Иван Толстой: В последние тридцать лет российские читатели могли неплохо познакомиться с творчеством известного парижанина, эмигранта первой волны Николая Авдеевича Оцупа, одного из братьев Оцупов, некогда царскоселов, затем изгнанников. Один из Оцупов, Александр, писал под псевдонимом Сергей Горный, другой – под именем Георгий Раевский, третий, Николай, о котором у нас сегодня пойдет речь, – поэт, переводчик, литературовед, прославился уже хотя бы тем, что редактировал знаменитые сборники "Числа", выходившие в Париже в 30-е годы.

Новые и неожиданные факты его эмигрантской биографии, обнаруженные историком Михаилом Талалаем, и подвигли меня на сегодняшний разговор. Михаил Григорьевич, почему вас, историка, заинтересовала фигура поэта, к тому же связанного не с Италией, а с Парижем?

Михаил Талалай: Думаю, что мы в процессе передачи поймем четко, как возник этот интерес и как он, не сразу, был удовлетворен. Но сначала немного напомню нашим слушателям о сегодняшнем герое. Николай Авдеевич Оцуп, царскосел, родился в 1894 году, учился в знаменитом Лицее, где директором был Анненский.

Сама судьба ему дала посыл в русскую поэзию. Он – блестящий ученик, золотая медаль, едет в Париж, возвращается, знакомится с "цветом" русской поэзии, начинает сам писать стихи, вхож к Мережковским, но, конечно, главную роль в его литературной судьбе сыграло знакомство и ученичество у Гумилева. Тот становится его кумиром, объектом подражания, а в 50-е годы и объектом исследования – Оцуп пишет докторскую диссертацию в Сорбонне, посвященную Гумилеву. И, конечно, "жестокий век", 1921 год, расстрел Гумилева, гибнет и брат Оцупа Павел Авдеевич, и Николай уезжает из Советской России навсегда. Иллюзий не питает. Хотя он был далек от политики и это всячески подчеркивал, тем не менее, в Советскую Россию не возвращается. После некоего традиционного для первой волны перемещения – немножко Германии, потом Италия – затем все-таки Париж. Он – редактор-основатель журнала "Числа", списывается с мэтрами русской литературы в эмиграции, сам становится мэтром, одним из первых чеканит термин "Серебряный век", заканчивая свою жизнь в Париже в 1958 году. Это – что касается его краткой биографии, которая всем доступна.

Почему меня заинтересовал Николай Авдеевич? Здесь – два итальянских плана, по моей "епархии". Один план – дальний, скажем так. Николай Оцуп жил в Италии в первой части своей эмигрантской жизни, навещал в Сорренто Горького, переписывался с Вячеславом Ивановым, привлекая его к журналу "Числа", познакомился в Италии со своей знаменитой женой, киноактрисой и художницей Дианой Карен (ее настоящее имя Леокадия Рабинович). Это – любовь на всю жизнь, ей он посвящает свою главную поэму "Дневник в стихах". Поэтому на каком-то фоне русско-итальянских отношений Оцуп присутствовал всегда. Но есть и близкий план, уже непосредственно мой, которым я занимался много лет и достаточно упорно: это постоянное настойчивое повторение об участии Оцупа в итальянском Сопротивлении, причем участии очень активном, боевом.

Иван Толстой: Совершенно верно, Михаил Григорьевич, это действительно повторяется везде и первый, кто написал об этом, это ученик Оцупа и его биограф, известный французский филолог-русист Луи Аллен. У него есть статья "С душой и талантом. Штрихи к портрету Николая Оцупа". Эта статья, эта биография предпослана сборнику Оцупа "Океан времени: стихотворения, дневник в стихах, статьи и воспоминания о писателях". Книга вышла в Петербурге в издательстве "Логос" и, одновременно, в Дюссельдорфе, в издательстве "Голубой всадник" в 1993 году и была очень замечена – ее покупали, обсуждали: вот, наконец-то мы познакомимся с такой, до этого почти энигматической фигурой как Николай Оцуп. Я процитирую небольшой кусочек из статьи Луи Аллена.

"Своеобразную стихию вносит опыт, пережитый поэтом во время Второй мировой войны. Сразу после объявления военных действий в 1939 году, Оцуп записался добровольцем во французскую армию. В Италии во время отпуска он был арестован по обвинению в антифашизме и пробыл в тюрьме больше полутора лет. В 1941 году он бежал, был пойман и послан в концлагерь. В 1942 году ему удался новый побег, и с 1943 года до освобождения он сражается в рядах итальянских партизан. За ряд смелых действий Оцуп получил военные награды от союзных войск".

Так пишет Луи Аллен в своем предисловии к книге.

Михаил Талалай: Да, Иван Никитич, и не только он, вслед за ним эта фраза почти дословно кочует из одной статьи в другую, иногда даже с большим размахом и преувеличениями и, к сожалению, в этой фразе и в ее парафразах почти всё неправда. Почти всё. Не было антифашизма, не было тюрьмы. Концлагерь – да, был, но из него не было побегов. Правда была иной. Если мы сосредоточимся на самом сенсационном открытии, было даже, очень вероятно, тайное сотрудничество с фашистской администрацией концлагеря, в котором сидел Николай Оцуп в Италии. И открылось всё это для меня совсем недавно. Хотя, надо сказать, что в итальянской литературе скромное упоминание о лагерном пребывании Николая Оцупа появилось уже почти двадцать лет тому назад. В 2003 году вышла книга моего коллеги, барийского историка Франческо Терцулли, которая называется "“Красный дом”. Концентрационный лагерь в Альберобелло".

