Философы – наряду с другими гражданами Беларуси – стали жертвами нынешних протестов. За участие в демонстрациях были задержаны член основного состава Координационного совета Ольга Шпарага и ее муж, философ Александр Адамянц, преподаватель философии Вадим Антипов, у которого дома прошел обыск. Еще до этих событий первым с факультета философии и социальных наук Белорусского государственного университета уволился доцент Павел Барковский, который проработал в университете 15 лет. Он стал одним из критиков происходящих в Беларуси событий в родном университете, а свои аргументы и причины увольнения изложил в видеообращении.

"То, что происходит в нашей стране, – тотальное насилие и ложь – не дает возможности больше разделять свои слова и дела. Нельзя оставаться хорошим преподавателем и дальше работать на эту систему, потому что тем самым ты делаешь дешевыми все свои слова. Я не готов мириться с беззаконием и насилием над мирными людьми. Не готов мириться с тем, что университет, которому я отдал столько лет жизни, давит на активных преподавателей и студентов, увольняет сотрудников по политическим мотивам, как это произошло со Светланой Волчек", – сказал в видеообращении Павел Барковский.

Светлана Волчек, старший преподаватель физики БГУ, была одним из инициаторов создания университетского стачкома. За участие "в несанкционированном массовом мероприятии", как говорится в материалах суда, она 15 суток пробыла под арестом, а затем ее уволили из БГУ.

Администрация университета после ухода Барковского заявила, что философ якобы потерял свой авторитет на факультете. В ответ студенты устроили акцию протеста с плакатами: "Сами вы утратили авторитет", "Барковский – мой доцент", "Без Барковского нет ФССН" и "Мы здесь БГУ!".

Затем последовали различные акции студентов философского факультета, на которых хоронили философию, приносили похоронные венки и оставляли свои грамоты и дипломы на ступеньках alma mater.

Павел Барковский – кандидат философских наук, координатор проекта "Беларуская фiласофская прастора", автор монографии "Феномены понимания. Контуры современной герменевтической философии".

– Вам не жаль было оставлять своих студентов?

– Я, конечно, очень сожалел, что мне пришлось бросить их фактически посреди семестра, это не было простым для меня выбором. Я их не то чтобы совсем бросил. Я не оставляю поддержку в рамках деятельности активной группы стачкома, как ее называют в БГУ, я поддерживаю гражданский протест, я готов с ними работать в неакадемической форме (открытые лекции вне стен БГУ). Что касается пребывания в университете, для меня это стало невозможным. Говорить какие-то вещи, которые имеют гражданский, правовой и моральный смысл в тех условиях, когда все это совершенно обесценивается в этой стране... Мои коллеги и администрация делают вид, что это никак не касается университетской жизни, а я в этом увидел форму двуличия и не считаю возможным продолжать. Раз забастовка как форма совместного протеста нам не удалась, то лучше мне будет самому покинуть образовательное учреждение.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

– Наверняка же есть люди, которые пеняют вам: "А кто сейчас будет воспитывать гражданские чувства у наших студентов, если не вы?" Да и как вы можете изменить систему, просто выйдя из нее?

– Такие вопросы возникали давно, наша система давала повод. До определенного времени я соглашался с этой логикой – кто-то должен давать пример моральных принципов, но в современной ситуации система полностью утратила представление о границах и недопустимым образом обращается с людьми. Ее даже косвенно невозможно поддерживать и продолжать работать как ни в чем не бывало. Она долго не устоит, и мы подумаем, кто в ближайшие десять лет будет учить наших детей.

– Вы 15 лет делали выбор продолжать свою работу в БГУ, когда произошел перелом?

– Я был на грани увольнения еще в 2010 году, когда попал на Окрестина. Однако в той ситуации было очевидно, что система достаточно прочна и не настолько сильно била по гражданам, не допускала перехода за красную черту. Пыток не было, по крайней мере, в таком масштабе. И можно было говорить, что протест – это удел мыслящих, чувствующих, совестливых людей, давайте работать на то, чтобы таких людей стало больше. Потом все поменялось.

– Вы готовы продолжать работать со студентами вне стен университета, а готовы ли они? Насколько они активны?

– Они, как и стандартный срез реального белорусского общества, разделены. Есть активная интересующаяся часть, а большая часть достаточно инертна и пассивна даже в рамках непосредственно учебного процесса, не говоря о другой активности. Пока акции протеста проводит активное меньшинство. Большинство либо боится санкций администрации, либо не видит в этом для себя большого гражданского смысла. Это показатель инфантильного отношения к своей гражданской позиции, так как далеко не все задумываются о том, как моральные принципы должны реализовываться в повседневной жизни. Вот с этим надо бороться.

