Математик Дмитрий Борисович Каледин родился в 1911 году, учился в МГУ, в 1939 году вступил в ВКП(б), в 1941 году стал работать в институте, основанном академиком А. А. Крупицей, в 1946 году сам получил звание академика, в 1954-м женился на буфетчице института Ольге Шкабарне, в 1956 году стал директором института, в 1960-м оставил этот пост. Герой социалистического труда, кавалер ордена Красного знамени, ордена Ленина и других государственных наград.

Осенью 1968 года во время разгрома института группой неонацистов по приказу из Кремля он был зверски убит, официально – объявлен пропавшим без вести.

В 2020 году я встречаюсь с математиком Дмитрием Калединым в Берлине после премьеры фильма "ДАУ. Дегенерация", где он сыграл самого себя, только родившегося на 58 лет раньше и оказавшегося в иных исторических обстоятельствах. В начале 90-х он учился в аспирантуре Массачусетского технологического института, потом вернулся в Россию, одно время сочувствовал идеям Александра Дугина и НБП, потом разочаровался в них, написал книгу о гиперкэлеровой и гиперкомплексной геометрии вместе со своим другом Михаилом Вербицким, работал в университетах США, Японии, Южной Кореи, Франции, Германии и других стран, с 1995 года работает в Независимом Московском университете, в 2016 году ему было присвоено звание профессора Российской академии наук.

Институт, который придумал режиссер Илья Хржановский для своего колоссального проекта "ДАУ", Дмитрий Каледин возглавлял в период хрущевской оттепели, потом его сменил советский бюрократ Трифонов. Сразу после советского вторжения в Чехословакию Трифонова выгнали за аморалку, и директором института стал суровый генерал-майор госбезопасности Владимир Ажиппо, в реальной жизни – харьковский тюремщик. Но можно ли говорить о реальности и нереальности в отношении "ДАУ"? Участники проекта перевоплощались в своих персонажей, и воображаемый институт переменил их судьбы. Как и его герой, Дмитрий Каледин женился на "буфетчице" Ольге Шкабарне (фильм "ДАУ. Наташа" с ее участием вошел в конкурсную программу Берлинале), а в шестичасовом фильме "ДАУ. Дегенерация" он предложил Владимиру Ажиппо вариант развития Советского союза – страна, не выдерживая конкуренции с открытым обществом, распадается, но в XXI веке, по воле прогрессивной части КГБ и интеллигенции, собирается вновь и постепенно захватывает весь мир. В фильме этот разговор происходит в 1968 году, в реальности – в 2010-м, и за развитием сценария, предложенного в лекции героя социалистического труда Каледина, мы можем сейчас наблюдать.

Важной частью последних лет существования института стали эксперименты с психоактивными веществами – в частности, аяуаской, которую ученым предложил отведать перуанский шаман. Ключевую роль в "Дегенерации" играет группа скинхедов во главе со знаменитым Максимом Марцинкевичем по кличке Тесак, находящимся сейчас за решеткой. В институт их приглашают для евгенических опытов, а потом дают секретное задание: уничтожить всех сотрудников и разрушить декорации. Немало споров вызвала кровавая сцена: Тесак и его приятели убивают свинью в гостиной на глазах ученых.

"Институт – как и страна, которая его создала, – сам по себе был одним большим экспериментом, поставленным неизвестно кем и неизвестно зачем, в поисках если не смысла, то по крайней мере языка", – пишет Дмитрий Каледин в опубликованной в журнале "Искусство кино" статье, посвященной двум проектам – СССР и ДАУ.

Впервые "ДАУ" был представлен публике в 2019 году в Париже. Показы кинофильмов по техническим причинам задерживались, и поначалу открыта была только инсталляция в музее современного искусства – центре Помпиду. Дмитрий Каледин и другие участники ДАУ ходили по квартире, которую партия выделила советскому ученому в награду за его труд, разговаривали, перелистывали фотоальбомы, пили чай, а зрители и восковая фигура чекиста за ними наблюдали.

В начале разговора с Дмитрием Калединым после премьеры двух частей "ДАУ" на Берлинале мы вспомнили прошлогодние парижские эскапады.

