"Лёд под ногами майора"

• В России утверждены новые составы Общественных наблюдательных комиссий.
• Адвокат Михаил Беньяш, которого судят за насилие в отношении представителей власти, произнес последнее слово.
• Мосгорсуд отменил приговор Павлу Ребровскому, одному из обвиняемых по делу "Нового величия".

КТО ВОШЕЛ В НОВЫЕ ОНК?

На этой неделе в России заменили начальника Федеральной службы исполнения наказаний (прежний ушел в отставку) и утвердили новые составы Общественных наблюдательных комиссий. Между собой эти события никак не связаны, но оба могут привести к серьезным переменам в российской пенитенциарной системе. Рассказывают журналист и член ОНК Москвы Ева Меркачева, оставшаяся и в новом составе, и руководитель Комитета против пыток Игорь Каляпин, которого в этом году утвердили в составе ОНК в Нижегородской области.

^{Видеоверсия программы}

Ева Меркачева: Александра Калашникова, который сейчас пришел на место бывшего директора ФСИН, мы до сих пор не видели в глаза, но надеемся, что встреча состоится в ближайшее время. Известно, что до этого он возглавлял региональные подразделения ФСБ, причем в тех регионах, где он был, у нас все-таки существовали проблемы в колониях. Считалось, что там самые жесткие и "красные" зоны.

Марьяна Торочешникова: Это Коми и Красноярский край.

Ева Меркачева: Да. С его участием был посажен бывший глава УФСИН по Республике Коми Протопопов. Мы знаем, что он действительно был замешан в коррупционных скандалах. В разное время то пропадали участки дорог, то его ловили на взятке. Но главное, что его собирались двигать на повышение, пригласили в Москву – он должен был занять кресло заместителя директора ФСИН России. И в это время под руководством Калашникова произошла операция по задержанию Протопопова, и он уже даже получил срок, в итоге его осудили за взятку.

Мы знаем также, что Калашников настороженно относится к правозащитникам, слышали о его негативных высказываниях в адрес старейших правозащитных организаций. Однако мы надеемся, что человек, который возглавляет такое ведомство, будет большим политиком, найдет способы контактировать и с правозащитниками, и с родственниками заключенных, будет понимать, что прессовать людей, находящихся за решеткой, нет смысла, потому что рано или поздно они окажутся рядом с нами, ведь любой срок заканчивается.

Марьяна Торочешникова: Это ваше мнение, а кто-то считает, что это очень даже имеет смысл, потому что таким образом можно повышать раскрываемость преступлений.

Игорь, то, что в руководство Федеральной службы исполнения наказаний приходит спецслужбист со стажем, как-то отразится на деятельности всей системы?

Игорь Каляпин: Я глубоко скорблю по поводу того, что из ФСИН, по-видимому, уходит команда Корниенко – Рудый. Это люди, не настроенные на репрессии, пришедшие во ФСИН делать реформу.

Я не знаю, чего ждать от господина Калашникова, я с ним абсолютно не знаком. Боюсь, что он настроен на консервацию ситуации, на борьбу с тюремной субкультурой. Это, наверное, неплохо, но начинать нужно не с этого. У ФСИН другие проблемы.

Есть глобальная стратегическая проблема, связанная с организацией самой системы. Это все-таки остатки старого ГУЛАГа. Я имею в виду не функции, которые сейчас выполняет эта система, нет! Но колонии остались там же, где они располагались в прошлом веке. Заключенные продолжают находиться вдалеке от цивилизации. И в этих же условиях, что гораздо важнее, находятся и сами сотрудники ФСИН. А у нас тюремная субкультура поддерживается не только заключенными, в ней живут и сотрудники ФСИН. И все это создает те условия, в которых система очень сложно реформируется.

Это ровно то, что Солженицын когда-то очень метко назвал "архипелагом": набор островков, живущих в своем мирке. Пока мы не приблизим колонии к областным центрам, не сможем обеспечить нормальную культурную жизнь для сотрудников, мы ничего там дальше не поменяем.

