ЛГБТ-активист и участник правозащитной организации Equality Dignity Pride Алексей Клёс рассказал, что скорая помощь Медвежьегорской районной больницы отказалась приехать на вызов к его отцу Владимиру Клёсу в село Шалговаара Паданского поселения. В Шалговааре, отдаленном маленьком поселке Медвежьегорского района Карелии, нет своей поликлиники, а единственная бригада скорой помощи работает на четыре населенных пункта. Когда машина скорой помощи села Паданы все-таки приехала к Владимиру, он уже находился в критическом состоянии. По дороге в больницу отец Алексея умер, а его тело привезли обратно домой.

Алексей Клес придал эту историю общественной огласке. Руководство Медвежьегорской больницы в интервью ГТРК "Карелия" сказало (ссылку на этот ролик главврач прислала Радио Свобода в качестве ответа на просьбу о комментарии ), что диспетчер направила скорую в Шалговаару, больному провели необходимые исследования и реанимационные мероприятия. Главврач объяснила, что помощь Владимиру Клёсу оказали в течение часа после вызова, но скорость работы бригад скорой помощи затрудняют плохие дороги и отсутствие мобильной связи. Местные жители в соцсетях обвинили Алексея в том, что его отец погиб, узнав о негетеросексуальной ориентации сына. Сейчас Алексей, который публично поднял проблему недоступности медицинской помощи в сельской местности, получает оскорбительные комментарии и угрозы от гомофобов.

В интервью Радио Свобода Алексей Клёс рассказал:

– В некоторых СМИ искажают суть моих претензий к врачам. Я не обвиняю медиков в том, что они не оказали моему отцу помощь. Я не врач и не могу оценить действия фельдшера. Меня возмутило то, что диспетчер Медвежьегорской центральной больницы во время вызова четыре раза бросала трубку. Диспетчер отказывала прислать скорую из больницы за отцом, и предлагала дозваниваться до скорой из Падан (административный центр Паданского сельского поселения. – Прим.), которая в тот момент была на выезде. Мобильная связь в нашем районе почти не работает, у меня не было возможности связаться с бригадой скорой помощи. Второй мой вопрос адресован к паданской бригаде скорой помощи: почему они вернули домой тело отца после того, как он скончался по дороге в больницу? Еще меня возмущает, что главврач Медвежьегорской больницы в комментариях журналистам говорит, что мой отец болел сахарным диабетом, но не обследовался. На самом деле он пил лекарства и нормально себя чувствовал, занимался домом, ездил на охоту и рыбалку. Некоторые СМИ и комментаторы говорят, что мой отец был алкоголиком. Да, в новогодние каникулы отец позволил себе алкоголь, поэтому ему стало плохо. Я не отрицаю, что отец выпил и забыл принять лекарства, но это не оправдывает отказ прислать скорую помощь.

– Но скорая все-таки приехала к вашему отцу?

– Приехала, после того как друг нашей семьи на своей машине нашел скорую в другом поселке, где она была на вызове, и вместе с ней приехал к отцу. Я понимаю, что причина подобной ситуации в том, что не хватает бригад скорой помощи на всех больных из-за оптимизации системы здравоохранения, которая идет в Карелии. Эту ситуацию надо менять.

– Вы постоянно живете в Шалговааре?

– Я уехал в 16 лет учиться в Петрозаводск. После окончания вуза вернулся, потому что хотел остаться в родном селе – работать гидом, развивать туризм. У нас очень красивая природа, мне хотелось показать людям наши края и помочь односельчанам. Но мы не сошлись характерами с директором местного дома культуры, и я уехал.

– Что вы думаете об обвинениях вас в том, что отец не выдержал вашего каминг-аута?

– Это нелепые обвинения. Я сделал каминг-аут давно, три года назад. Тогда отец не принял меня, и мы перестали общаться. Люди, пишущие сейчас гомофобные комментарии, по моему мнению, как-то связаны с медиками и чиновниками, к которым у меня есть претензии. Все в селе уже много лет знали, что я гей. Маме, советскому человеку, трудно понять ЛГБТ, но она хочет, чтобы у меня все было хорошо. Я поддерживал связь с мамой и в начале января узнал, что жителям Шалговаары пришли квитки на оплату соцнайма жилья. Это абсурдная ситуация, потому что местные жители никаких договоров соцнайма не заключали и свои развалившиеся дома чинят самостоятельно. Наш поселок построили в 1951 году. Родители жили в этом доме больше 30 лет. Дома находятся в плачевном состоянии. Отопление – печное, вода – из колодца, из благ цивилизации у нас только электричество. Квитанции пришли всем жителям: и тем, кто приватизировал жилье, и тем, кто нет. Даже тем, у кого дом сгорел или развалился давно. Как у моей соседки, которая от страха побежала и оплатила этот квиток.

– Какие суммы в квитанциях?

