В России в общественном дискурсе этой зимой место споров об электоральной стратегии или о политических технологиях уверенно заняли более простые и одновременно важные разговоры о базовых моральных ценностях и представлениях о добре и зле. И все это инициировал один человек – Алексей Навальный. Так считают, в том числе, руководители Сахаровского центра в Москве, вечером 15 февраля организовавшие на своем сайте общественную онлайн-конференцию под названием "Политика и моральный выбор: что изменилось с возвращением Навального?"

Бабушкинский районный суд Москвы во вторник, 16 февраля, отложил до 14 часов 20 февраля заседание по делу Алексея Навального о клевете в адрес ветерана Игната Артеменко, который появился в агитационном ролике RT за поправки к Конституции. 95-летнего участника войны, как утверждает обвинение, оскорбило заявление политика в социальных сетях, что участники той съёмки агитационного ролика – это "продажные холуи и предатели".

При этом на тот же день, 20 февраля, в Мосгорсуде на 10 часов утра назначено рассмотрение апелляции по делу "Ив Роше". Перед оглашением приговора Навальному дадут выступить с последним словом. Его адвокат Ольга Михайлова сообщила "Открытым медиа", что Навальный уже готов был выступить с последним словом и сейчас, но суд перенес заседание по непонятным причинам. Прокурор Екатерина Фролова уже запросила для Навального по делу о клевете 950 тысяч рублей штрафа.

Инициаторы мероприятия, прошедшего в Сахаровском центре 15 февраля, уверены, что накал страстей, связанный с возвращением в Россию Алексея Навального, его задержанием в аэропорту и последующим быстрым судом и приговором, за которым могут последовать новые, а также вызванные всем этим гражданские протесты, и особенно жестокость, с которой власть пыталась их подавлять, подняли в обществе волну обсуждения проблем морального выбора и нравственности применительно к современной российской политике.

Модерировал дискуссию политолог, старший исследователь Chatham House Николай Петров, а выступали на ней, в том числе, социологи Лев Гудков и Алексей Левинсон и политологи Елена Панфилова, Кирилл Рогов, Татьяна Ворожейкина и Александр Морозов, сотрудник Академического центра Бориса Немцова:

– Вы не так давно писали: "Конкретное беззаконие в отношение Навального подняло какие-то нам неизвестные ранее силы в стране. Люди, которые вышли сегодня, выйдут и завтра. Опыт показал, что они найдут друг друга в районных и домовых чатах, примкнут к тем телеграм-каналам, которые рассказывают о том, что происходит в других городах, и так далее. Это сейчас не остановится, а пойдет в рост". Вы продолжаете придерживаться этой мысли?

– Да, потому что не вижу другого сценария, во-первых. Во-вторых, акция с фонариками 14 февраля уже показала, что этот процесс начинается. Он не ведет к какой-то быстрой или какой-то очень интенсивной в политическом отношении кампании, но тем не менее всё так и будет протекать. Я думаю, что весь этот год мы будем видеть этот процесс, и он будет двигаться, в том числе, и в направлении предстоящих федеральных выборов. В ближайшие весенние месяцы повысится уровень коммуникации между людьми, находящимися ниже уровня каких-либо политических организаций, ниже уровня протестных акций. Всё это дальше будет принимать какую-то форму. Но какую – сейчас трудно предсказать.

Смотри также

"Цель Кремля – тотальный контроль". Пугающие "ноябрьские" законы

– Несколько месяцев назад мы с вами говорили о том, что в России отсутствие политических и гражданских свобод сегодня для большинства по-прежнему не такая важная тема, как уровень доходов, террористические угрозы, мифические происки "обобщенного Запада" и так далее. То есть этой зимой, по-вашему, в обществе произошли изменения?

– Это непростой вопрос, и в последние три недели все политологи и социологи, давно изучающие российское общество и его изменения, очень подробно всё это обсуждают. Отравление Алексея Навального, его возвращение и арест вызывают довольно интересные и глубокие изменения. Но какого рода? Во-первых, эти изменения не связаны с политической повесткой. То есть, когда мы говорим "борьба за верховенство права, за права человека, за представительную демократию" – это все, безусловно, у Навального есть, но это все видит в первую очередь интеллигенция, образованные классы в России.

