Московский журналист Игорь Яковлев, изучающий историю своей семьи, сделал неожиданное и неприятное открытие: его двоюродный дед Иосиф Данилович Берёза (1901–1959) был сотрудником советских спецслужб, в годы Большого террора работал в УНКВД по Иркутской области и по приказу своего начальника Бориса Малышева в 1938 году руководил кампанией, развязанной против китайского и корейского населения области. Крестьян, зачастую даже не знавших русского языка, арестовывали и обвиняли в шпионаже в пользу Японии.

В материалах уголовного дела Малышева, казненного в 1941 году, описаны пытки, которым подвергались подследственные: избиения, не прекращающиеся днем и ночью допросы, многодневные держания в «отстойниках» на ногах. Более ста человек были расстреляны.

Во время войны Иосиф Береза служил в военной контрразведке и СМЕРШ, затем стал начальником внутренней тюрьмы УНГБ Иркутской области. В 1946 году его уволили из органов безопасности.

Игорь Яковлев стал разыскивать свидетельства преступлений Иосифа Березы и других чекистов, создал посвященную биографии своего двоюродного деда страницу и передал документы в Музей истории ГУЛАГа.

"Наблюдая за работой Дениса Карагодина, я понимаю, что и мне не избежать порицания части общества, а судя по последним событиям – и проблем с законом (вернее, с "законом"), ведь я собираюсь предать огласке личные данные пяти десятков человек, треть из которых – чекисты", – пишет он.

В интервью Радио Свобода Игорь Яковлев рассказал о судьбе Иосифа Березы и своем расследовании.

– Иосиф Береза был неординарным человеком. Достаточно ли у вас документов для того, чтобы составить его психологический портрет? Почему он стал чекистом – стоит ли за этим решением жажда власти, природное изуверство, идеологическая убежденность, или это произошло по стечению обстоятельств?

– Никаких семейных воспоминаний о двоюродном прадеде не сохранилось. Да и вообще о его существовании никто из ныне живущих родственников не знал. Я сам нашел его почти случайно – искал информацию о прадеде и наткнулся на страницу однофамильца с таким же относительно редким отчеством – Данилович. Когда стало понятно, что это старший брат прадеда, я потратил довольно много времени, чтобы по крупицам в архивах восстановить биографию этого человека. Документы, которые я получил, довольно сухие и формальные – учетные данные, что называется. Есть еще две автобиографии, одна из них рукописная. Но и они написаны по принятому шаблону. Ничего личного. Поэтому я могу только предполагать.

Думаю, что Иосиф Данилович был человеком идейным. Он рано вступил в коммунистическую партию, в 18 лет. Еще когда работал на заводе, до службы в армии. Обычно в партию вступали в армии, об этом я могу судить по биографиями других моих предков, почти все они были кадровыми военными и членами ВКП(б) – КПСС.

И партия Иосифа не оставила в сложную минуту. После службы в армии он пошел работать на Николаевский судостроительный завод. Тот самый, кстати, где работали кузнецами его отец и вырастивший его дядя и многие поколения их предков. Село Калиновка под Николаевом, где они жили, было основано во второй половине XVIII века как адмиралтейское поселение. То есть это такая династия судостроителей. Так вот вскоре после трудоустройства Иосиф попал под сокращение на заводе и остался без работы. Тогда окружком партии направил его на юридические курсы в Одессу. Он их окончил и стал народным судьей. Работал три года в городе Купянске Харьковской области.

Человек он был, по всей видимости, амбициозный – все три года работы в Купянске был членом бюро райкома партии.

Потом партия же отправила его получать высшее образование в Институт востоковедения имени Нариманова в Москву.

Я разговаривал с известным исследователем спецслужб из Новосибирска Алексеем Георгиевичем Тепляковым, и он высказал предположение, что последующая работа в ГПУ могла быть условием получения высшего образования. Мне эта версия кажется правдоподобной. Иначе трудно объяснить, зачем человек из далекой украинской деревни, слесарь на заводе, получивший образование в престижном московском вузе (кстати, теперь это часть МГИМО), отправляется в глухой забайкальский город Нерчинск руководить местным НКВД. Нерчинск был местом царской каторги, туда ссылали еще декабристов. То есть, скорее всего, это такая смесь идейности, амбиций и стечения обстоятельств. Таковы были социальные лифты в молодой советской стране.

– Видели ли вы документы, свидетельствующие о том, что он принимал участие в арестах, допросах и фабрикации дел? Или все известные документы относятся к деятельности его начальства?

