30 октября пенсионер Геннадий Васильев принесет в городскую библиотеку Магнитогорска свою двенадцатую "Книгу памяти". Тома с именами и судьбами жертв политических репрессий краевед выпускает с 2009 года, в одиночку и за свой счет. Несмотря на официально принятую Концепцию государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий, эта работа остается уделом энтузиастов.

– В первой главе каждого тома идет повествование о времени, в котором жили и выживали наши предки. Рассказы о групповых уголовных делах, о коллективизации, об истории политических репрессий со времен Ивана Грозного. Фактически – все то, что сегодня не преподают ни в школах, ни в вузах, – говорит Геннадий Васильев.

Сам он родом из села Обручевка в Челябинской области, а в Магнитогорск переехал в 1984 году, окончив исторический факультет Челябинского педагогического госуниверситета. По распределению он попал в местное педучилище.

– Директор Салов Анатолий Иванович, тоже историк, однажды попросил помочь местным энтузиастам в поиске информации о репрессиях в Магнитогорске, – вспоминает Васильев. – Тогда это было что-то новое, необычное. Один из энтузиастов оказался внуком расстрелянного, вторая была журналистка, третья – преподаватель философии Горного института. Мы начали с того, что стали рассказывать горожанам о репрессированных жителях Магнитогорска. Со временем энтузиасты отошли от дел, а Васильев втянулся и с 2009 по 2020 годы выпустил 12 томов "Книги памяти". В среднем издание обходится в 250 тысяч рублей, себестоимость одного экземпляра – полторы тысячи. Книги выходят очень ограниченным тиражом.

– Сказать, что все это непросто, – не сказать ничего! На меня иногда обижаются, что я не дарю эти тома безвозмездно, но я просто не могу себе этого позволить. Что касается помощи от местных властей – ее нет. Спасибо, что хотя бы не мешают, – говорит краевед.

Символы Магнитогорска

Магнитогорск – второй по величине город Челябинской области, один из крупнейших центров металлургической промышленности в России. Река Урал делит его на Европу и Азию. Днем рождения Магнитогорска принято считать 30 июня 1929 года, когда здесь возник первый из семи рабочих поселков и началось строительство Магнитогорского металлургического комбината. Первые строители жили в палатках. Палатка изображена на гербе Магнитогорска, и в городе ей даже поставили памятник.

О том, что будущий промышленный гигант строили политзаключенные, раскулаченные и ссыльные под охраной сотрудников НКВД, большинство общедоступных источников умалчивает, отмечает краевед Васильев. Официального мемориала жертвам политических репрессий в Магнитогорске нет.

– Я считаю, что именно эта палатка и есть посмертный памятник всем тем, кого пригнали сюда насильно, – говорит Геннадий Александрович. – Вот все говорят: комсомольцы, добровольцы... По моим подсчетам, добровольцев было максимум 10–15%, в основном среди начальства. В Москве формировались бригады ИТР, партийных руководителей, начальников отделов и цехов. Их направляли сюда по партийным и комсомольским путевкам. Можно ли считать это направление добровольным? Я не уверен. Где-то там, на родине, ОГПУ их зажало до такой степени, что они, возможно, сами захотели ехать на голое место, ожидая, что здесь будет больше свободы. Но это был рабский труд, никаких прав и абсолютно никаких свобод. И никакого выбора. Люди работали, погибали, их дети умирали от болезней и голода. И вот эта страничка истории не признается официальной властью.

По словам Васильева, к концу 1931 года здесь было около двухсот тысяч спецпереселенцев из 19 регионов страны, а уже к 1935 году численность уменьшилась до 120 тысяч – за счёт смертей, побегов и расстрелов.

Сердце Магнитогорска – гора Магнитная, бывшее месторождение железной руды. С ее вершины весь город как на ладони. Словно черные зубы, вонзаются в небо закопченные трубы металлургического комбината. Темные сгустки дыма расплываются над ними, превращая синее небо над комбинатом в грязно-серое. Гул заводских механизмов доносится даже сюда. Если взять бинокль и хорошо присмотреться, то на фоне города можно разглядеть очертания самого грандиозного монумента Магнитогорска – памятника "Тыл – фронту", установленного в честь трудового подвига горожан в годы войны. Этой же теме власти планируют посвятить и стелу "Город трудовой доблести", которую вскоре возведут в центре Магнитогорска в связи с присвоением городу этого звания в 2020 году.