Надо сказать, что эту книгу я держал в руках, когда она появилась, почти двадцать лет тому назад: она меня заинтересовала описанной в ней судьбой литовского художника, который в Альберобелло расписал фресками лагерную капеллу. Я внимательно прочитал о нем и отложил книгу в сторону (об этом художнике мы, может быть, в самом конце немного упомянем), совершенно не заметив один параграф, точнее, одну единственную фразу: "Из всех обитателей “Красного дома” долгожителем стал один русский, Николай Оцуп. Он пребывал тут с 7 декабря 1940 года по 6 сентября 1943 года, почти три года".

То есть уже по одной это фразе рушится вся сводка Луи Аллена – не было и первого побега в 1941 году, не было неудавшегося нового в 1942 году, всё это время Николай Оцуп пребывал в "Красном доме" в Альберобелло. Да и вообще побегов не было. Я эту фразу в книге Терцулли пропустил, но, надо сказать, упорно искал, где же все-таки был заточен Николай Оцуп, откуда он бежал, где и как сражался. И на это меня сподвигали разные мои коллеги, так, московские кинематографисты раз хотели сделать даже документальный фильм об участии Оцупа в итальянском Сопротивлении и обратились ко мне за справкой. Я искал в разных местах, и однажды мне даже показалось, что я нашел место пребывания, вычислив с помощью моих итальянских коллег один монастырь в местечке Изерния, где содержались русские евреи, аполиды, они же апатриды во время Второй мировой войны, и где в 1943 году был совершен массовый побег. Я даже информацию эту, непроверенную до конца, выложил в интернете, на своем сайте "Русская Италия", теперь я ее убрал – слава богу, интернет это гибкая система и какие-то ошибки, в которых публично каюсь, можно вымарать таким электронным способом.

Иван Толстой: Все мы знаем, однако, что один раз записанное в интернете стереть невозможно, электронные рукописи не горят. И где же вы обнаружили правду, Михаил Григорьевич?

Михаил Талалай: Пару лет тому назад ко мне обратился тот же самый Франческо Терцулли, автор книги про "Красный дом", мы с ним уже познакомились в Апулии, обменивались информацией. Он мне написал, а потом и устно сказал, что продолжает свои исследования по Альберобелло (это под Бари), и поражен тем, что все данные, все документы, которые он изучил на Оцупа на 1940-е годы, никак не соответствуют тому, что он читает про него в интернете. "Какое-то максимальное несовпадение данных", – пожаловался мне он. После чего началось серьезное исследование с моей стороны, потому что Франческо щедро поделился со мной тем, что успел найти, предоставив в мое распоряжение ряд уникальных документов. При этом он посетовал на итальянскую славистику и на трудность работы над Оцупом. Дело в том, что, по современным академическим правилам, фамилия Оцуп должна писаться латиницей по транслитерации, которая была принята в конце XIX века согласно чешской письменности: слависты стали ставить для особых русских букв диакритические знаки. Это понятно, и это можно объяснить, но главный прокол произошел с русской буквой "Ц", ее стали писать как латинскую "С". В итоге, нормальный итальянец фамилию "Ocup" читает как "Окуп". Но, деваться некуда. Самая большая проблема с Marina Cvetaeva, она многими читается как Марина "Кветаева". Также Carskoe Selo, где родился наш герой, иными произносится как "Карское" Село, и всякие прочие недоразумения. Поэтому с Оцупом моему апулийскому коллеге было разобраться непросто.

Итак, естественно меня крайне заинтересовали эти досье, которых оказалось целых три. Одно оказалось в Риме, в Министерстве внутренних дел, в фонде Генеральной дирекции общественной безопасности, в разделе "Интернированные иностранцы". Другое – в Бари, в местной префектуре. А третье – в Городском архиве Альберобелло. Документов было много, это были и сами письма Николая Оцупа (кстати, на хорошем итальянском), и различные справки, которые он привлекал из разных уголков Европы, чтобы вырваться из лагеря, и пояснительные записки от различных инстанций и официальных лиц. То есть, серьезный корпус документов. Изучив их, я по размышлении выбрал два самых содержательных, перевел их на русский и опубликовал – как фотографии этих документов, так и мои переводы – в недавно вышедшем "Барградском сборнике №2".