– Единственный документ, который мне пока удалось найти, – это обзорная справка по делу начальника иркутского НКВД Малышева. Эта справка довольно объемная, она занимает почти 10 страниц. В ней не раз упоминается фамилия Березы, и в целом можно составить представления о деятельности моего родственника в годы Большого террора. Иосифа Даниловича упоминают в своих показаниях несколько сотрудников иркутского НКВД. Есть в справке ссылки и на протоколы допросов самого Березы как свидетеля по делу Малышева.

Я пытался получить эти протоколы. Писал в Центральный архив ФСБ запрос с просьбой ознакомить меня с ними, но получил отказ. Дело находится на секретном хранении, как мне ответили.

Дело Малышева, строго говоря, тоже было политическим, то есть его преследовали не за то (или не только за то), что он совершил – он якобы являлся участником "контрреволюционной заговорщической организации" и "вел предательскую работу". Тем не менее Малышев не был реабилитирован, и потому на это дело не распространяются правила закона о реабилитации жертв политических репрессий, с делами которых свободно можно знакомиться.

Кстати, расстреляли ведь не только Малышева, но и Александра Ниловича Троицкого – начальника 3-го отдела иркутского НКВД, непосредственного руководителя моего двоюродного прадеда. Именно от Троицкого Береза получил приказ арестовывать всех корейцев и китайцев, Троицкий выдал ему ордерную книжку, по которой проходили эти оптовые аресты.

Мне бы очень хотелось поехать в Иркутск и поработать там в архивах. Посмотреть дела репрессированных корейцев и китайцев и, возможно, найти среди них те дела, которые лично вел мой родственник. Чтобы своими глазами убедиться в его причастности к репрессиям. Но пока я не могу позволить себе такую поездку.

Я предварительно списывался с иркутскими правозащитниками, и они убеждали меня, что архивы местного ФСБ закрыты и у меня ничего не получится. Посмотрим. То же самое мне говорили, когда я только начинал собирать информацию об Иосифе Березе. Восстановил же его биографию, хотя он не прямой мой предок.

И еще одно направление, по которому я веду подготовительную работу, – общение с корейской диаспорой. Я познакомился по переписке со Светланой Николаевной Ку-Дегай, которая подготовила к изданию несколько книг памяти "Корейцы – жертвы политических репрессий". Она обещала помочь. Я опубликовал объявления о поиске родственников репрессированных иркутских корейцев в двух больших корейских группах в фейсбуке. Корейцы в основном жили на Дальнем Востоке. По Иркутской области известно только о 159 арестованных. Довольно сложно будет найти родственников именно этих людей.

Китайцами я пока вообще не занимался. К сожалению, нет специальных книг памяти репрессированных советских китайцев. Исследователи, с которыми я общался, в частности Евгений Калкаев, занимаются в основном китайцами, арестованными в Москве или на Дальнем Востоке. Может быть, кто-то из родственников или исследователей прочитает это интервью и откликнется.

– Есть ли у вас или Алексея Теплякова догадки, как Береза смог уцелеть во время бериевской чистки органов?

– С Алексеем Георгиевичем мы это не обсуждали. Насколько я понимаю, бериевская чистка не была столь уж масштабной. Она коснулась 10–15% чекистов и главным образом начальников. Ведь ее смысл был не только и не столько в том, чтобы наказать виновных в нарушении "социалистической законности", сколько в том, чтобы убрать назначенцев Ежова и поставить своих, бериевских.

Иосиф Береза в 1938 году, когда проходили корейская и китайская операции, был даже не начальником отделения в одном из отделов, а только помощником начальника. То есть занимал не самый высокий пост. Но это только мои догадки. Факт остается фактом: бериевские чистки его карьере в органах не помешали.

– Известно ли что-то о его деятельности в СМЕРШе и позднее, когда он был начальником тюрьмы?

– Нет, об этом периоде его жизни мне пока ничего неизвестно. В Иркутском архиве новейшей истории есть персональное дело, датированное сентябрем 1946 года. Как сказали мне сотрудницы архива, Иосифа Даниловича осуждали за "аморальное поведение". Правда, само дело мне присылать отказались, посчитали, что я не доказал родство, хотя по тому же пакету документов мне прислали его личное дело из омского депозитария ФСБ. "Ради светлой памяти о человеке стоит ли знакомиться потомкам с делом, в котором осуждают за аморальное поведение?" – написала мне сотрудница архива.