Но это все-таки не очень значимый социологический фактор. А что социологически значимо в этой истории для больших контингентов? Это подчеркнул вчера, в частности, социолог Алексей Левинсон. Он отметил, что реакция на историю Навального связана не с его антикоррупционными расследованиями, и это не сильно волнует общество (хотя, на первый взгляд, казалось, и мы думали, что да). И население также реагирует не на сам факт его предполагаемого отравления. Нет, мы имеем дело просто с человеческой реакцией на "дополитический" человеческий шаг. Глубоко не вдумываясь в то, что, почему и как, население чувствует, что Навальный сделал какой-то экстраординарный шаг как человек. Это его возвращение в Россию как таковое, возвращение заведомо в тюрьму!

Это вызывает реакцию, причем сложную. Потому что одни в этом видят понятные им проявления героизма, а другие, наоборот, повод для более глубокого отторжения персоны Навального. И если до возвращения Навального цифры соцопросов показывали, что его знали не так и много людей (в социологическом смысле), то теперь его имя знакомо многим. Но происходит поляризация. Потому что для одних он совершает как бы подвиг, это люди чувствуют, это в их системе координат является доблестью, а другие говорят, что, мол, "Алексей, мы тут стоим и так по подбородок в луже дерьма, и ты гонишь волну!" И отсюда – реакция отторжения: "Уберите из моей жизни вообще весь этот эпизод, я не хочу иметь дела ни с каким Навальным, и я готов, скорее, поверить в то, что есть какие-то там меркантильные соображения у него, что он шпион, что он вообще "некачественный человек". Возможно, прав Илья Будрайтскис, российский социолог и политолог, сказавший на нашей онлайн-конференции, что он видит в этой ситуации начало огромного процесса поляризации. И это довольно важно.

– Что касается самого мероприятия в Сахаровском центре: организаторы специально выбрали именно такое название, такую тему для беседы, как нравственность и мораль в политике? Это не оксюморон?

– Нет, потому что для широких аудиторий очевидно, что возвращение Навального – это, в первую очередь, событие не из мира политики, а из моральной сферы. Это, конечно, все чувствуют, и это вызов для любого человека, который задумывается о своей нынешней позиции. Елена Панфилова на этом вечере, в ответ на вопрос, в чем новизна ситуации, ответила: в том, что у нас идет очень много моральных дискуссий в соцсетях в течение уже длительного периода, и обсуждается там все, что угодно, насколько такой-то и сякой-то поступает в соответствии с какой-то моралью, и так далее. Но на самом деле мы видим лишь какие-то слова, заявления, именно что "фейсбучные посты". А тут вдруг перед нами моральное действие! Причем большой силы и выразительности.

Алексей Левинсон и Лев Гудков подчеркивают, что у этого события большой символический смысл, характер. Это поступок из области "символической политики". А Татьяна Ворожейкина очень к месту привела сходную дискуссию о моральном выборе на фоне чужого примера, которая шла среди диссидентов в Чехословакии в поздний советский период, после 1968 года (и продолжалась до последнего, до падения "железного занавеса"). В позднесоветской системе, в странах коммунистического блока в XX веке, не только в одном СССР, вопрос морального выбора, конечно, стоял гораздо острее, чем вопрос выбора политической ориентации, условно говоря. Не так важно, кто ты – монархист, либерал или социал-демократ, сторонник ли ты большей индивидуальной свободы или расширения социальных программ, – так как в эпоху авторитаризма существенным является твой моральный выбор, просто то, насколько ты остаешься достойным человеком. Это очень важное понятие – сохранение достоинства, когда живешь при авторитарных режимах.

И это момент, который подчеркивал Кирилл Рогов, то, что в России сейчас режим окончательно перешел в новую форму, сегодня это явная диктатура. И Рогов сказал: "Мы еще не жили при диктатуре. Мы жили при позднесоветском, разложившемся и довольно безобидном авторитаризме. Мы жили при ранней демократии в России. Мы жили потом при гибридном режиме, при электоральном авторитаризме. Но мы еще не жили при открытой диктатуре – и вот мы в этот отрезок вступаем после поправок в Конституцию и после 2020 года в целом". В этом смысле все вопросы морального выбора, все вопросы моральной политики, моральной философии встают заново. Для многих людей, в том числе для тех, кто не имел никакого опыта в этом отношении в прошлом. Потому что выросли целые новые поколения, которые впервые будут сталкиваться с тем, о чем писал и говорил Иосиф Бродский. Напомню примерно, по смыслу: "Вы должны утром просыпаться и спрашивать самого себя, дерьмо вы или нет". Я, да, огрубляю его знаменитую цитату. Вот об этом идет речь, когда мы говорим о моральном выборе. В условиях диктатуры, особенно непрерывно эволюционирующей к худшему, такой как путинский режим, проблематика морального выбора имеет огромное значение.