Иван Толстой:

"В уважаемое Министерство Внутренних дел, Рим

Нижеподписавшийся Николай Оцуп, лицо без гражданства русского происхождения, православного вероисповедания, родившийся 23 октября 1894 г. в Царском Селе (бывшая летняя резиденция Императорского Двора) имеет честь предоставить данному Уважаемому Министерству следующую просьбу. Вынужденный покинуть Россию в 1923 г. после расстрела своего брата Павла, приват-доцента Петербургского университета, нижеподписавшийся отправился в Италию (через Германию), где провел год. И позднее в своей эмигрантской жизни он не упускал ни малейшей возможности вернуться в Италию, так как римская культура есть объект его увлеченных штудий и источник художественных вдохновений. Так он поступил и в 1939 г., после получения регулярной визы от Королевского консула Италии в Париже. После года пребывания в Италии он однако был задержан по неизвестным для него причинам, и отправлен в данный лагерь (в ноябре 1940). Всегда уклонявшийся от любой политической деятельности, нижеподписавшийся просит Уважаемое Министерство пересмотреть его дело. Прибывший в Италию в этот раз также ради поправки здоровья (имел два воспаления легких и страдает от хронического кишечного заболевания) нижеподписавшийся сейчас рискует потерять все положительные результаты лечения, прошедшего в горах в 1939–40 гг. Но более всего он страдает от необходимости жить в концентрационном лагере. По запросам, направленным во все места пребывания заявителя, могут быть получены подтверждения, что он всегда вёл уединённую жизнь, погруженный в свою работу (среди прочего – переводы на русский и французский поэзии и прозы Джакомо Леопарди). Нижеподписавшийся позволяет себе просить Уважаемое Министерство определить ему место, куда он мог бы быть выслан на поселение. В надежде на благоприятное решение нижеподписавшийся имеет честь выразить Уважаемое Министерство чувство глубокого уважения и лояльности.

Николай Оцуп 20 августа 1941 г. XIX год фашистской эры

Внизу приписка от руки

Всё изложенное пациентом соответствует истине, и следовательно рекомендуется его переведение. Врач лагеря [подпись]".

Теперь ваш комментарий, Михаил Григорьевич.

Михаил Талалай: Действительно, весьма содержательный документ, которому следует верить: здесь и о казни Павла Авдеевича Оцупа, брата, здесь и упоминание об антибольшевизме: Оцуп постоянно в своих посланиях подчеркивал бессмысленность его, как антикоммуниста, содержания в муссолиниевском лагере. Здесь возникли и даты его ареста в Италии – это поздняя осень 1939 года. Он был задержан в курортном местечке Сан-Пеллегрино, сейчас оно стало известно благодаря минеральной воде, которая считается гламурной, элитной и даже подается в хороших русских ресторанах. Итак, Сан-Пеллегрино, где Оцуп пребывал спустя два месяца после начала Мировой войны, и здесь возникает сразу первый вопрос – о добровольчестве. У меня нет документов об участии его во французской регулярной армии, но есть сомнения – Оцуп был аполидом, у него не было французского паспорта, был Нансеновский, и, вообще, непонятно как спустя два месяца после начала войны и "добровольчества" он уходит в отпуск и уезжает на лечение в Италию. Поэтому здесь большой вопрос, который еще надо проверить.

Почему его задержали? В тот момент началась война с Францией, Италия объявляет войну французам и, естественно, все прибывшие из Франции, даже без гражданства, каковым был Оцуп, попадают под подозрение. Из-за чего арестовали аполитичного поэта, филолога, литератора, похоже, не знали даже сами итальянцы. Среди архивных документов мне попался запрос из Бари в Брешию, откуда был направлен в Апулию Оцуп, то есть с севера на юг Италии. Зачитаю эту короткую фразу: "Прошу переслать мне копию раппорта, инициирующего мероприятие, с разъяснением, сможет ли интернированный существовать в лагере на собственный счет. Для повышения бдительности, требуется также сообщить, считается ли Оцуп опасным преступником или заподозрен в шпионаже". И похоже, что сами полицейские на севере Италии не могли толком разъяснить, что же они вчинили Оцупу, никаких ответов не было найдено, и мой коллега Терцулли, который копал эту переписку, тоже нигде не нашел ни ответа, вообще никакого документа на арест Николая Оцупа.

Итак, концлагерь в Апулии. И тут тоже я должен сделать небольшое отступление о том, что такое концлагерь в Италии. В нашем воображении концлагерь это, в первую очередь, лагерь уничтожения. В Италии таковых лагерей практически не было: у итальянцев были "лагеря интернированных". Там существовали достаточно мягкие условия, выдавалось содержание, позволялась переписка, разного рода поблажки. Сохранилось, к примеру, прошение Оцупа съездить из лагеря на пасхальное богослужение в русскую церковь в Бари (думаю, что ему разрешили).

Поэтому лагеря в Италии невозможно сравнить с лагерями, существовавшими на территории Третьего Рейха. Хотя мы будем продолжать использовать это выражение "концлагерь", потому что по сути это место, где концентрировались задержанные и заподозренные в каких-то грехах. Оцуп предпринимает отчаянные попытки оттуда вырваться, и целый корпус документов относится к этим попыткам, которые он всячески обосновывает. Он получает справки не только о гибели брата от рук большевиков, но и о том, что он – выходец из православной семьи, что отец его – Андрей Оцуп. Он во всех письмах меняет имя своего отца "Авдей", а это пусть и православное имя, но все-таки еврейского происхождения, и везде указывает "Андрей". Может быть, это было крестильное имя отца. Тем не менее, в Италии он из Николая Авдеевича становится Николаем Андреевичем.