В октябре этого года истечет 75-летний срок давности, и я смогу получить эти бумаги. Возможно, они прольют свет на работу Иосифа Даниловича начальником внутренней тюрьмы. Уверен, что "аморалка" связана с его работой, потому что 25 октября 1946 года Береза был уволен из органов.

– Были ли у него прямые потомки, и не пытались ли вы их отыскать? Возможно, ответы на многие вопросы найдутся в семейном архиве?

– В одной из анкет 1940 года, он писал, что детей не имеет. Жене его тогда было уже 40 лет, поэтому сомневаюсь, что он оставил потомство. Кстати, очень не уверен, что стал бы публиковать информацию о нем, если бы знал, что где-то живут его потомки. Сначала попробовал бы их найти.

– Вы несомненно ориентируетесь на расследование Дениса Карагодина, но у Дениса есть цель – устроить так или иначе суд над теми, кто причастен к смерти его прадеда. Какая цель у вас?

– Да, я внимательно слежу за расследованием Дениса и считаю, что он делает очень важную и полезную работу. Суд над причастными к репрессиям – одна из форм преодоления травмы, которую нанес нашей стране сталинский террор. Мировая практика знает много форм проживания такой травмы.

Недавно вышла замечательная книга Николая Эппле "Неудобное прошлое", посвященная этой теме. В главе о комиссиях правды, действовавших, например, в Аргентине после правления хунты или в ЮАР после апартеида, Эппле приводит главный принцип работы таких комиссий: "Когда осуществление правосудия судебными средствами невозможно, единственным способом восстановления справедливости и защиты жертвы или их памяти является максимально возможное установление обстоятельств совершения преступлений, имен виновных и степени их вины".

В прошлом году я получил в ГАРФе копию дела, по которому проходил мой прапрадед по другой линии, Ефрем Афанасьевич Палагин. У него было еще семь "подельников". Дело огромное, 416 листов. Следователей и всяких чекистов, которые в деле фигурируют, 17 человек. 36 свидетелей. Это 1930–31 годы. Кампания устрашения для проведения коллективизации.

И я, следуя принципу работы комиссий правды, решил обнародовать это дело – опубликовать все доносы, протоколы допросов, другие бумаги. Но главное – рассказать обо всех его фигурантах: и обвиняемых, и свидетелях, и следователях. Для этого я создал специальный сайт.

И когда я стал собирать информацию о чекистах, то подумал: а есть ли у меня моральное право рассказывать о них, если мой собственный предок был участником Большого террора? И тогда я решил сначала публично рассказать про Иосифа Березу. Спросил у мамы, его двоюродной внучки, не возражает ли она – она не возражала.

Признаться честно, в деле моего репрессированного прапрадеда – Деле волоколамских железнодорожников, как я его назвал, потому что 5 из 8 обвиняемых были служащими станции Волоколамск Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги, – меня больше всего впечатлило поведение свидетелей. Соседи, сослуживцы писали друг на друга доносы, врали на допросах, буквально своими руками уничтожали тех, кто жил с ними бок о бок. Помните, как у Довлатова: "Мы все ругаем товарища Сталина и, разумеется, за дело, но все же я хочу спросить – кто написал 4 миллиона доносов?"

Мне захотелось написать об этих людях. Показать, что это были не маньяки и садисты, не профессиональные палачи, а простые обыватели. Для меня самого, когда я читал это дело, было откровением – как легко и просто человек переходит эту грань. В каком-то смысле мой сайт – это предупреждение: "Люди, знайте, что такое возможно! Следите за собой!" Мне кажется, в наши времена, когда репрессии возвращаются, важно иметь это в виду.

И кстати, о расследовании Карагодина. На его сайте я нашел коллективную фотографию, на которой в том числе был запечатлен следователь по Делу волоколамских железнодорожников. Не буду называть его фамилию, потому что пока не имею документальных подтверждений, что это один и тот же человек. Но я почти уверен, что это он.

– Переводчица Агата Опирхал никогда не была в России и не говорила по-русски, но внезапно выяснила, что ее прадед был одним из самых жестоких сталинских палачей, а вовсе не безвинной жертвой репрессий, как она полагала. Для нее эта новость была ужасным шоком, и потом она жалела, что решила раскопать эту историю. Может быть, в самом деле ни в чем не повинным потомкам лучше не знать о таких вещах?