– Я вас увидел за стеклом в музее Помпиду и представил, сколько нужно отваги и авантюризма и какое актерское самообладание, чтобы вот так ходить перед зрителями, которые на тебя смотрят как на пантеру в клетке. Как вы на это решились и как оказались в ДАУ?

– В Помпиду выставлялся не я, а офигенный дизайн всего этого дела, который придумали Денис Шибанов и другие, а мы там были просто для оживляжа. Авантюризма математику не занимать, мы люди очень подвижные, в отличие от физиков. А в ДАУ меня рекрутировал Андрей Семенович Лосев, мой друг и коллега. Я там повстречался с теперешней супругой, поэтому у меня был стимул войти еще глубже. И это было не скучно, прямо скажем.

– Что такое ДАУ? Это реалити-шоу? Психологический эксперимент?

– Хржановский, как он сам про себя говорит, "интуитивное животное". Он не очень хорош в планировании, но идеально четко чувствует, где может быть интересно и как это усилить. Поэтому он устроил эту вещь методом проб и ошибок. Поначалу даже пытались делать какие-то сценарии, получалось очень неубедительно. И в конце концов Хржановский выработал режим работы, при котором он периодически чуть-чуть подталкивал в разные стороны, которые ему казались интересными, а дальше шло само по себе. Можно сказать, что это реалити-шоу, но с очень большим бюджетом. Хотя реалити-шоу снимается скрытыми камерами, а здесь камера весила сто килограммов, была команда операторов из трех человек, которых совершенно не замечаешь. Они ходят тихо, в черном и снимают. А дальше оно развивается само. И эта штука работает как объемный резонатор. То есть какие-то вещи, которые в своей жизни ты, может быть, не стал бы делать, а здесь – почему бы не сделать?

– Вы чувствовали себя актером?

– Нет. Это было строжайше запрещено с самого начала. Идея была в том, что профессиональный актер, который играет, – это ужасно. Профессия актера странная, если вдуматься, она состоит из двух разных частей: он должен хорошо испытывать фальшивые чувства и передавать их публике. Но первое и второе формально никак не связано. Ну а что может быть хуже, чем профессиональный актер, который играет? Только непрофессиональный актер, который играет. Поэтому профессиональных актеров не было. Разве что у моей жены был небольшой актерский навык.

– Но ведь Нору, жену Дау, играла актриса – Радмила Щеголева?

– А, да, верно. Но ее участие в проекте было гораздо больше, чем ее актерская карьера до того. То есть там было, скорее, про нее как про человека. Все остальные были самими собой, с собственными именами.

– Если вы были не актером, то кем? Полностью самим собой или наполовину персонажем, наполовину собой?

– Это был такой эксперимент: взять самого себя и поместить в другие рамки. Мы не могли полностью восстановить совок – это было бы смешно, начиная с того, что мы говорим современным языком. То есть это было такое совмещение абсолютного сюрреализма и некоторых четких, детально выверенных рамок. Например, я периодически сбегал, покупал жене цветы, привозил. Они потом специально выискивали в интернете, мог ли конкретный вид роз существовать в данное время. Когда убедились, что всё о'кей, разрешили мне. И накладывание таких рамок помогает концентрированию разных вещей. Мы, люди современности, говорящие современным языком, исходили из исторических и социальных предпосылок 50–60-х годов. А поскольку Россия очень озабочена историей, то делать это оказалось не очень сложно. Это, конечно, совершенно новый киноязык, который разделяет две части профессии актера. В принципе это попытка нащупать технологию, как можно избавиться от фейковой составляющей. Повторить это, конечно, невозможно, потому что это все-таки экспериментальный проект, но какие-то вещи, когда вся текущая шелуха и бессмысленные вопросы схлынут, я думаю, будут востребованы другими людьми.

Смотри также

Илья Хржановский: "ДАУ – это трактовка настоящего через прошлое"

– Как смотреть ДАУ? В Берлине публика увидела только две части. В Париже мы смотрели гораздо больше, но все равно не полностью и вперемешку…

– Я хотел бы предложить пойти посмотреть, но не могу, потому что ДАУ до сих пор не вышел в прокат нигде, что меня, конечно, страшно раздражает. В каком-то смысле главный результат проекта – это 700 часов сырого материала, визуально захватывающего.