Про свою мать, Елизавету Зандер, он достает справку, что она католичка и арийка, по происхождению скандинавка. Идет в данной драматической ситуации естественный поиск аргументов с тем, чтобы вырваться из заточения и более – избавиться от возможных антисемитских репрессий. Оцуп предоставляет справку о том, что остальные его братья – "белые" русские антикоммунисты, пребывают в Германии, в Третьем Рейхе, достает документы, что их дети, то есть его племенники, состоят на службе "нацистского государства", прилагает об этом берлинские документы, заверенные в Берлине нотариусом при участии настоятеля русской церкви в Берлине, который подтверждает православие Оцупа и его родных.

Надо немного сказать о проблеме еврейства и антисемитизма в Италии. Это, конечно, весьма большой разговор, но постараюсь вкратце объяснить, что такого преследования как это было в нацистской Германии, в Италии не было и быть не могло. Антисемитизм существовал, слово "гетто" – итальянского происхождения (венецианское гетто), но в 1938 году, когда Муссолини объявил законы о расе, для большинства итальянцев это стало каким-то странным сюрпризом, они по жизни особо расы не разделяли. Итальянские евреи были, да, после 1938 года отправлены на обочину общества, но их не преследовали так, как это происходило в союзной нацистской Германии. Более того, в итальянском обществе, хотя Муссолини пытался, подражая Гитлеру, представить еврейство как расу, как кровь, в народной среде существовало убеждение, что еврей, переходящий в христианство, в католицизм, перестает быть таковым. И это мнение сохраняется до сих пор. Я был удивлен, что Франческо Терцулли, на которого я сегодня часто ссылаюсь, в своей книге 2003 года, описывая концлагерь в Альберобелло и сообщая, что туда в первую очередь отправлялись итальянские и иностранные евреи, пишет: "Однако, Николай Оцуп был не еврей, а православный христианин". Вот мнение современного итальянского историка.

Итак, Оцуп попадает в конце 1940 года в Альберобелло, и этот почти трехлетний опыт заточения, опыт интернированного, который он поэтически описывает в своей главной книге, итоговой поэме "Дневник в стихах". Там есть замечательная строчка: "В Апулии сгораю". Действительно, летом очень жарко в таких каменных стенах, в каменном мешке, но я думаю, что здесь, конечно, поэтический образ. Для титула своей публикации в "Барградском сборнике", где я выложил архивные документы и их откомментировал, я и избрал эти слова Оцупа – "В Апулии сгораю".

Иван Толстой: Поэтическое описание "Красного дома".

Август. Полдень. Даже в октябре
Здесь жара, и бешеный от зноя -
Месяц императора: заре
Выходить из черного покоя
И сейчас же, накаляясь, жечь…
Утренней звезды прозрачный холод,
Словно льдинка, тает. Надо течь
Золоту расплавленному. Голод
Никого не мучит, жажда – всех,
Сон тяжел, и нервен вялый смех.

Выжжена трава. Араб в пустыне,
Может быть, другого ничего
И не знает, огненной святыне
Даже рад, а мне-то каково?
Солнца я не обоготворяю
(Хоть на севере его люблю)
И, томясь, в Апулии сгораю
И свои страдания целю
Ожиданием зимы: сырая,
Здесь она, до кости пробирая

Ревматическим сирокко, льнет,
Мокрым и холодным облипает,
Грязно, пасмурно, и дождь идет,
Вот в каком живу я чудном крае,
Да еще под оком часовых
И с людьми, которых заключенье
Как ударом оглушило. Их
Ссоры, бедствия, недоуменья
Были бы и климата страшней
Без чудесной помощи твоей…

Михаил Талалай: "Без чудесной помощи твоей…" – это, конечно, про жену, которую мы уже упомянули. Диана Карен, она – Беатриче для Оцупа. Чем мне еще мне близок и интересен Оцуп: свою культуру поэтическую и филологическую строит в большой степени, если не в большей, на итальянской классике – Данте, Леопарди. Он даже в своих объяснительных записках пишет, что переводил стихи Джакомо Леопарди. Итак, нашлось много документов, которые Оцуп организует: и от врачей, о том, что он болен, у него и легкие, и нервный кризис, и прочее. Эти справки собирают его итальянские доброжелатели, чиновники, по всей видимости, которые тоже пытаются как-то облегчить судьбу интеллектуала, непонятно за что задержанного и теперь томящегося в знойной Апулии. В этих справках про Оцупа пишут, что он "энтузиаст фашистского движения". Но я бы не сказал, что надо вздрагивать от этой формулы. Естественно, что документы писались для фашистской администрации, да и вообще почти вся Италия, миллионы итальянцев в 30-е годы были "энтузиастами фашистского движения". Писалось также о том, что он приехал в Италию для того, чтобы написать некий труд о возрождении страны, не раз повторялось, что он сын православного русского и католической скандинавки (напомню, что его мать Елизавета Зандлер имела паспортное имя Рахиль Соломоновна). Однако он продолжал "сгорать в Апулии"…