– Думаю, что это не личное дело потомков, и не нам, потомкам, решать, публиковать эту информацию или нет. У преступлений есть жертвы, их имена надо знать и память о них сохранять. Но есть и те, кто эти преступления совершал. Претворял планы Сталина и Ежова в жизнь на местах. Мне кажется, что мы должны знать имена этих людей. О том, что все тайное рано или поздно станет явным, должны знать и правопреемники ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. Это слабая, но все же гарантия того, что они не пойдут на откровенный произвол, потому что их имена рано или поздно станут известными.

Кстати, все больше случаев, когда ФСБ не раскрывает имена чекистов времен Большого террора. Их фамилии закрываются бумажками и вымарываются из документов при передаче копий дел родственникам. Я сам с этим столкнулся, когда мы с женой получили дело ее расстрелянного в 1938 году прапрадеда из псковского ФСБ.

И знаете, чем они объяснили эти купюры? Тем, что на чекистов 1930-х якобы распространяется действие закона о ФСБ, по которому служба может не выдавать информацию о своих сотрудниках. А военная прокуратура, когда мы пытались это решение обжаловать, пошла еще дальше и написала, что поскольку эти чекисты не привлекались к ответственности за фальсификацию дел, то данные их можно не разглашать, чтобы их не компрометировать. В чем же тогда компрометация, если они ни в чем не виноваты?

– История вашего родственника кажется важной в первую очередь потому, что она раскрывает нацистский характер якобы интернационалистского советского режима. Китайцев и корейцев арестовывали, отправляли в лагеря и убивали только из-за их этнической принадлежности. Если о сталинских депортациях целых народов хоть как-то говорят сегодня, то это – одно из тех преступлений, которые вообще вычеркнуты из памяти. Согласитесь?

– Вы правы. Это абсолютно нацистские практики. У меня волосы встали дыбом, когда я читал в справке по делу Малышева, например, такие показания допрошенного чекиста: "На следствии арестованных китайцев и корейцев избивали, и все они признавались в шпионаже. Причем показания их были настолько карикатурными, что служили еще в то время предметом посмешища и развлечений среди сотрудников УНКВД. От имени неграмотных китайцев и корейцев, порой не знающих русского языка, писались протоколы на русском языке, и эти сомнительные улики принимались за чистую монету..."

На этих несчастных людей буквально устраивали облавы на улицах, арестовывали целые китайские колхозы. Кстати, один из таких эпизодов, тоже относящийся к Иркутской области, вошёл в доклад Комиссии Поспелова, подготовленный перед XX съездом в 1956 году:

“...Так, например, в начале 1938 года в Бодайбинский район [Иркутской области] для производства следственно-оперативных мероприятий выехала оперативная группа во главе с пом. нач. УНКВД Кульвецом.

Оперативная группа произвела массовые аресты рабочих и служащих Бодайбинского района без наличия каких-либо материалов и обвинила их в тягчайших государственных преступлениях.

По этому поводу сотрудник НКВД Комов показал:

"В первый же день приезда Кульвеца было арестовано до 500 человек. Аресты были произведены исключительно по национальным и социальным признакам, без наличия абсолютно каких-либо компрометирующих материалов.

Как правило, китайцы и корейцы арестовывались все без исключения, из кулацких поселков брались все, кто мог двигаться".

(Дело Кульвеца, т. I, л. д. 150–153)

В показаниях сотрудника НКВД Турлова об этом сказано:

"Весь оперативный состав по требованию Кульвеца представил свой учет. Мной передан Кульвецу список лиц иностранного происхождения, примерно, на 600 человек. Здесь были китайцы, корейцы, немцы, поляки, латыши, литовцы, финны, мадьяры, эстонцы и т. п…

Арест производился на основании этих списков…

Особенно безобразно проходили аресты китайцев и корейцев. На них по городу Бодайбо делались облавы, устанавливали их квартиры, высылали людей на арест с установкой арестовать поголовно всех китайцев и корейцев…

В марте месяце Кульвец, придя в кабинет, где сидели Бутаков и я, сказал: вы мне доложили, что арестовали всех китайцев. Вот я сегодня шел по улице и видел двух китайцев и предложил их арестовать".

(Дело Кульвеца, т. I, л. д. 156)...”

Я призываю корейские и китайские землячества, посольства Южной Кореи и Китая заниматься исследованием этой темы. Уверен, что по дипломатическим каналам гораздо проще добиться доступ к архивам. Я в любом случае продолжу в этом разбираться. Это моя ответственность.