк Ридер прежде всего, это человек, снявший фильм B-Movie, вытащивший транс-музыку Пола Ван Дайка из небытия. Он поехал с американскими журналистами на восток посмотреть, что это такое. Оказалось, что там было собственное, совершенно другое панковское подполье. Если говорить о панке как о злом молодежном вопле протеста против старших, то панковские группы в Восточном Берлине – это были настоящие панки. Хотя первая известная немецкая в мире группа – "Разрушающиеся новостройки" (Einstürzende Neubauten), люди наглухо авангардные, совершенно сумасшедшие, имевшие отношение к "ДиЛЛетантам". Это была довольно аморфная группа, вспомнившая заветы дадаистов и начавшая действовать по их канонам, которые появились, когда в Европе орали друг на друга: "Мы вас похороним". И все, кто там участвовал, себя и похоронили, а тут появились дадаисты…

Елена Фанайлова: Бежать из Восточного Берлина в Западный было все-таки довольно опасным делом. В современном Берлине есть памятники людям, расстрелянным при попытке уйти. И еще один феномен, о котором я хотела бы напомнить, это "Немецкая осень" 1977 года, фильм "Германия осенью" был снят несколькими режиссерами и посвящался членам Роте Арми Фракционе (Rote Armee Fraktion), находившимся в тюрьме после похищения и убийства известного нацистского деятеля. Таким образом эти молодые люди пытались отомстить своим отцам, родителям, дедам, разобраться со своим прошлым и настоящим. Это связано с большим идейным кризисом молодых и разгневанных, которые в 60-е годы начинают задавать вопросы своим родителям и дедушкам: почему мы оказались в ситуации с Гитлером, в таком состоянии? Культурные явления во многом связаны и с этими параллельными политическими процессами. А что такое "Гениальные диЛЛетанты"? Это чисто музыкальная движуха?

Александр Романовский: Это был всего лишь один фестиваль, наделавший шума на территории спокойной, пусть и рефлексирующей Германии. У Ридера была группа Die Unbekannten, они выступали на фестивале в 1981 году, и по его воспоминаниям это была авантюра. Был огромный цирк-шапито на две тысячи зрителей, которым владели какие-то хиппаны, они решили провести фестиваль экспериментальной музыки, экспериментального искусства и понабрали туда своих приятелей, а те позвали своих приятелей. Те же Die Unbekannten оказались там абсолютно случайно. И он говорит, что в тот момент для них это было угарным поводом покрасоваться на большой площадке, показать безумие, творившееся у них внутри. Потом уже, вследствие, видимо, медиабума все происходившие штуки стали выделять в отдельную субкультуру и окрестили все это "Гениальными диЛЛетантами". До этого концерта играли на квартирах, в полузаброшенных клубах, а здесь собрались в одном месте. Аналогичная история происходит и в Англии в те же года. В тусовке изотерического подполья люди делали то же самое. Это очень тесный союз, где музыкальный акт соседствует и перемежается с актом искусства, перформансом, написанием картины, публичными актами группового секса, чем угодно, но эти штуки тесно ассоциировались, в том числе, с музыкальной сценой.

Елена Фанайлова: То есть мы можем говорить об общеевропейской истории, а в Штатах своя движуха происходит.

Илья Воронин: При этом в Германии была развита прежде всего американская и английская музыкальная индустрия, немцы всегда считали, что "у нас ничего хорошего быть не может". Краут-рок, появившийся в Западной Германии, немцы презирали, а англичане били поклоны и говорили: ребята, у вас выдающаяся музыка.

Александр Романовский: И плюс считалось, что немецкий язык не музыкальный, он подходит только для шлягеров или маршей. Я как человек, родившийся в начале 80-х годов, могу сказать, что музыка звучала в семье всегда, а на немецком – это, наверное, только песенка Boney M. Есть ассоциация с эпохой диско, но не более. И я в середине 90-х впервые услышал про "Новостройки", но это уже были мои самостоятельные поиски.