В своих стихах Оцуп не описывал их темницу (мне даже тюрьмой ее не хочется называть). Это красивое здание, сейчас это памятник, туристический объект, построенный в начале XX века местным меценатом как сельскохозяйственная школа. У этого здании – купола, типичные трулли, известные теперешним туристам в Альберобелло (мы рассказывали об этом замечательном городке, когда у нас была передача о Шкловском и его туристической поездке в Альберобелло). Вот бы Шкловский удивился, узнав, что Оцуп сидел в одном из этих феерических домиков почти три года. Но подробностей о "Красном доме" Оцуп в своем романе в стихах не передает. Я их обнаружил в другом месте, в дневнике литератора Германа Гаккеля, австрийца еврейского происхождения. Этот дневник не опубликован, он хранится в Городской библиотеке Вены, но его изучили австрийские историки, опубликовав не сам дневник, а статью о Германе Гаккеле в одном сборнике, который посвящен очень узкой теме – австрийским изгнанникам в Италии во время Второй мировой войны. Были и такие. Итак, Гаккель сидел вместе с Оцупом в "Красном доме" и детально обрисовал картину этого заточения.

Всего их там было не более 60 человек, а обычно и меньше. В "Красном доме" существовало тридцать комнат, то есть по два человека на комнату. В служебном корпусе, который стоит недалеко от "Красного дома", жило "шесть добродушных карабинеров", которых интернированные видели крайне редко (это вам к образу итальянского концлагеря). Гаккель особенно подчеркивал дружбу, возникшую с Оцупом. Сам австриец был разочарован своими итальянским сосидельцами, которые, как ни удивительно, восхваляли Муссолини и ждали его военных побед, но об Оцупе он отзывается очень тепло, он написал дословно: "Оцуп – прекрасный человек". С ним они беседовали, пишет Гаккель, о немецкой литературе, о немецкой поэзии, о Фридрихе Гёльдерлине, которого, оказывается, очень любил Оцуп. Беседовали по-немецки.

Если отойти немного в сторону, то из других собеседников Гаккеля в "Красном доме" были племянники знаменитого писателя Стефана Цвейга, которые, выходит, сидели и вместе с Оцупом – Феликс и Стефан Цвейги. Симпатично рассказано о визите одного важного кардинала, который служил апостолическим нунцием при итальянском правительстве, объезжал концлагеря на юге Италии, посетив Альберобелло и наших заключенных. Они были несколько разочарованы, потому что из соседнего лагере сообщили, что кардинал раздавал у них денежные пособия, а им он вручил только портреты папы римского Пия XII, образки и конфеты. Один момент меня впечатлил. Гаккель описывает, что кардинал вошел в комнату к одному заключенному раввину, попросил у него еврейскую Библию, открыл ее на Книге пророка Даниила, прочитал на иврите, перевел на итальянский и прокомментировал, сказав, что тут дается намек на пришествие Мессии, Христа, вернул Библию, заявив, что "мы, итальянцы-католики, должны быть благодарны евреям как стражам Библии". Вот такие сюжеты происходили в итальянском концлагере…

Наверное, пришло время прочитать другой, и последний, документ, опубликованный мною в "Барградском сборнике №2". Этот документ предваряет телеграмма, отправленная директором концлагеря. Очень краткая: "Прошу задержать отправку Николая Оцупа". Позже директор послал объяснительное письмо.

Иван Толстой: Письмо директора лагеря интернированных лиц в Альберобелло в Квестуру (то есть Полицейское управление) г. Бари.

"Имея в виду мою сегодняшнюю телеграмму, означающую, что я позволил себе попросить остановить меры по переводу интернированного Николая Оцупа из данного лагеря, в лагерь Феррамонте-Тарсия разъясняю: причина заключается в том, что Оцуп, серьезный человек, правильный и вне подозрений со всех точек зрения, является моим тайным доверенным лицом по всем вопросам, связанным с повседневным течением жизни лагеря. А потому это элемент нужный и необходимый для того, чтобы я осуществлял эффективный контроль за интернированными, за их поведением и их чувствами.

По вышеизложенным причинам прошу Уважаемую Дирекцию изволить отозвать указанную меру перевода.

Директор Джанбаттиста Мелькиорре, 26 октября 1942 г. Двадцатый год фашистой эры".

Михаил Григорьевич, а что там было в оригинале, вот эти слова "тайное доверенное лицо"? Как это по-итальянски звучит и как это интерпретировать?

Михаил Талалай: Это, пожалуй, самое сенсационное из всего, что было найдено. Я перевел как "тайное доверенное лицо", в итальянском звучит как "confidente riservato". Мне кажется, что даже наш слушатель поймет и без перевода, но переводы на русский могут быть различными. Riservato это и "тайный", и "секретный", и, понятно, "резервированный". Confidente… Это мог быть и секретный сотрудник, хотя в этом переводе, мне кажется, есть некое преувеличение. Мы привыкли, что в нашей печальной истории секретные сотрудники это были люди, которые формально, структурированно сотрудничали с КГБ и другими органами сыска, с властями, в любом случае. Получали, может быть, какое-то жалование, имели какие-то клички, писали доносы. Думаю, что "секретный сотрудник", сексот, в данном случае это преувеличение, потому что никаких доносов, никаких бумаг, исходящих от Оцупа, в его досье не обнаружено.