– Вы смотрели все 700 часов?

– Нет. Но это снято гениально чисто технически, потому что операторы умудрились сделать свет так, что можно снимать непрерывным движением камеры по всей площадке. Получается динамичная живая вещь, которая визуально затягивает, и смотреть можно до бесконечности, не переключаться. Отдельные фильмы – выжимки из этого. Сделать их было очень трудно, поэтому заняло столько лет. Первые три-четыре года были потеряны, потому что люди учились делать из всего этого историю. А потом неожиданно сложился один фильм, потом второй, потом третий. Некоторые скорее сериалы, чем фильмы, потому что они длинные. Я не думаю, что какой-то порядок вообще важен. Более того, некоторым людям всё смотреть незачем. Например, там есть фильмы, грубо говоря, для девочек. Есть бесконечной эмоциональной интенсивности фильм про Нору и маму. А есть фильм "Эдип" – очень простой, веселый, добрый фильм, но некоторые люди будут шокированы.

– Это прекрасный фильм о настоящей любви.

– В каком-то смысле все эти фильмы про любовь. А светлый, чистый фильм просто про любовь без каких-либо дополнительных усложнений – это фильм про Сашу и Валеру, который в России нецензурен до смены режима. Но это фильм реально просто про любовь, чистую и светлую.

– Вы познакомились на съемочной площадке со многими замечательными людьми. Вижу, что они вам были интересны по-настоящему: скажем, с Владимиром Ажиппо и с психиатром Джеймсом Фэллоном вы говорите с увлечением. Кто там был еще примечательный? Вы поддерживаете с ними отношения?

– Там было какое-то количество ученых, которых я знал до того. Не могу сказать, что кто-то радикально на меня повлиял. Ажиппо, бывший директор тюрьмы, умер трагически, неожиданно. С Фэллоном я бы в обычной жизни не стал общаться, потому что он ТВ-персоналити, я такое не очень люблю, очень американский, совсем без тормозов мужик. Но в институте было жутко интересно и с тем, и с другим. Некоторые люди приходили и вылетали сразу. Кто-то из известных деятелей не дошел дальше Первого отдела (там все заходили в Первый отдел на собеседование), он сбежал в ужасе. Случайных людей не было, они все оказывались в тему. Я поддерживаю связь с командой, она большая, как семья. А с этими людьми нет, но мы периодически встречаемся, всегда приветливо.

– Прошло уже почти 10 лет после окончания съемок. Как вы сейчас смотрите на себя самого на экране кинотеатра?

– Мы вчера смотрели фильм "Дегенерация", потом вышли в перерыве курить и ловим себя на мысли, что говорим ровно с теми же интонациями фактически те же самые слова, делаем те же самые вещи. По-видимому, в таком возрасте, – мне сейчас 50, тогда было 40, – люди уже не так сильно меняются. Но чисто формально мне бы хотелось, чтобы это прошло быстрее по разным причинам. Все-таки 10 лет – это много. Мы изначально закладывались на 5–6. Сейчас я могу достаточно отстраненно на это смотреть и хочу, чтобы друзья и родители тоже посмотрели.

– Ваши коллеги в институте посмотрят на профессора, который в 1968 году участвует в попойках с неонацистами. Не отвернутся от вас?

– До сих пор реакция была обратная. У меня есть разные коллеги, некоторые более радикальные в жизни, некоторые менее, есть просто замечательные люди, которые не любят ничего жесткого, но они спрашивают только: "Тебе понравилось?" – "Да". – "Ну отлично". Что до попоек, этот момент, конечно, есть. В фильме пьют немного больше, чем в обычной жизни.

– В советской жизни так и пили.

– Фиг его знает, не исключено.

– В "Дегенерации" есть сцена, где вам по-настоящему страшно, когда неонацисты режут свинью. Как складывались ваши отношения? Поначалу они вам тоже были любопытны?