Марьяна Торочешникова: То, что большинство колоний находятся в довольно отдаленных местах, еще и препятствует нормальной работе наблюдательных комиссий.

7 октября в России утвердили новые составы ОНК, которые должны осуществлять контроль над обеспечением прав человека в местах принудительного содержания под стражей.

О том, как формируются эти комиссии и какие у них полномочия, рассказывает Анастасия Тищенко.

Ева, вам известно, по каким стандартам и руководствуясь какими критериями, выбирают в Общественной палате членов ОНК? Почему туда не попадают правозащитники?

Ева Меркачева: Прошлый созыв был провальным, туда попал начальник Бутырки, и было еще очень много сомнительных персонажей. Туда не попадали те, кто имел персональные ходатайства и рекомендации от уполномоченного по правам человека в России, от председателя СПЧ, но проходили какие-то неизвестные нам фигуры. Например, я в Москве за три года так и не смогла увидеть некоторых, я не знаю, как часто они ходили в СИЗО. Многие слились еще на первых этапах, и мы их не видели ни на одном заседании.

А новый набор все-таки кажется мне достаточно позитивным: туда прошла Марина Литвинович, известный журналист и общественный деятель, Игорь Каляпин, еще некоторые люди, которых я знаю.

Марьяна Торочешникова: Елена Масюк.

Ева Меркачева: Да, она в свое время раскрыла много преступных группировок внутри СИЗО, благодаря ей произошли посадки, а некоторые сотрудники изоляторов потеряли свои должности. Так что я не могу сказать, что этот набор был плохой, он показался мне даже достаточно сбалансированным. Не прошло огромное количество силовиков: эти люди подавали заявки, но их отсеяли. Конечно, плохо, что мы не видим в перечне нового состава коротких биографий этих людей. Закон говорит, что они должны иметь опыт правозащитной деятельности, но в интернете я не нахожу такой информации. По-моему, была очень сильная чистка в плане представителей криминальных структур. Я точно знаю, что в прошлый состав прошли люди, которые были чуть ли не проплачены преступными группировками. Я не нашла там никого из адвокатского сообщества, а в прошлый раз это было. Адвокаты – замечательные люди, зачастую мы только на них и надеемся, но все-таки если какая-то крупная адвокатская компания имеет в своем штате человека, имеющего право в любой момент войти в СИЗО, мы понимаем, что это коммерческая история. Вот здесь произошла серьезная чистка.

Кроме того, впервые в двух субъектах (это Ненецкий и Чукотский автономные округа) появились члены ОНК. В Ярославской области гораздо больше людей, чем было в прошлый раз. И я считаю, что если бы не такой провальный набор ОНК в прошлом созыве, может быть, не было бы скандала с ярославской колонией, с осужденным Макаровым.

Марьяна Торочешникова: А может быть, наоборот: из-за этого скандала люди заинтересовались происходящим в колонии и стали предлагать свои кандидатуры.

Ева Меркачева: Может быть. Но когда у членов ОНК стали спрашивать, как часто они бывали в этой колонии, оказалось, что в среднем раз в год. Они не только не могли контролировать ситуацию, но даже плохо понимали, сколько там человек.

Марьяна Торочешникова: Я знаю, что Игорь Каляпин менее оптимистично настроен по поводу нынешних составов ОНК.

Игорь Каляпин: Все-таки Москва – это не вся Россия. В московской ОНК, может быть, есть какие-то надежды на оптимизм, а по России в целом этот набор гораздо более провальный, чем прошлый. По-моему, Общественная палата у нас все-таки изобрела способ, каким образом и ОНК убить, и чтобы при этом не все тухлые помидоры летели в сторону Общественной палаты.