Илья Воронин: В России это как андеграунд и совсем уж меломанская история, вплоть до техно-музыки, которая считаетcя немецкой абсолютно. "Гениальные диЛЛетанты" – это была короткая история, и из участвовавших там самым ярким и заметным человеком, продвигающим сегодня идею "гениальных диЛЛетантов", является Димитри Хегеманн (Dimitri Hegemann), который в 1992 году открыл клуб Tresor, ставший техно-бастионом, превратившим Берлин в техно-столицу мира. Он же потом придумал фестиваль Berlin Atonal, точнее, продолжил фестиваль Berlin Atonal, который он сделал в продолжение "Гениальных диЛЛетантов" в 1983 или 1984 году, и спустя 20 или 30 лет он в Берлине снова его возобновил.

Александр Романовский: А если посмотреть с позиции андеграундной, не электронной музыки, то, наверное, самая яркая личность – это Бликса Баргельд. Но в середине 90-х он стал немецким бюргером с чудесной таитянкой в роли жены, выступающим в филармониях, консерваториях и поющим национальные немецкие песни.

Илья Воронин: Но при этом на нем можно смотреть, как происходила деградация вся субкультурной, культурной жизни Западного Берлина. А вся остальная Западная Германия – это бюргеры, спокойные и прочее.

Елена Фанайлова: Все-таки Гамбург был тоже включен в эту орбиту.

Илья Воронин: Возможно, но все равно, когда мы говорим про немцев, это где-то на крошечном пятачке Берлина. И можно сказать, что их всех погубил героин, они все поумирали.

Елена Фанайлова: Конечно, это не только рок-н-ролл и алкоголь, но и наркотики.

Александр Романовский: Если посмотреть на эти семь представленных на выставке групп, можно сказать смело, что только две из них существуют и поныне, это Einstürzende Neubauten Бликсы Баргельда, которые совершенно деформировались и стали консерваторским авангардом, чем-то общепризнанным, "достоянием республики", и Deutsch-Amerikanische Freundschaft, которые как долбили свое техно, так и долбят.

Елена Фанайлова: Для тех, кто не знает, скажем, что Deutsch-Amerikanische Freundschaft – это комическое название. Это дюссельдорфские ребята, и понятно, что в это время в Западной Германии стояли американские войска, в то время как в Восточной Германии – советские. В названии кроется глубокая ирония и настоящий культурный панк.

Послушаем сейчас Стаса Шарифуллина. Я у него спрашивала про дух времени, про то, какие стили мешаются в это время на этой культурной площадке, на этом поле, есть ли там диско-волна в этом всем.

Стас Шарифуллин: Думаю, диско, хаус – то, что было модно в 80-х, например, в США, не имеет никакого отношения к этому. Потому что диско и хаус – это все-таки больше борьба за однополые отношения, права геев и так далее, это немного другая история. У немцев было по-другому. Поколение 80-х, самого начала 90-х – это люди, выросшие в совершенно другой стране. После Второй мировой войны, после того, как Германия была подвергнута санкциям, денацификации, весь бунт уже прошел. Люди конца 60-х в Германии выросли на франкфуртской философской школе. Несмотря на то, что Теодор Адорно говорил, будто не имеет никакого отношения к происходящему на улицах, он, конечно же, повлиял на это. Мощное поствоенное, посттравматическое переживание привело к тому, что в конце 60-х – начале 70-х немцы создали собственную музыкальную сцену из ничего. 80-е – это уже вторая волна, надстройка над тем, что было. И все группы, которые перечислены, Einstürzende Neubauten, Deutsch-Amerikanische Freundschaft уже видели, что можно быть дилетантом и делать вещи... На примере своих предыдущих товарищей, той же группы "Крафтверк" (Kraftwerk)... Я знаю, что куратор выставки "Гениальные диЛЛетанты" Матильда Ве выбирала все эти группы, исходя из максимальной диверсификации. Ей было интересно представлять разные стороны спектра. Есть большие звезды – очень известная группа Einstürzende Neubauten. Есть Deutsch-Amerikanische Freundschaft, это дюссельдорфская сцена, тоже Западная Германия, но немножко другой взгляд на это все, критика прежде всего американской культурной экспансии и так далее. Эти все группы так или иначе работали с критикой существующего истеблишмента либо каких-то еще вещей. Помимо практиковавших отторжение от неоколониальной истории, есть группы, работавшие с дадаизмом, с модой, фэшн, с современным искусством. Это опять же шикарная группа "Орнамент и преступление". В целом это довольно объективное и разнообразное отражение того, что действительно происходило в это время. Это разные точки на карте, которые объединяет идея того, что можно все сделать на коленке и не нужно ни от кого зависеть.