И вообще, размышляя о той ситуации, которая была в "Красном доме", может быть, сам Оцуп и не догадывался, что его выставляли как тайное доверенное лицо. Как это происходило? Директор концлагеря, кто он был? Это был по совместительству мэр города Альберобелло, подеста, как называли при Муссолини эту должность, человек из местной элиты, наверняка культурный, какой-нибудь начитанный адвокат. Уверен, что они с Оцупом, который – италофил, поклонник итальянской цивилизации, Леопарди и Данте, быстро нашли общий язык, вместе, может быть, пили кофе и директор при этом интересовался всем происходящим, настроениями его подопечных. И Оцуп, быть может, это всё с чистосердечием рассказывал, не подозревая, что в переписке фашистских должностных лиц он выставлен как "confidente riservato". Но директор концлагеря Оцупом действительно дорожил, поэтому просьбам не изымать того из Альберобелло и не переводить в другой лагерь вняли. Оцупа составили еще на целый год в Апулии. И вот еще: а не хотел ли директор таким образом спасти поэта от лагеря в Феррамонте-Тарсия? Там держали не пятьдесят, а две тысячи человек, в намного худших условиях.

Иван Толстой: Михаил Григорьевич, и все-таки, партизаны, бегство, сопротивление, награды от союзных войск – Англии и США – есть тут какая-то доля истины?

Михаил Талалай: Здесь документов у меня много меньше, но кое-что удалось проследить. Союзники высадились летом 1943 года на Сицилии и стали достаточно успешно продвигаться на север. В начале сентября 1943 года, когда они уже были на полуострове, "Красный дом" закрыли, и все оставшиеся в нем интернированные были увезены в другой лагерь. Оцуп об этом пишет в стихах. В документах есть даже точная дата – 6 сентября.

Иван Толстой: О переводе из Альберобелло под Рим в другой лагерь есть и такие стихи:

В бывшем королевстве двух Сицилий
Есть и новое сейчас: бомбят
Таранто. В Калабрию вступили,
Кажется, союзники. Наш брат
Арестант опасен, и в вагонах -
Мы… Как весело!.. Под самый Рим
Увезли. В бараках, озаренных
Феерическим, предбоевым
Светом, ночью (летчик на разведке)
Ждем огня, как мяса звери в клетке,

Ясно ли сегодня, чья возьмет?
Чья бы ни взяла, в последней давке
Столько подвернувшихся падет,
Сколько и в боях не пало… Кафки
Не совсем же выдумка "Процесс",
Нашей каторжной свободы схема…

Михаил Талалай: В документах называется лагерь, куда Оцуп был отправлен, и он тоже этот лагерь упоминает, это местечко Фарфа в Лацио, на юге от Рима. И про этот лагерь я приобрел небольшую монографию, которую написал другой мой коллега Роберто Д’Анджели – "Лагерь “Фарфа”". Оцуп в этой книге не упоминается, но рассказывается об истории лагеря. Его устройство как лагеря для будущих военнопленных было начато в 1941 году. И тут опять итальянская действительность – к лету 1943 года, когда туда привезли Оцупа, лагерь не был достроен, и его заставляли достраивать самих заключенных. Причем существовала такая интересная система – им платили жалование за строительную работу и из этого жалования у них вычитали расходы на содержание в лагере. Так что сами заключенные, за зарплату, строили себе бараки.

В тот момент, когда туда привезли Оцупа, заключенных было около сотни. Оцупа вывезли 6 сентября 1943 года из Апулии, через два дня Италия объявила перемирие и заключила мирный договор с союзниками. 8 сентября, то есть через два дня после прибытия Оцупа в Фарфу, охрана перестала лагерь охранять. В книге Роберто Д’Анджели опубликованы разные документы, где говорилось, что "карабинеры ушли". Через несколько дней после их ухода директор лагеря "Фарфа" меланхолично пишет своему начальству в Рим, этот документ тоже опубликован, что "интернированные все разошлись". Он даже не пишет, что уже нет карабинеров, а приводит другую причину – они ушли "из-за нехватки колючей проволоки". Эта деталь меня впечатлила. Таким образом, в лагере Фарфа Оцуп находился буквально несколько дней. Он ушел, естественно, не один, он знал итальянский, с ним ушла целая группа людей, она в некоторых местах определяется как "28 человек", это проверить невозможно, но думаю, что так вполне могло быть – треть заключенных ушла с Оцупом, вероятно, во главе. "В лагере остался, – пишет в Рим директор, – всего один человек", не объясняя, почему он остался, "бывший чехословак еврейского происхождения".

Оцуп уходит в расположенный поблизости от лагеря, в том же самом местечке Фарфа, бенедиктинский монастырь (он так и называется, это памятник средневековья, бенедиктинское аббатство Фарфа) и просится к монахам. Этот момент у него описан в стихах. Монахи принимают, он укрывается в монастыре и проводит там всю зиму, очень сложную драматическую зиму с 1943 по 1944 год, когда с юга наступают союзники, а с севера – уже не фашисты, а нацисты. Буквально через несколько дней в Риме и южнее Рима, в той же самой Фарфе, объявились немцы и Оцуп прячется уже от нацистов вместе с другими беглецами.