Понятно, что раньше приносили какие-то "черные" списки по особо отличившимся правозащитникам, которых не брали, а как набирали остальных – непонятно. Сейчас понятно. Пришли запросы местным региональным уполномоченным по правам человека и местным Общественным палатам. А поскольку у нас и уполномоченные, и уж тем более палаты целиком находятся во власти местных администраций, ФСИНов, МВД и прочего, то они, естественно, кого надо, того и рекомендовали.

Я посмотрел, с кем мне предстоит работать. Из тех, кого включили в Нижегородскую комиссию, я знаю трех полковников: одного из МВД, второго из ФСИН, третьего из прокуратуры (все они бывшие). Это, наверное, самые активные и порядочные люди в этой комиссии. Остальных я не знаю.

Семь человек работали в ОНК прошлого созыва. Я взял журнал посещений и посмотрел, сколько раз они ходили в колонии (не полковники – они-то как раз хорошо работали, а остальные). Один в прошлом созыве за три года один раз сходил в места принудительного содержания, и этот человек получил рекомендацию Нижегородской Общественной палаты и под фанфары торжественно был переназначен. Может быть, за эти три года он сходит еще раз. Еще один сходил два раза за три года и тоже получил рекомендацию Общественной палаты. Туда не попал ни один из известных мне в Нижнем Новгороде правозащитников, которые сдали полный пакет документов и действительно активно занимались выявлением всяких безобразий и преступлений, в том числе таких, по материалам которых возбуждались уголовные дела. У нас один из начальников колонии до сих пор в бегах, четвертый год находится в федеральном розыске. Это все сделали те замечательные правозащитники, которые работали в комиссии прошлого созыва, но ни один из них больше туда не попал.

Марьяна Торочешникова: Ева, многое ли зависит от членов ОНК?

Ева Меркачева: Очень многое. Важен сам факт, что гражданский человек может прийти в любое время дня – и перед ним должны открыть любое помещение в СИЗО или колонии, он может посмотреть, что там происходит. Когда мы заходили в камеры, у людей при виде нас наступало некое облегчение. Когда мы начинали свою деятельность шесть лет назад, история была совершенно другая: в Москве тогда были и избиения, и пытки. Сейчас мы практически не получаем таких жалоб, то есть члены ОНК исправляют ситуацию. Осознание того, что люди не отделены, не изолированы на сто процентов, дает каждому из них понимание, что можно бороться, если они чувствуют себя невиновными. А если они виноваты, то хотя бы спокойны, что все будет по закону. Это незаменимый институт, и мы должны всеми способами сохранять и поддерживать его.

Марьяна Торочешникова: Главное, чтобы он не превратился просто в постановку.

Ева Меркачева: Да, мы будем всеми силами способствовать тому, чтобы этого не произошло.

УБИТЬ ДРАКОНА

На 11 октября назначено оглашение приговора по делу адвоката из Краснодара Михаила Беньяша. Его обвиняют в применении насилия к полицейским, утверждают, что 9 сентября 2018 года, в день акции против пенсионной реформы Беньяш покусал двоих оперативников, которые пытались его задержать из-за призывов на митинг, а потом бился головой о стекло в служебной машине. Сам Михаил Беньяш, известный в Краснодаре тем, что защищает молодых политических активистов, настаивает на своей невиновности и говорит, что в тот день его избили полицейские.

4 октября Михаил Беньяш выступил в суде с последним словом. Предлагаем вашему вниманию небольшой фрагмент этой речи, полную версию которой можно найти на канале "Протокол Савельева" в ютьюбе.

Михаил Беньяш: Российских силовиков словно охватило бешенство. Вместо того чтобы уничтожать преступность, слишком многие примкнули к ней. Этот переход был незаметен, но, как мы знаем, лишь раз ступив на темную сторону, ты уже не можешь вернуться обратно.

Суды и прокуроры сами отказались от надзора за силовиками. И удивительно ли, что безнадзорные, бесконтрольные и безнаказанные полицейские, комитетчики или эфэсбэшники творят уже просто страшные вещи. Читая новости, иной раз за голову хватаешься от того, что происходит: если не изнасилуют, то запытают…

Господи, да что с ними не так?!