– Справедливости ради, я ставлю вопрос: почему знак "Город трудовой доблести" будет посвящен только тем людям, которые работали в годы Великой Отечественной? Давайте перенесемся всего лишь на 10–15 лет назад, в 30-е годы. Строительство Магнитогорского комбината – это и есть трудовой подвиг жителей СССР, прибывших сюда не по своей воле, – считает историк Геннадий Васильев.

– Общий контур нашей истории – милитаристский, память, которая нас всех объединяет, связана с войной и врагами, – объясняет историк и психолог Елена Миськова, почему память о войне в России всегда "важнее" памяти о репрессиях.

– Мы опрашивали в ходе своих научных экспедиций очень многих учителей, из разных городов и поселков, причем таких, где весь поселок состоит из потомков ссыльных, – рассказывает социальный антрополог, старший научный сотрудник РАНХИГС Александра Архипова. – Мы спрашиваем учителей, как они рассказывают про 30-е годы, и они говорят: "Так трудно объяснить школьникам, что такое война, мы мучительно пытаемся заставить школьников это пережить. Мы используем разные приемы, чтобы эмоционально вовлечь ребенка". Я спрашиваю: "А как вы рассказываете про репрессии?" И обычно они начинают говорить, что на это у них очень мало времени и, наверное, не надо… Почему не надо? Самое частое объяснение: "Это такой ужас, ребенка сильно травмирует". А война не травмирует?

Жизнь на костях

– Меня часто спрашивали: почему ты этим делом занимаешься? У тебя что, родственники были репрессированы? Я отвечал: все может быть. И вот, в 2017 году, уже в седьмой книге я смог опубликовать историю своего прапрадеда, – говорит краевед Геннадий Васильев. – Иван Григорьевич Васильев был казак, атаман Обручевской станицы. В 1930 году был арестован и отправлен в лагерь. Я даже нашел его фотографии. Но когда я только начал заниматься репрессиями, я про него еще ничего не знал. Теперь у меня есть доказательства, что и моей семьи коснулись репрессии.

В Магнитогорске он нашел место – с виду пустырь пустырем, огороженный непонятными столбиками. Там есть две одиноких могилки с оградками и памятный знак, который установил уже сам Васильев.

– Здесь похоронены и русские, и украинцы, и татары, и чуваши, и все остальные, – рассказывает он. – Старые спецпереселенцы, которые знали, кто здесь похоронен, организовали вот это ограждение где-то в конце 80-х – начале 90-х годов.

На одной из огороженных могил стоит столбик со стершейся надписью. С большим трудом удается разобрать, что на столбе написано "1938", но больше ничего.

– Оградки нетронутые, кто их ставил, когда ставил, кто там похоронен – никто сказать не может, – продолжает Васильев. – Точные границы захоронений сегодня неизвестны. По моему предположению, если эту местность на квадрокоптере снять, траншеи обнаружить можно. Я думаю, что расстрелянных из здания ОГПУ-НКВД привозили именно сюда. Лет восемь назад мне показали это место две женщины очень преклонного возраста. Они бывали здесь очень давно. Осень, холодно, промозгло, мы промерзли все, но ничего тогда не нашли. Они начали плакать навзрыд.

Уже в 2018 году, когда Васильев готовил презентацию 10-го тома "Книги памяти", он приехал сюда с корреспондентом местного издания, и они случайно наткнулись на разбитую надгробную плиту.

– Плита лежала разломанная, мы ее собрали по кускам, восстановили, – рассказывает краевед. – Я обратился за помощью к директору комбината ритуальных услуг. Денег он не взял, сделал вот этот памятник.

Если подольше побродить по пустырю, то кроме памятного знака, установленного Васильевым, можно наткнуться еще на несколько надгробных плит с изрубленными надписями.

– Когда я открыл это кладбище и доказал, что это одно из первых кладбищ переселенцев 30–40-х годов, пошло много возражений и оскорблений в мой адрес, – рассказывает Васильев.

Непризнанные кладбища жертв сталинизма сегодня есть, наверное, по всей России.

– Вся наша советская культура построена на костях, – рассуждает Александра Архипова. – Если вы посмотрите историю закрытых ядерных городов в Сибири и на Урале, вы увидите, что они строились заключенными. И некоторые заключенные, зная, что памяти о них не останется, писали письма на бревнах, камнях, кирпичах, выцарапывали свои имена. Таких примеров очень много. И получается, что мы как будто все живем на костях. И перед человеком встает очень сложный нравственный выбор: либо ты признаешь, что все твое благополучие на этом построено, и тогда просто невозможно с этим смириться, либо ты стараешься это забыть. Одна из форм этого забвения – не признавать кладбища, например.