– Это именно инфантилизм или та самая рассудительность, размеренность, покладистость, которые так любят приписывать белорусам?

– Я рассматриваю это как целый комплекс причин. Это поведение ребенка, который ни за что не отвечает и не хочет отвечать, это хрестоматийное перекладывание ответственности. У нас это сильно – граждане добровольно делегировали государству очень многие свои права. Прибавьте к этому комплекс выученной беспомощности, когда люди долгое время пробовали что-то менять и у них не получалось. В результате они просто смирились и погрузились в пассивное состояние, считая, что их хата с краю. Что касается общей рассудительности белорусов, очень много стереотипов… Ну да, белорусы более терпеливы, чем наши соседи, те же украинцы или россияне, которые в текущей ситуации, скорее всего, повели бы себя более радикально. Это не был бы мирный протест, когда протестующие не бьют витрин, не поджигают машин и не вступают в открытые схватки с полицейскими. Белорусам сложнее выражать свою точку зрения, потому что власть их воспринимает как кучку отщепенцев. Но это голос многих тысяч. Я полагаю, что перемены все равно будут происходить, особенно теперь, когда спокойные и рассудительные белорусы потеряли терпение. И потом многие пассивны в том смысле, что я-то против, но я не готов лезть на амбразуру, громко высказываться, осуждать.

– Вы сначала пробовали ходить по инстанциям, писать петиции, вы увидели, что это бессмысленно. Дальше что? Бойкотировать, сотрудничать, уходить в подполье – как вы себе это видите?

– Конечно, любые законные формы борьбы сейчас мало работают, так как организовано так, чтобы общество не могло ни на что повлиять. Любая забастовка будет признаваться незаконной, потому что бастовать законно у нас можно только по очень узким экономическим причинам, протестовать у нас нельзя, нельзя организовывать акции, вообще мирно выражать свою гражданскую позицию. Остается делать только то, что уже делается. Всячески показывать свое несогласие принимать ситуацию как должную или естественную. Это уже много, это уже дает определенные результаты. Власть предпринимает попытки вести хотя бы декоративный диалог, чего раньше вообще не было. Многие люди начинают выражать недоумение и сомнение даже изнутри системы, многие уходят с должностей. Этот результат получится более долговечным, чем от внезапных революционных изменений. Быстрые революции приводят к тому, что к власти приходят сомнительные люди, большинство принципов забывается, начинается борьба за власть. Там, где процесс происходит медленно, у людей есть время хорошо подумать, за что они борются, и гораздо больше шанс, что случившееся изменение – не на пять лет, пока мы не разочаруемся в очередном поводыре. Есть и сейчас забалтывание, из-за которого есть соблазн забыть, о чем мы тут вообще.

– Кто у нас определяет мейнстрим белорусской передовой мысли? Есть ли оформившаяся авторитетная группа, которая может влиять на общественные настроения?

– Это очень сложный вопрос. Выстраивание интеллектуальной среды в Беларуси происходит сложно и неровно. Есть определенный круг публичных интеллектуалов, которые часто упоминаются в СМИ и могут иметь общественный вес. Их немного, буквально десяток человек.

– Они могут иметь этот вес и имеют или же могут, но не имеют?

– Имеют… но не настолько большой. Более или менее вес имеют лишь высказывания Светланы Алексиевич, и то в силу ее статуса как нобелевского лауреата. Хотя опять же есть как ее почитатели, так и те, кто не очень доверяют ее словам. Остальные заметны в меньшей степени. Так чтобы сотни тысяч людей их читали, соглашались с ними или нет, спорили по поводу их слов – такого нет.

– Эти слова не доносят? Или они недостаточно сильны? Или люди не готовы принимать их?

– Не тот масштаб. В обществе еще только зреет запрос на то, чтобы связывать с их речами будущее развитие страны. Вот в позднесоветские времена в Беларуси такой запрос существовал. Было много уважаемых признанных мыслителей, которые высказывались на этот счет, и их голоса разносились широко. Была полемика. В современной Беларуси только сейчас такой запрос начинает формироваться. До этого редкие СМИ хотели брать интервью у интеллектуалов, не находилось читателей.