В полиции произошла просто страшная селекция. Все умные, светлые, добрые, все те, кто умеет мечтать, хочет что-то сделать в этой жизни, люди с критическим мышлением, свободным умом – все они выдавлены из системы. Остались те, для кого образование – это не знания, а лишь корочка диплома, формальность для повышения карьерных возможностей. Вы не обратили внимания, что большая часть свидетелей-полицейских окончили юридический факультет Адыгейского госуниверситета, того самого, в котором массово продавались дипломы? Российская полиция, чуть менее чем полностью, оказалась сформирована из невежественных, откровенно глупых и жестоких людей, которые в силу своего невежества даже не видят границы законного и дозволенного. Поступит приказ – и они выкинут адвоката и из суда, и из отделения полиции. Адвокатская тайна? Достоинство личности? Уважение к человеку? Это все пустой звук для того, кто пришел за тобой.

Ваша честь, поступит приказ – и они с той же легкостью придут и за вами.

Гайка 318-й статьи УК закручена уже так сильно, что любой физический контакт с полицейским, любое прикосновение при любых обстоятельствах уже заведомо причиняет очередному "хрупкому" росгвардейцу или полицейскому острую боль, и этот контакт уже заведомо криминален, будь то брошенный бумажный стаканчик, вырванная из полицейского захвата рука или попытка девушки скрестить ноги, когда ее насилует очередной безликий товарищ майор.

Мы для них не люди, нет. Мы – смазка для штыков, пыль и грязь под их сапогами. Но наступает зима – и грязь превращается в лед. Мы – лед! Мы – лед под ногами майора.

Российское государство стало тем самым Господином Драконом из пьесы Евгения Шварца. Ложь, страх и подлость – это три головы дракона, который живет в каждом из нас. И за любую форму сопротивления государство пытается создать из человека такого же бессловесного и безвольного раба, как те рабы, из которых собрана полицейская армия "безупречных". В полицейском государстве Господина Дракона идеальный гражданин – это полицейский, послушный, дисциплинированный, безропотный, полностью зависимый от государства. Он много не думает, а о чем думает – предпочитает молчать. Одет в форму и ходит строем. Загляденье, а не гражданин! Дракон хочет, чтобы мы все были такими: безропотными, послушными, одетыми в одинаковую форму и ходящими строем.

История уже знает такие способы организации общества. Но с момента падения тоталитарного Советского Союза и появления демократической России в стране выросло целое поколение свободных, независимых и самодостаточных граждан, со своим "я" и чувством собственного достоинства. В их мире Господин Дракон – пережиток жуткого прошлого. Он не нужен, нецелесообразен, а зачастую даже карикатурно смешон. Но Дракон хочет жить, даже ценой судеб граждан целой страны. И прямо сейчас, сегодня своими совершенно дикими репрессиями даже за тень несогласия государство-дракон целенаправленно уничтожает личность и достоинство граждан целой страны. Ломая судьбы сотен, государство вселяет страх в миллионы.

Дракон снова начинает обосновываться в наших головах. И чтобы остаться людьми, мы должны сами в себе убить Дракона.

Я говорю вам: будьте просты, как дети! Будьте просты, искренне и бесстрашны! И знайте, что нет ничего важнее свободы! Это мое последнее слово.

ОДИН ПРИГОВОР ОТМЕНЕН – ЧТО ДАЛЬШЕ?

Люблинский суд Москвы допрашивает свидетелей обвинения по делу "Нового величия". А Московский городской суд тем временем отменил приговор одному из участников этого дела – Павлу Ребровскому. Из-за признания вины его судили в особом порядке, но Ребровский заявил, что дал признательные показания под давлением, и отказался от них.

О том, что означает отмена приговора, рассказали Радио Свобода правозащитница, эксперт движения "За права человека" Ирина Яценко и адвокат Павла Ребровского Иван Сустин.