Итак, поразмыслим: можно считать это побегом (благодаря нехватке колючей проволоки) или нет? В итальянских источниках, да, стоит слово "fuga", это бегство, они из лагеря разбежались, скажем так, но при большом желании это можно назвать и побегом. Оцуп укрывается в монастыре, но это его укрытие и зима в монастыре тоже ставит много вопросов о его боевом партизанстве, потому что Оцуп, и есть тому свидетельство, из этой обители спокойно ездил в Рим, гуляя по Вечному Городу в то время, когда там хозяйничали гитлеровцы. Дочь Вячеслава Иванова водила его на концерты, об этом есть печатное свидетельство.

Иван Толстой: Вот свидетельство сына Вячеслава Иванова Дмитрия Вячеславовича. Приводим его по "Русско-итальянскому архиву" 1997 года (составители Даниэла Рицци и Андрей Шишкин).

"Капризная память запечатлела от встреч с Николаем Оцупом лишь несвязанные, импрессионистические образы. Стучался Оцуп в дверь нашей небольшой квартиры на виа Альберти, как подобает беглецу, со страхом озирающемуся – не следит ли кто за ним. Непредвиденное появление его, точно вдруг вырастающего из темной стены, плохо сочеталось с массивной и – мне казалось – робкой фигурой.

Отец мой принимал его радушно, уводил через узкий коридор в кабинет-спальню, где велись долгие и уютные разговоры. Я в те месяцы редко бывал дома. А с сестрой моей Лидией и нашим другом Ольгой Александровной Шор Оцуп сразу сдружился. За круглым столом в столовой пили чай и подкармливали нелегального гостя. Он приезжал из недалекого древнего бенедиктинского аббатства "Фарфа", где он нашел убежище после бегства из концлагеря. Путешествия в Рим были опасны. Не освобожденные союзниками территории Италии, среди которых – Рим, были оккупированы немцами, и город жил под строгим надзором Гестапо. Несмотря на риск, Лидия и Оцуп несколько раз убегали из дома, чтобы побродить по площадям Рима и пойти на концерт. Раз Лидия привела его в закрытый зал "Санта Чечилия" на репетицию своей композиции. А потом Оцуп, осторожно озираясь, пробирался снова в свой средневековый монастырь, где предавался беседе с другом-монахом и переживал сложный религиозный и духовный опыт".

Сам Оцуп в стихах пишет так:

В кармане
Паспорт итальянский, Ясно всем,
Что не итальянец, но снабдили,
Чтобы… "Впрочем, если уж придут,
Вы на крышу"… да, отсюда… или
В тот камин, а будешь пойман, тут
И конец тебе…" И всё на тему
Бедствий… Утопая, за поэму

Ухватился я опять, она
Помогала мне в тюрьме. Поможет
И в монастыре… Пришла весна.

Михаил Талалай: Итак, пришла весна 1944 года, и тут впервые Оцуп пишет, что уходит к партизанам. Я слепо верю его стихам – это и исповедь его поэтическая, и к ней предпослан эпиграф Пушкина, тут и религиозные настроения, поэтому я верю, что он уходит к партизанам. Но к каким партизанам? Что происходило в той части Италии в тот момент? Немцы построили так называемую Линию Густава, очень серьезное сооружение, и идет схватка уже регулярных армий. С одной стороны, союзники высаживаются в Лацио, в Ортоне и других местах близ этой Линии, весной 1944 года они уже взламывают эту Линию и теснят Вермахт. Партизанского движения на юге Лацио, такового, как мы представляем, то есть партизан-бойцов в лесах с пулеметами, которые нападают на вражеские отряды, пускают поезда под откосы, таковых в тех краях не было.

Я этим столкнулся, когда писал книгу "Русские участники Итальянской войны", куда включил дневник нашего партизана Алексея Коляскина. У него там есть целая глава, почему под Римом партизанские активные боевые действия не могли совершаться. Он объясняет: и не подходящий рельеф – не было, ни гор, ни хороших лесов, и высокая концентрация немецких вооруженных сил. Поэтому партизаны были, но это были, в общем-то, разрозненные солдаты, обычно из итальянской королевской армии, которые не пожелали идти под немцев и пытались прорваться через Линию Густава и уйти к союзникам. Об этом пишет в стихах и сам Оцуп, что – вот один боец, "он рвется к Пятой армии". Что за Пятая армия? Поэт не поясняет, но в те годы все знали, что это Пятая Британская армия. Чем был вооружен Оцуп? Думаю, что он не принимал участия в боевых действиях с оружием в руках. Вот он сам о себе пишет, что в полях он лежал и у него были "хлеб, вино и пара бомб ручных". Всё это продолжалось, я думаю, порядка одного месяца, потому что весной он покидает монастырь, а поздней весной союзники уже подходят к Риму. 4–5 июня англо-американцы занимают Рим, из которого немцы ушли без боя.