Смотри также

Сотрудник ФСБ Кудрявцев купил квартиру после отравления Навального 

– Но вы говорили о нравственном выборе для себя, для общества, но не о выборе власти, потому что ее выбор понятен? Но ведь люди, принимающие в Кремле решения, также охотно и много говорят о нравственном выборе. И многие из них, мне кажется, искренне убеждены в том, что они поступают нравственно.

– Последние события в Беларуси и в России или история латиноамериканских диктатур и межвоенных режимов в Европе показывают, что вопросы морального выбора затрагивают не только тех, кто с первого дня негативно относился к режиму и хорошо видел тенденции развития тех политиков, которые оказались у власти. Нет, это касается и "работников последнего часа", если говорить евангельской фразой, тех, кто в последнее время понимает, что сталкивается со все более и более тяжелыми для себя последствиями и делает моральный выбор очень поздно. Многие немцы в Германии во второй половине 30-х годов очень поздно сообразили, чем все заканчивается. Они прошли долгий путь от, скажем, Нюрнбергских законов 1935 года и до 40-х. Но те, кто сделал выбор позже, если даже они косвенно примкнули к сопротивлению в 1941 году или 1942 году, все равно в современной истории Германии считаются персонами, которые внесли свой вклад в освобождение страны от нацизма, и их моральный выбор был очень важен. То же касается и всех остальных подобных режимов.

Вопрос морального выбора касается всех людей, которые работают в "системе". Ведь очевидно, что если вчера вы могли себе сказать, что "нет, это еще не так страшно, это всего-навсего нарушения прав человека, которые бывают в любой почти стране", то в 2020 году, возможно, многие принимали решения, уже глядя на ситуацию совсем другими глазами. А в 2021-м и в 2022-м в этом смысле моральный выбор перед каждым встанет еще более остро.

– Если говорить не только о нравственном выборе, но и о действиях несогласных с правлением Путина: когда 2 февраля Леонид Волков заявил, что новых протестов не будет до лета, многие решили, что оппозиция проиграла. Даже те, кто поддержал решение Волкова, говорили, что выходить на улицы бессмысленно, это не приведет ни к чему, кроме новых арестов и избиений. Но потом Волков быстро передумал, объявил новую акцию, но уже в совершенно другом формате, а именно "Любовь сильнее страха", 14 февраля, когда все, кто хотел, светили фонариками. Но нельзя сказать, что эта идея вызвала у оппозиционно настроенных россиян большой энтузиазм, и те, кто ее поддержал, участвовали во всем с оговорками.

– Идея ФБК дальше сейчас не призывать проводить митинги совершенно верна. Во-первых, на территории Российской Федерации экстремальные морозы, за 30 градусов. Во-вторых, мы живем в условиях пандемии, когда на руках у власти мощнейший инструмент запрещения всего, что может двигаться по улицам. Как власть сразу и показала, все акции подпадают под уголовное преследование за нарушение санитарных норм. И третий важный момент: ФБК правильно оценил очень слабый ресурс протеста и предложил перейти к неконфликтному формату, но и долгосрочному.

Посмотрим, к чему это приведет. Конечно, есть определенные настроения среди некоторых молодежных групп в России или в среде политической эмиграции: "Ой, это все бесполезно, следует идти на конфликт, захватывать здания, организовывать так называемые "автономные зоны", то есть захватывать пространства". Но ФБК разумно понимает, что это все можно делать, только когда у вас есть треть парламента, которая вам сочувствует, как это было в Киеве в 2014 году. Или вы это делаете в условиях настоящей республики, как "желтые жилеты" в Париже, когда вы можете захватить центр города на какое-то время и расположиться там с палатками. А истеблишмент будет искать политическое решение в отношении вас, а не только избивать, искоренять и истреблять.

В России сегодня нет, как это было когда-то в других странах, в Латинской Америке или в Восточной Европе, даже оппозиционного крыла в церкви, которое поддержало бы людей, как в Польше в 1980-е, во времена взлета "Солидарности", или в Украине в 2014 году. В Госдуме России нет оппозиционных депутатов, то есть людей, которые располагают хоть какими-то полномочиями и некоторым статусом неприкосновенности, которые могут поддержать митингующих, что чрезвычайно важно в условиях протеста, для того чтобы остальная часть населения, которая колеблется, могла перейти на их сторону. Поэтому следует опираться на символическую политику, пытаться двигаться в направлении поиска моральной философии внутри жизни при диктатуре – и, возможно, это в будущем создаст новую ситуацию.