Архипова отмечает, что даже в бывших спецпоселках, где почти все жители – потомки ссыльных, есть люди, которым не важны захоронения и в целом память о репрессиях.

– Расхожее убеждение, что против мемориального движения выступают одни только потомки надзирателей, в корне неверно, – говорит она. – Есть две противоположные стратегии, к которым прибегает человек, чтобы как-то взаимодействовать с травмирующим прошлым: либо противостоять этому, либо смириться. Люди, которые хотят примириться с государством, идут по второму пути и пытаются оправдать то, что было. Это их способ выживания.

– Я часто слышу: "Вся земля – сплошное кладбище, сколько поколений до нас умирало, и что ж теперь, нам вообще не жить и не строить?" – размышляет историк Елена Миськова. – Это вообще проблема городской археологии. Нужно обозначать эти места как достойные памяти, куда человек может прийти, подумать о своих близких. Если вы не хотите, чтобы кладбище было на этом месте, тогда предпримите усилия и перезахороните. Так или иначе нужно отдать должное тем, кто умер в очень больших страданиях.

"Прошлое не может стать прошлым"

Одна из причин общественного раскола – в том, что государство в России так и не признало свои преступления, как это сделала Германия, проведя денацификацию, считает антрополог Александра Архипова. Двойственная политика государства, когда, с одной стороны, репрессии признаются трагедией, а с другой – Сталин объявляется выдающимся государственным деятелем, излечению исторической травмы не способствует.

– Вот сейчас в Петербурге скандал: с так называемого "довлатовского" дома сняли все таблички "Последнего адреса". И там сейчас кипят страсти в связи с этим. А тем временем в Москве ходят поезда с портретами Сталина. И я не раз видела, что у этих портретов Сталина зачеркнуты или выколоты глаза, – рассказывает Архипова. – Это очень яркая метафора, такой универсальный способ мести в публичном поле. Я поговорила с человеком, который это делает. Он всегда с собой носит фломастер в кармане. Потому что эта травма не закрыта. Вопрос не в сроке давности, вопрос в том, что есть ощущение, что государство убило миллионы людей и даже не сожалеет об этом.

Историк и психолог Елена Миськова специализируется как раз на исследовании коллективных травм.

– Есть два понятия: травма индивидуальная и травма коллективная, – объясняет она. – Когда-то разные общества столкнулись с тем, что ветераны, пришедшие с войн, не могут вписаться в обычную жизнь, не способны жить в мире с самими собой и своими семьями. И вот в ходе исследования их поведения появилось понятие "посттравматическое стрессовое расстройство" (ПТСР). То, что роднит травму индивидуальную и коллективную, – это понимание, что разрывается некая связность и целостность человеческого опыта. Фраза "Распалась связь времен" – про это. Это происходит и в индивидуальной жизни, и характерно для коллективной травмы.

По мнению Миськовой, еще одна особенность исторической травмы заключается в том, что "прошлое никак не может стать прошлым".

– Современные события, образы бередят непережитые, непроговоренные истории о прошлом, – объясняет она. – Каждый раз, когда мы оказываемся в стрессовом состоянии, это прошлое превращается в наши актуальные переживания. Возникающие вследствие травмы гнев и агрессия ищут повода выплеснуться наружу. Проблема в том, что не только государство, но и общество очень эмоционально заряжено, нестабильно, и люди используют этот травматический заряд для того, чтобы сегодня находить врага в ком-то другом, чтобы реализовывать свои эмоции. История с табличками на доме Довлатова показательна: люди открыто инициируют этот бой, им даже не стыдно заявлять, что таблички им мешают. В этой позиции бойца с невидимым врагом находится сейчас общество.

НКВД и ФСБ

– Когда в 1929 году к месту строительства будущего комбината начали прибывать спецпереселенцы, их уже ждали люди в буденовках и с ружьями наперевес, – рассказывает историк Геннадий Васильев. – Магнитогорск сформировался из семи спецпоселков. Каждый поселок был огорожен колючей проволокой, по периметру стояли вертухаи с винтовками, и за пределы выходить было нельзя. Мужское население утром уводили на работу под охраной, вечером приводили. И каждая семья, провожая рабочего утром, прощалась с ним как будто навсегда, понимая, что он может не вернуться.