– Мне и сейчас любопытно. Максим Марцинкевич сидит вроде бы до 2021 года, но могут продлить. По-моему, если его не убьют, у него большое политическое будущее. Это очень неглупый человек, обучаемый, целеустремленный. И очень страшный человек. Давайте скажем прямо: никто не знает, достоверно ли они убивали людей. Потому что наши доблестные органы этот момент пропустили. Есть теория, что Максим никого не убивал, все это постановочно. Есть теория, что не все постановочно. Правду мы не знаем. Он правду тоже не скажет. У него идеальное чутье на гадости. Он умеет в любой момент времени сделать максимально мерзкую вещь.

– Зарезать свинью в гостиной?

– Ну это было, может быть, и по плану. С ним были договоры с самого начала, потому что это была очень стрёмная ситуация с самого начала. Илья долго сомневался, вообще делать ли ее, просто логика развития истории к этому вела. Все договоры были выполнены от и до, по пунктам.

– То есть никакой инициативы со стороны Тесака не было, это все шло более-менее в соответствии со сценарием?

– Сценария никакого не было, но там были правила безопасности, где что можно, что нельзя. Стрёмные моменты были, но всё сработало. Ко мне у них не было никаких претензий при этом.

– Вы же герой социалистического труда!

– Даже еврей, хотя они на самом деле не так уж ненавидели евреев. А вот с моей женой была идеальная несовместимость, просто полная. Она их выбешивала просто фактом своего существования, потому что она абсолютно светлый человек. Такого они не могли выносить. Но и она их выносила с трудом, до сих пор как-то морщится. Даже не в том дело, что они нацисты – это не так важно, а важно, что это люди на насилии, с ножами, такие бесы.

– Атмосфера в академическом институте в 2020 году похожа на атмосферу в институте ДАУ?

– Застольные беседы в институте – это то, что вы можете увидеть на любой научной конференции во всем мире, даже не обязательно в Советском Союзе. По модулю, конечно, атмосфера абсолютно разная, потому что там она была закрытая. Такого сейчас нет. То есть те же самые люди, но в более в спокойных условиях. Есть у меня пара коллег, которых очень хотелось заманить на этот проект, но они не приехали.

– Там ведь в самом деле проводились научные или паранаучные эксперименты. Вспомните что-нибудь выдающееся?

– Илья очень хотел, чтобы там реально происходила настоящая наука. В том, что касается теории, там происходила настоящая наука, те же самые доклады, что на любой конференции. Но сейчас очень трудно найти эксперимент, который на той технической базе может быть убедительно сделан. Поэтому эксперименты были скорее по разоблачению псевдонаучных теорий, типа оргона. Но что-то мы там делали. Там был эксперимент проверки эффекта Казимира. Две проводящие пластины в вакууме начинают притягиваться без ничего вообще, за счет квантовых флуктуаций, но сила притяжения очень мала. Ну или технические какие-то вещи: делали две параллельные проводящие пластины, между ними проходит разряд, что-то такое выстреливает. Это была микромодель чего-то, что сейчас применяется, как я понимаю, чуть ли не в военных разработках. Это все делал Леша Блинов, который, к сожалению, умер в ноябре. С ним было бы интересно поговорить.

– А психологический эксперимент с аяуаской?

– Конечно, это важная часть истории. Последняя часть жизни института, 1966–68-й. Психоделики подтолкнули конец института, причем настоящие психоделики, а не какое-то холотропное дыхание и прочая хрень. Это был общий план разрушения института и развития Советского Союза после этого, который вошел в два разных фильма, один "Дегенерация" с картинками развития цивилизации, а второй – "Регенерация", основанный на аяуаске, – там экономика знаний, развитие человечества…

– "Регенерацию" я не видел. Стало быть, разрушение института – это не финал?

– "Регенерацию", черновой вариант, показывали в Париже в самый последний момент. Это очень хороший фильм, на самом деле фильм про меня и Олю. Финал в каком-то смысле открытый. Есть очень красивая сцена разрушения и потом дискотека на костях. "Регенерацию" делать было труднее всего, потому что там слишком много материала. Если складывать всё, получается скучно. В конечном счете появился фильм как песня, как абстрактное искусство. Он бесконечно красивый. Но в чем там состоит сюжет, трудно сказать. Он трудно разлагается в линейную последовательность слов.

– Мемуары Коры Ландау, которые легли в основу первоначального замысла, вы читали?