– Много букв…

– Да, слишком отвлеченно от конкретных вопросов сего дня. Пока нас интересовали конкретные вопросы, эти обтекаемые философские рассуждения были неинтересны. Сейчас мы начали задумываться о вещах более глобальных, о вещах морального свойства, тут интерес ко многобуквенным рассуждениям повышается. У нас есть Валентин Акудович (белорусский философ и писатель. – Прим. РС). Ему принадлежит целый ряд работ, посвященных ментальности белорусов и антропологии. Сейчас я вижу и моих коллег Татьяну Щитцову (профессор философии ЕГУ. – Прим. РС), Ольгу Шпарагу. Традиционно активны блогеры-интеллектуалы типа Владимира Мацкевича. В этом смысле есть ряд людей, которые так или иначе заметны в информационном пространстве.

– Кто еще мог бы стать выразителем таких идей? Учитывая и христианский антураж наших протестов, может быть, священнослужители?

– В определенной мере, да. Вспомнить хотя бы гродненского архиепископа Арсения с его проповедью с попыткой призвать к диалогу. Это получило отклик, хоть и не стало ведущей позицией всей православной церкви. Это был заметный жест иерарха высокого уровня. Я уже молчу про позицию католической церкви, которая прозвучала еще более выразительно, но это привело к тому, что ее иерарх до сих пор находится за пределами Беларуси и не имеет возможности сюда вернуться. Да, церковь может выполнять эту функцию. Хотя она не смешивается со светской властью, в делах общеморальных она может быть услышана и востребована обществом. Пусть мы сейчас и более секулярны, чем наши предки. Моральный авторитет она еще сохраняет.

– А какое место на этом фоне у философии? Способна ли она принимать критические социальные вызовы?

– Это очень хороший вопрос, который мы с моими единомышленниками обсуждаем и будем обсуждать. Насколько философия способна отвечать на текущие вызовы и не описывать, а объяснять ситуацию, не оставаясь только на умозрительном уровне. На фестивале интеллектуальной книги, который мы организуем, состоится на эту тему круглый стол. В принципе, философия может и должна быть в контексте того, что происходит, должна давать ориентиры обществу и быть аналитическим инструментом, а не сугубо отвлеченной теорией.

– Глазами философа. Ваш прогноз оптимистичен?

– Да. Есть сильный сигнал общества о готовности к переменам, осознание необходимости коренного реформирования структурных ценностей. Основы права люди уже не воспринимают как отвлеченную риторику, а все это переходит на низовой уровень.

Смотри также

"Без лжи и обмана". Почему белорусский шахтер приковал себя наручниками

– Есть глубинное осознание, а есть просто желание, чтобы перестали бить. Вы не думаете, что вот эта низовая активность, как вы ее называете, пойдет на спад? Поскольку протест не может бесконечно долго находиться в одной точке. Возможно, людям надоест тратить выходные именно таким образом. Потому что им есть чем заняться, надо кормить детей и так далее.

– Я думаю, что бы заставило меня отказаться от этой активности и дальше ничего не делать? Да, это тяжело, это изматывает. Но если все оставить как есть и сослаться на усталость, ситуация только ухудшится. Это так же, как с семьями, в которых существует домашнее насилие. В очередной раз проглотишь и решишь, пусть лучше так, зато привычно, в следующий раз будет еще хуже, и в какой-то момент придет осознание необходимости идти до конца. Вот оно пришло.

– Я пытаюсь рассуждать с точки зрения тех, кто как бы против, но "не на что менять". Фигуры, которые у нас тут вырисовываются, многие не одобряют. Говорят, допустим, что это не уровень Вацлава Гавела или Леха Валенсы.

– Лех Валенса и Вацлав Гавел тоже не сразу стали Гавелом и Валенсой. Это уже в исторической перспективе мы их так рассматриваем. В свое время они были такими же активистами, как блогер Тихановский. Были просто люди, которые взяли на себя определенного рода ответственность. Что в текущей ситуации можно ждать от лидера? Достаточно публичного проговаривания той повестки, которая ощущается всем обществом. Ожидать, что лидер возглавит все процессы, происходящие в стране, глупо. Ни Валенса, ни Гавел не бегали от одного стачкома к другому, чтобы его лично возглавить. Это просто номинальная фигура, которая аккумулирует на себя внимание и протестную энергию. Реально же все делают сами люди. Это поляки сделали "Солидарность", это чехи сделали Бархатную революцию и Пражскую весну. Лидеры им в этом деле помогли как в точке сборки. Однако потенциал находится в горизонтальной низовой активности людей, в их способности поддерживать друг друга и бороться за общие идеалы.