Елена Фанайлова: Стас так рассказал нам про это время, он был в Дюссельдорфе. Саша, вы были в Новосибирске, когда эта выставка там присутствовала. Как там это выглядело?

Александр Романовский: Местные люди себя вели приблизительно так, как люди вели себя на концерте Бликсы Баргельда в нулевые годы, и выставка воспринималась приблизительно так же. Она была в Художественной галерее, туда пришел весь новосибирский бомонд, публика в пиджаках, галстуках, министр культуры региона, люди, приближенные к театральной жизни. Но при этом там была очень здоровская музыкальная компонента, приезжал Феликс Кубин, ответственный за космическую электронную музыку, и он дал два концерта. Было здорово. На концерты Кубина ходила уже, естественно, молодежь, более субкультурная.

Елена Фанайлова: Илья, вы перед записью сказали, что настоящий панк родился в Восточном Берлине…

Илья Воронин: Не то что он родился, а интернет был не всегда, пресса из других государств доставлялась очень медленно, и панк пришел в Западный Берлин с задержкой в несколько лет, когда в Англии он уже умер. Немцы приехали в Англию, увидели там остатки былого величия, сделали по-своему. А вокруг них существовало тоталитарное государство под названием – ГДР, там и Штази, и прочее.

Елена Фанайлова: Это, конечно, тоже прекрасный фон – Штази, как и КГБ для советского рока.

Илья Воронин: Да, а переехать из Западного Берлина в Восточный – одна остановка метро.

Александр Романовский: Берлин довольно динамичный город, и панк-рок там тоже был динамичный. Я не соглашусь, панк-ток пришел в Германию параллельно с Англией, а может быть, даже на пару лет пораньше, и он вырос из хард-рока и всех хиппозных групп, но они были в большинстве своем англоязычные. Пара слов в защиту панк-рока востока. Действительно, сохранились артефакты, которые сейчас современные независимые панк-лейблы пытаются переиздать. Ребята, делавшие там панк, звучат злее. И сама эта атмосфера, напряженность, порождала интересные явления. Например, против безобидных "Грейт уайт идиотов" (The Great White Idiot), была такая немецкая группа в не социалистическом мире, а на востоке существовала группа "Чарли капут" (Charlie Kaput), и мы понимаем, что это капут не Чарли Чаплину, а чек-пойнту Чарли между Западным и Восточным Берлином. И эти люди делали настоящую историю, достойную сравнения с тем, что было как раз у нас при "совке". Здорово, что эти штуки сохранились, и можно все это показывать.

Илья Воронин: Точно неизвестно, когда и кто начал играть первый панк в Восточном Берлине. И они сохранились, возможно, только потому, что из Западного Берлина начали ездить люди, тот же Марк Ридер и прочие, и им совали там кассеты. Провезти кассеты через границу было очень сложно, но когда они привезли, послушали и поняли, что у них происходит… Они организовывали панк-концерты, и это были целые операции, чтобы людям собраться и отыграть где-то. Они играли в церквях, потому что именно религия выступала защитником обездоленных и угнетенных, давала приют и прочее. Это были злые группы, потому что они жили в злой, антигуманистической стране, где все было направлено на пропаганду того, что "у нас все лучше, чем у вас". Панки с востока иногда ездили, очень редко, играли на Западе. А перед падением стены началось массовое бегство молодежи, они бежали через Чехословакию, Венгрию, потому что там было легче проехать, и там тоже были драматические истории.