Первое здание ОГПУ-НКВД по адресу: переулок Почтовый, дом 9, построенное в 1934 году, существует в Магнитогорске до сих пор, хотя и почти разрушено. От дома остался один остов, заросший густым кустарником. Но через оконные проемы еще можно увидеть перекрытия между этажами, портрет Ленина во всю стену и спуск в подвал, где расстреливали арестованных.

– Вы можете представить, какое это было громадное здание для 30-х годов в Магнитогорске, – говорит Васильев. – Два этажа. Дом тянется вот туда метров на 60, там еще отросточек есть, и туда, где мы сейчас в центральной части стоим. Видите, сколько окон? Одно окно – одна камера. Понятно, что были еще и кабинеты – начальника, заместителя, оперативных работников, они находились, как правило, в тех местах, куда не доносились крики и стоны. Здесь людей пытали, выбивали показания, здесь ужасные вещи творились. Здесь же происходили расстрелы. Из полуподвального помещения через железные ворота после приведения приговора в исполнение вывозили тела расстрелянных. Много лет я вынашиваю надежду превратить места злодеяний в места памяти, выкупить хотя бы часть здания и сделать частный музей истории политических репрессий. Но нет спонсоров, а от властей помощи не дождешься.

В проеме по центру фасада бывшего здания НКВД прежде располагался трехметровый барельеф с изображением чекиста, но сейчас проем пуст. В 2018 году барельеф отреставрировали и перенесли на здание действующего управления МВД и ФСБ Магнитогорска. В церемонии открытия скульптурного барельефа вместе с ветеранами ФСБ приняла участие вся элита города – мэр Сергей Бердников, руководители силовых ведомств, спикер местной думы и глава металлургического комбината. Открытие барельефа было приурочено к столетию ФСБ.

"Потомки бережно хранят память о своих героических предшественниках и продолжают традиции, заложенные ими в разные периоды истории нашей страны", – писали об этом событии в СМИ и даже называли этот барельеф "символом мужества и чести". По мнению инициаторов переноса барельефа, сотрудники НКВД спасали страну от врагов народа и "десятилетиями вычищали Южный Урал от фашистских пособников".

Васильев видит в переносе барельефа с разрушенного на действующее здание символ "преемственности ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ". Александра Архипова с ним согласна.

– Они считают, что они страну спасли от врагов, если бы не они, то страна бы пала в 30-е годы. Целая организация этим занимается, называется "Академия ФСБ", – говорит антрополог.

– Исторический факт заключается в том, что для строительства города были привлечены люди подневольные, – отмечает Елена Миськова. – И, наверное, без охраны этот город не был бы построен.

Она считает, что этот барельеф – важный исторический артефакт, но именно в контексте переноса на новое место он выглядит как громкое заявление о преемственности политики и методов, существовавших в 30-х годах.

– Государство, приняв закон о реабилитации жертв политических репрессий, в принципе четко сказало: "Мы против этой практики". Тогда вопрос к ведомству: на каком основании вы берете и эту практику отождествляете с современностью? Это вообще-то антигосударственный акт! – заявляет историк. – Получается, что в лице мэра Магнитогорска государство, по сути, эту практику поощрило. Правильнее всего было бы это старое здание превратить в памятное место, вместе с историческим барельефом. А иначе это бесконечный раздражитель. Когда, с одной стороны, проговаривается миф о том, как они защищали страну от "врагов народа", а другая сторона говорит о том, что этот город построен на костях и поэтому сегодня не имеет никакой ценности и смысла, отрицая этим самым жизнь нескольких поколений, то речь уже не об истории. Так рождается агрессия. Люди сразу находят врага, человек с другим семейным опытом тут же говорит: "Ах ты, сволочь!" – и дальше опять началась война. Если мы хотим от травмы избавляться, то нам не нужно принимать ее логику, иначе мы будем в этом вариться бесконечно.

Миськова согласна с коллегой, что определяющую роль в преодолении сталинского наследия играет политика государства.

– На преодоление травмы всегда работает прозрачность, открытость, ясность, на усугубление раскола всегда работают двойные послания, – говорит она. – Все эти памятники Сталину, угрожающие заявления, преследование НКО, противопоставление исследования истории репрессий исследованию истории войны – это послания обществу, которые раскалывают восприятие, а раскол – это и есть фактически травма. Если у тебя два разнонаправленных вектора движения, ты не сможешь двигаться вперед.