Иван Сустин: Согласно постановлению Мосгорсуда, приговор Павлу Ребровскому отменен, дело вновь передано на рассмотрение суда первой инстанции. Павел Ребровский не подтверждает свои признательные показания, и мы будем просить возврата дела на доследование. Скорее всего, основное дело "Нового величия" будет также возвращено на доследование и для объединения с уголовным делом Павла Ребровского, и возможно, вновь поступит для рассмотрения в суд первой инстанции. Это было бы логично. Уголовно-процессуальный закон позволяет рассматривать эти дела одновременно, но это создает риски отмены для приговора как в отношении основной группы "Нового величия", так и в отношении конкретного дела Павла Ребровского.

Марьяна Торочешникова: Так это же, наверное, хорошо для защиты и для обвиняемых, если приговор будет обвинительным и его отменят? Или точно так же могут отменить и оправдательный приговор из-за того, что дела не объединят?

Иван Сустин: Мы рассчитываем на то, что дела будут объединены, и будем добиваться оправдательного приговора для всех фигурантов данного дела.

Марьяна Торочешникова: Дело в отношении вашего доверителя суд рассматривал в особом порядке, потому что он тогда признал вину, заключил сделку со следствием. Сейчас, когда дело возвращают на новое рассмотрение, если его вдруг не захотят возвращать на дополнительное расследование, его будут рассматривать тоже в особом порядке или в обычном?

Иван Сустин: Дело Павла Ребровского рассматривалось в особом порядке исключительно из-за того, что он заключил досудебное соглашение, признал вину, и оно рассматривалось без исследования доказательств. При нынешнем возвращении дела в Люблинский районный суд Павел Ребровский не будет признавать вину и оно будет рассматриваться в общем порядке, с исследованием всех доказательств.

Марьяна Торочешникова: Ирина, вызвало ли решение Мосгорсуда по делу Ребровского какой-то ажиотаж среди подсудимых и защиты?

Ирина Яценко: Конечно, все они рады. Это хороший знак для всех фигурантов дела. Но когда десять человек обвиняемых, все равно найдется хотя бы один, который даст признательные показания. И в данном деле это как раз Рустамов, который даже не является участником "Нового величия", его никто не называл участником экстремистской организации, однако он признал вину. Его дело с самого начала рассматривалось в особом порядке, и даже не в московских судах, а в Подмосковье. Скорее всего, это связано с тем, что он действительно высказывал какие-то экстремистские вещи: на этом основании его могли припереть к стенке – и он признал вину.

Павлу Ребровскому потребовалось огромное мужество для того, чтобы выйти победителем из всей этой ситуации, дать правдивые показания, не побояться, несмотря на давление, которое на него оказывали. Очень страшно идти против системы. Конечно, он молодец, и мы все этому радуемся!

Марьяна Торочешникова: А почему те показания, которые Ребровский давал сейчас, следует считать правдивыми, а те, которые он давал в самом начале следствия, и от которых потом отказался, нужно считать ложными? Ведь фактически это слово одного и того же человека против его же собственного слова.

Ирина Яценко: Тут надо понимать, каким образом рассматриваются в суде дела в особом порядке. Следствие, обвинение пишет формулировку, с которой человек должен либо полностью согласиться, либо отказаться. И даже если он не согласен с какой-то частью, он все равно должен признать свою вину. И это очень сложно, ведь они же туда вкладывают определенные вещи: "имея умысел", "осознавая противоправный характер действий" и так далее. И когда человек слышит, даже в зале судебного заседания, формулировку этого обвинительного заключения, ему психологически тяжело это выдержать. Я уверена, что ни у кого из участников "Нового величия" не было никакого умысла на насильственное свержение власти. Когда слышишь эти слова в зале судебного заседания из уст следователей, прокуроров, судьи, становится даже смешно. Достаточно посмотреть на Аню Павликову, на Машу Дубовик, на Павла – это абсолютно простые, безобидные люди, не похожие на террористов и экстремистов, способных взорвать Кремль.