– В квитанциях перепутаны имена, фамилии и адреса. Одна квитанция выписана на имя уже умершего человека. Суммы разные: от 300 до 600 рублей. В поселке живут пожилые люди, единственный доход у большинства из них – маленькие пенсии. Кроме того, неясно на каком основании с юридической точки зрения составлены квитанции. Меня возмутила эта ситуация, и я поехал в Шалговаару вместе с журналистом, чтобы разобраться с квитками. 12 января, когда отцу стало плохо, я собирался возвращаться в Мурманск. Я задержался в поселке до похорон. Сейчас жду результатов проверки СК. Пока мне выдали справку после вскрытия тела отца, где лишь написано, что причина смерти не установлена. Я считаю делом чести как-то изменить ситуацию с медицинской помощью в селах в память об отце. Мне очень жаль, что мы так долго не общались и что я не нашел в себе сил поговорить с ним. Меня три года назад обидела реакция отца на мой каминг-аут. Я отвернулся от отца, хотя он был хорошим справедливым человеком. Возможно, он бы меня понял, если бы я нашел в себе силы объяснить. Я думал, что легко переживу его смерть, но оказалось, что это очень трудно. Наши отношения были разрушены из-за гомофобных установок, которые транслируются со всех сторон.

– Как вы росли в селе Шалговаара?

– Я не говорил о своей негетросексуальной ориентации, но отличался от других мальчиков. Я не интересовался охотой и рыбалкой, а занимался восточными танцами, выступал на сцене и пел. Меня за это унижали, избивали толпами и поодиночке. Я не мог ответить – у меня долгое время в стрессовых ситуациях защитной реакцией было замереть и не двигаться. Родителям я не жаловался, потому что не хотел их расстраивать. Я все терпел и был уверен, что побои и оскорбления – это нормально. Лишь в Петрозаводске я понял, как дико было то, что я пережил в детстве.

– Как жители села восприняли информацию о том, что вы гей?

– Деревня – такое место, где все друг про друга судачат, потому что там делать больше нечего. Я знаю, что некто из местных жителей разносил по домам мои фото из инстаграма, где я целуюсь со своим парнем. Сейчас мне при личной встрече односельчане говорят, какой я хороший человек, что привлекаю общественное внимание к проблемам родного села. Но я уже не маленький мальчик, который верит во вселенскую доброту. Она быстро пройдет, когда проблемы решат. У меня и нет задачи быть для них героем. Я стал заниматься этими вопросами только из-за того, что под раздачу попали мои родственники.

– Почему вы сделали каминг-аут?

– Потому что я понял, что имею право жить открыто. Врать себе всю жизнь – не самая приятная перспектива. Я не жалею о каминг-ауте, хотя из-за гомофобии у я меня было много проблем. Однажды по дороге на работу в Петрозаводске группа гомофобов чуть не столкнула меня под машину. С помощью видеокамер мы определили, что гомофобы шли за мной следом и действовали намеренно. В полиции, куда я принес заявление, мне сказали: "А что вы хотите, если гуляете в таком виде?" Мне часто звонят и угрожают гомофобы, поэтому я часто меняю телефонные номера. Центр "Э" вызывал меня на беседу после того, как я провел акцию в защиту геев Чечни. Меня увольняли из организаций из-за того, что я гей. Последний раз совсем недавно, после того как я повесил в магазине, где работал, плакат в поддержку ЛГБТ-активистки из Комсомольска-на-Амуре Юлии Цветковой.

– Зачем вы это сделали? Что может изменить плакат в магазине?

– Последнее время мне становится плохо, когда я вижу, сколько людей независимо от их ориентации страдает от несправедливости. И я хочу делать хоть что-то, чтобы изменить ситуацию. Я не думаю, что ничего нельзя изменить. Дело Ивана Голунова показало, как люди могут объединяться, а выборы в Мосгордуму показали, что мы готовы к переменам. Недавно меня номинировали на молодежную премию Карелии за активизм и организацию Баренц-прайда. В прошлом году мы первый раз были организаторами с российской стороны ЛГБТ-прайда в норвежском городе Киркенес. Правда, во время награждения мое имя не прозвучало, девушку, которая пришла на премию от нашей организации, не пустили на сцену, а мне на телефон приходили сообщения с угрозами. ​

– По данным исследований, в России наиболее опасно для ЛГБТ проживать в небольших городах и в сельской местности​. Вам не страшно быть открытым геем?

– Я не осуждаю людей, которые боятся и скрываются. Они имеют право на свой выбор. Я выбираю быть открытым. Я как сгоревшая спичка, мне нечего терять, у меня ничего нет, кроме небольшой надежды, что мои действия не напрасны.

– Чем занимается Equality Dignity Pride?

– Equality Dignity Pride создана для того, чтобы помогать всем людям, которые подвергаются социальной стигматизации. Это и женщины, которые страдают от домашнего насилия, и люди с ВИЧ, и представители коренных народов Севера. Мы даем юридические и психологические консультации всем, кому это нужно. Я думаю, что нельзя делить людей на ЛГБТ и гетеросексуалов. Мы все живем в государстве, где постоянно нарушают наши права, где подавляются свободы, где нас ни во что не ставят. Это то, что нас объединяет.

После того как интервью было записано, на сайте СК РФ по республике Карелия появилась информация, что по факту несвоевременно оказанной медицинской помощи 61-летнему мужчине возбуждено уголовное дело. Алексей Клёс подтвердил Радио Свобода, что речь идет о его отце Владимире.