– Да. В научной среде, конечно, их принято ненавидеть, потому что она всех там совершенно не по делу охаяла. Мне скорее понравилось – книжка дурная, но живая. Но она имеет очень малое отношение к тому, что получилось.

– Защитники доброго имени Ландау говорят, что ДАУ – надругательство над памятью великого ученого. Что вы им скажете?

– Просто так получилось, что у нас персонаж называется Дау. Лучше, конечно, было бы назвать Вау или Мау. Никакого отношения к Ландау он не имеет. Так получилось, извините.

– И вот теперь неизбежный вопрос, который вы уже слышали тысячу раз. Над вами издевались, вас мучили?

– Мы понимали, что будут претензии, это очень противоречивый проект, но к таким глупым претензиям не были готовы. После показа "Дегенерации" в Берлине, когда меня об этом спросили, я хотел ответить очень грубо: "Мадам, вы сюда пришли, вы 6 часов смотрели фильм. После чего вы задали вопрос, который могли задать мне вчера, не смотря этот фильм. Шесть часов вы смотрели то, что нам стоило большого эмоционального и физического труда, мы очень старались. Вы на всю нашу работу насрали и задаете нам идиотские вопросы". Чтобы расставить точки над i: нет, никого не насиловали, не манипулировали никак. Максимум влияния Ильи Хржановского на процесс – это очень тонкие, ненавязчивые предложения, в какую сторону было бы интересно повести историю. Все участники проекта, взрослые люди, участвовали там абсолютно добровольно. В проекте участвовало очень много людей. Возможно, кто-то остался травмирован, но, насколько мне известно, главные участники – те, кто были под камерами, – не считают себя травмированными ни в коей мере.

– Вы в "Дегенерации" читаете лекцию об информационном обществе. Если информацию перекрыть, все рушится. Десять лет от публики скрывали, что происходит на съемочной площадке и как монтируются фильмы. Отчасти это и породило слухи о том, что там всех мучают и насилуют. Эта скрытность была правильной?

– Эта скрытность была неизбежной. Потому что невозможно говорить про этот проект, не имея что показать. Часто говорят, что это секта, но в секте у вас деньги отбирают, а тут работа оплачивалась. И в секте не полагается никакого результата, кроме коллективного самоубийства, а здесь есть конкретная вещь. Мы снимали кино, и мы его сняли. В ситуации, когда нечего показать, очень трудно было бы давать интервью, очень трудно все это было бы обсуждать. Поэтому, я думаю, скрытность была неизбежна. А когда стало возможным что-то показывать, вот тогда уже стало можно говорить с людьми.

– Я читал вас в былые годы на форуме у математика Михаила Вербицкого. Вы интересовались политикой, но ваши взгляды за эти 20 лет серьезно изменились…

– Мы подписывались на некоторые проекты, которые, как сейчас понятно, были с самого начала иллюзорными. Мы придумали себе Россию, решили, что мы русские, даже советские. Идеология у людей моего поколения – это коммунизм по братьям Стругацким. Но от этого не осталось ничего. Не осталось не только в реальности, но и в потенции. Эта тема полностью закрыта. Вместо нормальной России – издевательство над здравым смыслом, над достоинством, над разумом, абсолютно вторичная страна, которая претендует на какую-то субъектность на пустом месте, являясь полностью зависимой от двух-трех цифр на мировых биржах. Ее надо просто уничтожить. Чем дольше она будет продолжаться, тем сложнее будет потом на этих развалинах что-то строить. А ведь надо же будет строить когда-то что-то, наверное?

– Хотите еще сниматься в кино?

– Понимаете, я вообще не актер, совсем.

– Вы прекрасный актер.

– Нет, потому что я могу делать только одну вещь. Гарин-Михайловский в свое время написал замечательный роман, все его стали хвалить. Он сказал: "Вы что, с ума сошли? Я вообще не писатель, я инженер. Я могу написать ровно одну книгу, книгу про свою жизнь". Соответственно, есть один фильм, в котором я могу играть. Но я рассчитываю, что Оле, моей жене, сейчас будут какие-то предложения. Она как раз актриса. Фейковые чувства она тоже плохо имитирует, но абсолютно гениально ретранслирует всё, по зеркальным нейронам бьет просто сразу с дикой силой. А я-то что? Я вообще математик.