Суд должен учитывать не только то, что человек якобы хотел что-то сделать, но и то, имел ли он такую реальную возможность. И вот на этот вопрос, на мой взгляд, ответ однозначный: ни у кого из тех, кого сейчас обвиняют по делу "Нового величия", не было никакой возможности произвести насильственную смену власти, и даже мыслей таких не было. Поэтому я полагаю, что те показания, которые давал Павел... А по факту в судебном заседании не было даже показаний. Ему зачитали обвинительный приговор и сказали: "Согласен?" – и он ответил: "Да, согласен". И после этого судья вынес решение.

Марьяна Торочешникова: Тем не менее, в материалах основного дела, насколько я понимаю, есть некий протокол допроса Ребровского, который свидетельствует против сотоварищей. От этого протокола он отказался и сказал, что следователь его целиком и полностью выдумал, а он подписал просто потому, что ему грозили возбуждением уголовного дела по статье о терроризме.

Ирина Яценко: Он давал показания как свидетель, подозреваемый и впоследствии обвиняемый. И вот эти показания сейчас по факту не рассматривались. То есть в его деле, выделенном в особом порядке...

Марьяна Торочешникова: ...никто не разбирался, потому что там было достаточно признаний.

Ирина Яценко: Да. Его показания не зачитывались, не изучались, не озвучивались. А когда началось слушание основного дела и Павел начал давать показания, он сказал: "Все, что там написано, – это не мои слова, а слова следователя. На меня оказывали серьезное давление, обещали условный срок, а на самом деле дали реальный срок". Конечно, для него это было шоком. Он изначально находился под домашним арестом, а потом его забрали в СИЗО, и он понял, что, наверное, зря так поступил.

Адвокат Вячеслав Лисовин обязан был объяснить своему клиенту, что решает, какой срок – условный или не условный – будет назначен в случае разбирательства в суде, не следователь и не прокурор, что-то обещающий в досудебном соглашении. Они могут обещать только две третьих от возможного максимального срока, положенного по указанной статье. Соответственно, следователь никак не мог отвечать за то, что будет условный срок.

Марьяна Торочешникова: Его фактически ввели в заблуждение и сделали инструментом для создания искусственных доказательств виновности остальных. А что будет дальше?

Ирина Яценко: Мы надеемся, что все будет нормально. Я не могу прогнозировать: к сожалению, у нас система судебной власти такова, и вообще то, что происходит в стране... Самое омерзительное: когда ты идешь в суд, даже зная, что у тебя есть какой-то аргумент, который железобетонно доказывает невиновность лица и является основанием для оправдательного решения, ты все равно не знаешь, чем все закончится, потому что судья действует исходя из внутреннего убеждения, и неизвестно, какое он вынесет решение.

Я могу только рекомендовать прокурорам и следователям: прекратите это дело на стадии прокурорского разбирательства, верните его в прокуратуру и там прекратите! Так вы понесете намного меньше репутационных потерь, чем если вы сейчас еще раз, допустим, вернете дело в прокуратуру, передадите его суд, и заново начнется судебное следствие. Дело должно быть прекращено, ребята должны выйти на свободу! И мы будем этого добиваться всеми возможными способами, своими силами и общественной поддержкой.

Марьяна Торочешникова: Вы думаете, прокуроров беспокоят репутационные риски?

Ирина Яценко: Как показывает практика, все-таки какие-то вещи прокуроров волнуют. Например, "материнский" марш, который прошел 15 августа 2018 года, как раз накануне 16 августа, когда Аню Павликову и Машу Дубовик внезапно отправили из СИЗО под домашний арест. За прошедший год можно привести такие примеры: дело Ивана Голунова с общественной оглаской, дело Устинова, которого выпустили.

Марьяна Торочешникова: То есть вы надеетесь, что они призадумаются?

Ирина Яценко: Я очень на это надеюсь.