Здесь еще возникает момент, который достаточно подробно описывает Оцуп в своей поэме в стихах, о спасении им двух американских солдат. Он называет их имена – "вежливый Пат", "замкнутый Джон". Из контекста похоже, что они были уже как военнопленные в том лагере Фарфа, когда там появился Оцуп, и он их вывел и скрывал вместе с собой в монастыре. Он описывает их убежище, их совместные трапезы, их беседы, что он рассказывал им "про Сократа, про Толстого лекции читал, их ведь не тому учил капрал". Он реально спасает жизни двум матросам, которые были в чужой стране, не зная итальянского, а немцы, действительно, прочесывали те местности и монастырь был у них под надзором, Оцуп это упоминает в своей поэме.

Заканчивается война, Оцуп уходит вместе со всеми в освобожденный Рим и там он подводит итог своему участию в Сопротивлении – ни о каких схватках, участии в боевых действиях речь не идет. Вот что он пишет:

Деньги, обещания, диплом –

Мы, сопротивления пылинки,

Получили за борьбу с врагом.

Но, сойти готовый за героя,

Как мой подвиг, в сущности, ни мал,

Я на линии другого боя,

Внутреннего, битву проиграл.

Тут он возвращается к своим внутренним терзаниям… В Риме он встретился и со своими подопечными – с Джоном и Патом. И в Риме он получает диплом от союзников. Он даже упоминает этот диплом, как Вы слышали, а мне его текст передали мои коллеги, он на английском языке, вот перевод:

"Данный диплом выдается Николаю Оцупу в знак признательности за помощь, предоставленную солдатам и матросам Соединенных Штатов Америки, что позволило им избежать или уклониться от захвата в плен противником.

Джозеф Нарни, генерал США, командующий средиземноморским театром военных действий".

Вот это награда Оцупа за его участие в Сопротивлении – "диплом", как он его называет. В английском языке он обозначен как "сертификат". Поэтому и рушатся сведения о наградах, полученных от США и Англии за боевые действия. Но жизнь этим матросам он действительно спас.

Иван Толстой: Михаил Григорьевич, последний вопрос: что сталось с "Красным домом" в Альберобелло?

Михаил Талалай: Это удивительный дом, он заслуживает, конечно, специального фильма. Монография о нем на итальянском уже существует, но пора писать и по-русски. Итак, я подробно рассказал о том, что происходило в "Красном доме", когда там был Оцуп, с 1940 по 1943 год. Оцупа увезли в сентябре 1943 года, в Апулию пришли союзники, и там, где содержались антифашисты, евреи, подозрительные апатриды-аполиды, туда поселили бывших фашистских иерархов. Затем туда отправили итальянцев, которые до конца сражались на стороне Муссолини и Гитлера. Причем надо сказать, что на юге Италии вообще с концлагерями было плохо – жить было негде и простым людям, а тут еще надо строить дополнительные структуры. Я встречал такие странные драматические свидетельства: в 1945–46 годах на юге Италии в одних и тех же лагерях пребывали как нацистские солдаты, захваченные в плен во время боевых действий, так и евреи, которые возвращались из лагерей Третьего Рейха и ждали своей отправки в Палестину или в другие места. Можете представить, каково им было находиться в одном и том же лагере. Затем произошел новый поворот в истории "Красного дома". В 1945–46 году здесь появились так называемые синьорины, женщины легкого поведения. Их вылавливала полиция в лесах и полях, где они занимались проституцией с солдатами союзных войск. Также были "синьорины", по спискам, по доносам выловленные и отправленные в "Красный дом", как проститутки, которые обслуживали немецких оккупантов, их там тоже содержали какое-то время. И последний этап, который меня очень интересует и я надеюсь, что займусь этим подробнее, это с 1947 года, когда "Красный дом" в Альберобелло передали организации UNRRA, то есть той, которая занималась перемещенными лицами, "ди-пи", затем она стала назваться IRO, и с этим названием она попала в нашу историографию, особенно благодаря сочинениям Ширяева, который жил в этом итальянском архипелаге IRO. Таким образом, последующие три года здесь находились перемещенные лица, среди которых было много наших соотечественников. Я получил список жителей "Красного дома" 1947–1950 годов и насчитал в нем пятнадцать наших соотечественников – выходцев из Российской Империи, Советского Союза. Именно в этом списке я и встретил имя литовского художника, который меня заинтересовал почти 20 лет тому назад в итальянской публикации о "Красном доме" – Виктор Шернон, "ди-пи" из Литвы. Не уверен, что я правильно по-русски произношу его фамилию, потому что в итальянских записях фамилии часто искажались, да и сам он мог как-то специально переиначить. "Ди-пи" скрывались от советских репатриационных комиссий. Виктор жил в Альберобелло вместе с матерью и братом, и там произошла трагедия. Его брат Леонард Шернон покончил жизнь самоубийством, повесился перед "Красным домом", когда узнал, что в Апулию пребывают репатриационные комиссии, вычесывавшие беженцев-"предателей", с тем, чтобы силой их вернуть обратно на родину. А Виктор затем расписал существовавшую там часовню, капеллу, он был художником талантливым, совместившим в своих фресках как и восточных, православных святых, так и святых католической церкви. И сейчас эта часовня в "Красном доме", расписанная в конце 40-х годов, стала местной достопримечательностью. Надеюсь, что когда-нибудь я узнаю и расскажу о ней и об этом художнике подробнее.