Елена Фанайлова: Там тоже даже есть субкультура этого года, связанная с культом маленького автомобиля "Трабант", на котором они выезжали.

Илья Воронин: Можно провести параллели с Россией. На панковские концерты восточногерманских групп приходили неонацисты, существовавшие в коммунистической ГДР, которых было очень мало на Западе, ультрапатриоты, бившие всех, кто был против "нашего образа жизни". Кстати, многие из этих панков были не гедонистами, а политически подкованными людьми, они бились за права человека, передавали информацию о преступлениях режима западным журналистам.

Александр Романовский: Кстати, группа "Раммштайн" (Rammstein), вернее, ее предтеча Feeling B, где играли двое чудесных мужчин, поющий и играющий на клавишах в нынешнем "Раммштайне", и это была упоротая панкуха из Восточной Германии, использовала волынки, которые игрались на синтезаторе, и всякие этнические, фолковые мотивы, но пел у них там другой мужчина, потом погибший в автокатастрофе, его звали Алеша Ромпе. И этот Алеша после деятельности в анархо-ансамбле Feeling B, из которого впоследствии вырос "Раммштайн", долгое время работал на социалистическом телевидении, топил за эту идеологию.

Илья Воронин: Feeling B выпустили три пластинки, две из них издавались в Болгарии, по-моему, причем еще во времена стены. У них в репертуаре "Песня о тревожной юности": "Работа у нас такая, работа наша простая…" – пели они ее на ломаном русском. "Раммштайн" на концертах исполняет ее до сих пор.

Елена Фанайлова: За это мы можем простить им клип Deutschland.

Илья Воронин: Пожалуй, это единственный плюс у группы "Раммштайн".

Александр Романовский: Этот клип – честная попытка переосмысления истории, нарушая все законы толерантности.

Елена Фанайлова: Это нормальный концептуальный клип про мозги среднего класса, про то, что в голове у бюргера, у обывателя, то, на чем играли правые в последнее время. Я вижу за этим большую интеллектуальную работу. У них есть еще одна вещь, называющаяся "Radio". Это постконцептуальный продукт.

Александр Романовский: Они – мастера играть на обывательских чувствах, они немножко напоминают Laibach ("Лайбах") своим дискурсом.

Елена Фанайлова: Laibach – очень сознательные ребята, выходившие сразу как большой интеллектуальный проект, и музыкальная версия была частью игры.

Александр Романовский: Параллель с "Гениальными диЛЛетантами".

Елена Фанайлова: "Гениальные диЛЛетанты" – это большой, синтетический проект, он пытался повторять практики конца XIX – начала ХХ века, когда художники объединялись в коммуны, когда стиль жизни становился предметом искусства. Не только вещь, которую человек сделал, и не только музыка, которую он написал, а сам образ жизни – это некий эксперимент, вызов и провокация. И здесь и наркотики играют свою роль, потому что люди хотят испытать состояния, которые для искусства важны, предельные состояния. Это, конечно, оказывается смертельным номером, этот цирк весьма небезопасен и заканчивается гибелью гимнаста. Поговорим о прекрасной книге Артемия Троицкого, лежащей у нас на столе. В Москву приезжала Гудрун Гут, это одна из героинь того времени, рокерская женщина, и Артемий Кивович находится с ней в коллегиальных, почти дружеских отношениях. Эта книга посвящена большой истории, у нее подзаголовок – "История сопротивления российской молодежи. 1815-2019", и в главах, посвященных 80-м и 90-м, связанных с русским роком, я видела очень много параллелей с тем, что происходило в Германии в конце 70-х – начале 80-х.

Илья Воронин: Мы несколько лет назад издали книгу Джона Сэвиджа "Тинейджеры" на русском языке, и я очень горжусь этим. Это знаменитый критик, журналист, написавший огромную книгу об английском панк-роке "Мечтающая Англия", он завершил главный труд своей жизни в 2008 году, как он сам говорил, он собирал информацию про молодежные субкультуры для этого 30 лет. И после выпуска этой книги нас не покидало ощущение, что нужна такая же книга про Россию. Мы тогда познакомились с Артемием Кивовичем, он сказал: "Я написал книжку, она выйдет сейчас в Англии". Мы: "Мы готовы ее издать". Книга небольшая, но очень много фотографий, она попсовая, как сам Артемий Кивович говорит, он ее писал для людей, которые мало знают об этой истории.

Елена Фанайлова: Мне нравится концепция, состоящая в том, что протестные движения никогда не прекращались. Троицкий берет период с 1815 года, а мы можем еще глубже в историю зайти и найти там примеры протестных молодых движений.

Илья Воронин: Очень большую исследовательскую работу провели английские издатели, и мы, глядя на них, сделали то же. Наша книга немножко отличается, мы попросили дополнить про беспризорников, дополнили про 2017–18 годы, когда что-то тоже происходило у нас. Мы рады, что такая книжка вышла, что к ней есть интерес, и я был бы очень рад, если люди начали бы интересоваться историей после чтения этой книги.

Елена Фанайлова: Когда ты видишь на выставке лица музыкантов, публики, там есть шикарная фотография из Гамбурга 1980 года, когда на концерте группы "Клэш" (The Clash) стоит гигантская мужская толпа, ты понимаешь, что Берлинская стена падет, пройдет еще немного времени, и эти люди ее сметут. Я много ходила на русские рок-концерты, общалась с рок-музыкантами в провинции, и я вижу этот культурный нарциссизм, эту блистательную энергию, которая у них существует и требует собственного языка. У вас в Сибири что-нибудь такое есть? Главный русский панк Егор Летов у вас же родился по соседству.

Александр Романовский: В Новосибирске была очень хорошая история с экспериментальной музыкой. Летов как создал огромный культурный пласт, так и наплодил массу бездарных последователей. У него был чудесный гитарист – Дмитрий Селиванов, собравший в Новосибирске в 1987 году группу под названием "Промышленная архитектура". Это был абсолютно "ДиЛЛетантский" саунд, абсолютно экспериментальная музыка, не имевшая на тот момент аналога в русскоязычном поле. Это были те самые "Новостройки", только без использования самодельных перкуссий, но с советскими синтезаторами. Они записали всего лишь один альбом, и потом Селиванов трагически ушел из жизни, вся история закончилась. Но факт остается фактом: "Промышленная архитектура" – это детище Новосибирска, Новосибирского государственного технического университета, а в советские времена он назывался НЭТИ, где я имел счастье учиться тоже. В конце 80-х из "Промышленной архитектуры" вырос чудесный околодепешмодовский проект "Закрытое предприятие", который был более плодотворен. То есть не Летовым единым живет матушка Сибирь.

Елена Фанайлова: Называние "Промышленная архитектура" – это термин из истории архитектуры, и это нас отсылает к прекрасному образу группы "Орнамент и преступление". Еще раз послушаем Шарифуллина. Стас говорит о том, что это его любимая группа.

Стас Шарифуллин: Это группа из Восточной Германии, где в это время, по понятным причинам, ресурсы были ограничены. Это большой перформанс-проект, чем-то близкий нашей "Поп-механике", основанной Сергеем Курехиным. Но, наверное, менее музыкальный, потому что участники использовали, не имея доступа к нормальным синтезаторам, гитарам, аудиоустройствам, буквально все, что им попадалось: генераторы волн, всякие шумовые вещи, микрофоны, канистры. Это были все время большие джем-сейшены, то есть, постоянного, утвержденного состава у группы никогда не было. И именно своей свободой в 2019 году это самая интересная из всех групп.

Елена Фанайлова: Речь идет опять же о восточногерманской группе. "Орнамент и преступление" – это название статьи Адольфа Лооса, если еще раз возвращаться к промышленной архитектуре. Илья, вы обещали рассказать про субкультуры 80-х в Восточной Германии.

Илья Воронин: Эта история мне очень интересна, потому что Восточная Германия очень сильно напоминает Советский Союз. В этом году выйдет, наверное, книга "Звук семьи", которую только закончили переводить, она приурочена к 30-летию падения Берлинской стены, это очень известный техно-трек, гимн берлинских рейверов. Эта книга состоит из прямой речи очевидцев, живших на востоке, на западе, и там очень здорово передан дух времени, второй половины 80-х и 90-е, когда было хаотичное время объединения Германии. Как люди воспринимали друг друга, восточные немцы недолюбливали западных, считая их слишком буржуазными; западные недолюбливали восточных, считая их нищебродами с советскими мозгами. Книга начинается с 80-х годов, и мне было очень интересно смотреть это, поскольку я сам большой поклонник танцевальных электронных ритмов, и в середине 80-х там возникло сразу несколько субкультур, с которыми никто не знал, что делать. Например, на Александерплац в Восточной Германии тусовались скейтеры и брейкеры, танцевали брейк-данс. И вся площадь была нашпигована Штази, но они ничего не могли с ними сделать, потому что первыми брейкерами и скейтерами были дети дипломатов, ответственных работников и прочее. И они издевались над агентами Штази. Правительство Восточной Германии решило выкрутиться из этой ситуации, и немецкие комсомольские деятели придумали историю, что брейк-данс был изобретен неграми на заводах Форда, как подражание своей роботизированной жизни. Было очень сильно востребовано движение брейкеров, комсомол устраивал конкурсы. Там были неонацисты, которых государство предпочитало не замечать, потому что это были прежде всего дети военных, полицейских, Штази. Еще были футбольные хулиганы, и была команда "Динамо" (Берлин) под кураторством Штази, это была самая популярная команда Берлина, на их матчи собиралось много людей, и приходили хулиганы. В январе 1989 года, буквально перед самым падение стены, Эрих Хонеккер сказал, что она простоит еще сто лет. Многие молодые люди, панки, скейтеры, все, кто угодно, бежали на Запад любыми путями, потому что так жить уже было невозможно. Закончилось все сообщением программы "Время" в Восточной Германии о том, что "граница будет сегодня открыта, но ненадолго", ребята и ломанулись из Восточной Германии в Западную, а там было все равно, и многие были даже против того, чтобы открывали стену, потому что они думали, что их рай закончился. И объединение молодежи Германии происходило прежде всего на танцполах, в маленьких клубах, под звуки техно-музыки. В фильмах, затрагивающих этот период, например, в "Гуд бай, Ленин!", показано, как они начинают тусоваться, гедонизм, полный раздрай, непонятно, кому что принадлежит, бери, что хочешь, и это была такая же история, как и у нас в 90-е годы. И сейчас только архитектура напоминает нам в Германии о советском периоде.

Елена Фанайлова: Как и ничто лучше не выражает дух начала 90-х, чем огромные гаражи-пакгаузы, которые выстроили "новые русские", для того чтобы осуществлять свой бизнес, и безумные особняки тех те же самых людей. Дух этого времени, я имею в виду 90-е, оказался могучим и смел режим, идеологию, и при этом результаты оказываются комическими в смысле созидательности.

Скажем еще о том, что такое "новая немецкая волна". Вы сказали, Саша, что "ДиЛЛетанты" – это все-таки не "новая немецкая волна" (Neue Deutsche Welle). В чем разница?

Александр Романовский: Марк Ридер доступно изложил всю субкультурную историю в Германии. Он здорово отсек ненужные параллели, сказав, что Neue Deutsche Welle были чуть более ориентированы на массового слушателя, то есть на тех самых домохозяек, на их детей, слушавших немецкие шлягеры, Драфи Дойчера (Drafi Deutscher) в 1968 году и так далее. И если мы посмотрим сейчас на эти музыкальные картинки, то видим, что самое комичное сравнение, но оно верное: это советская группа "Форум", в которой поет Виктор Рыбин из группы "Дюна". То есть нарочитый клоунский комизм, положенный на легкую гитарную и обильно приправленную синтезатором музыку, и драм-машина, разумеется. Это и была основная концепция Neue Deutsche Welle. Логично, что первые пластинки этих ребят, игравших новую немецкую волну, звучали по-дилетантски и имели в себе и корни-регги, и панк-корни, и чуть ли не индастриал, то, что называется постпанк. То есть это были и шумы, и атональщина, и вроде как совершенно неуместные звуки. Но потом постепенно даже у той же группы Der Plan, которую мы можем увидеть на выставке (они были самыми ярыми дадаистами, люди в масках, нелепых космических костюмах), была вполне себе коммерциализированная, форматная композиция Gummy Twist, открывшая им дорогу на телевидение, на радио и так далее. И она была в духе того, что принято называть Neue Deutsche Welle, тогда как "ДиЛЛетанты" – это все-таки шаг более в сторону эксперимента, шаг ближе к человеческой природе, к рефлексии, к первобытным ее корням, нежели коммерческие дела.

Елена Фанайлова: Вы говорите, что Бликса выродился. А может, в том, что он стал доступен народу и донес до широких масс ядовитые идеи андеграунда, и не так дурно? Или, если мы честный андеграунд, мы и руки не подадим этой попсовой культуре?

Илья Воронин: Нет ничего плохого в андеграунде, это часть популярной культуры. Есть попса-попса…

Елена Фанайлова: Понятно, что мы не об этом, здесь про плохой вкус не разговаривают.

Илья Воронин: Андеграунд подпитывается всю свою жизнь, в нем зреет экспериментальная лаборатория, которая потом становится популярной культурой… Тот же Димитри Хегеманн, один из "Гениальных диЛЛетантов", придумал с друзьями дадаистский клуб "Фиш Бюро", "Рыбное бюро", и они там занимались тем, что читали стихи… Короче, занимались ничем и одновременно всем, и это искусство, и туда же люди приходили потанцевать, послушать новую музыку, потому что во второй половине ХХ века каждое десятилетие приносило новую субкультуру, новое музыкальное течение. В 90-е это была электроника и все эти музыкальные направления, рейв-движение, оно первым пришло к "Гениальным диЛЛетантам". Гудрун Гут, которая была "Гениальным диЛЛетантом", придумала первую феминистическую группу "Малярия", она же потом стала активно использовать синтезаторы, потом – активно играть техно, потом опять ушла. То есть они просто живут, и это дух времени. Молодые люди слушают сегодня музыку 80-х годов, от нее вдохновляются. Просто новой музыки нет, а новая музыка для них эта, они ее не слышали и открывают для себя.

Александр Романовский: Бликса при всем моем ироничном к нему отношении – человек вполне самостоятельный, состоявшийся, артист, творец. Его нынешний консерваторский образ вполне может восприниматься как самое яркое проявление андеграунда, только в его понимании. Когда все вокруг слушают "Раммштайн", лучше и круче выступать в филармонии. Это тоже в хорошем смысле поза.

Елена Фанайлова: Когда мы с оператором вышли с выставки, мы довольно улыбались и хотели понять, что в этом опознается как свое. В этой музыке, в этом стиле, в этом дизайне, в этом образе жизни ты опознаешь безошибочно что-то, что тебе присуще. Я думаю, что это общий художественный мир Центральной и Восточной Европы, это общие идеи, общий образ человеческого существования, и это общий образ свободы и искусства.