Иван Толстой: Бавария, начиная с 1945 года, стала подлинной столицей для десятков и сотен тысяч перемещенных лиц (ди-пи, Displaced Рersons, по международной правовой терминологии). Лагеря на месте бывших казарм с муравейниками беженцев, доморощенные театрики и оркестрики, микроскопические издательства по существу на коленке, газеты и журналы, дружба и вражда, любовь до гроба и скорые размолвки, надежда на невыдачу советским репатриационным комиссиям и ожидание спасительного переезда за океан – в Соединенные Штаты, Аргентину, Уругвай, Австралию, готовность к любой работе ради себя и детей.

В Мюнхене только что завершилась большая (правильнее даже сказать – грандиозная) по занимаемому пространству выставка, посвященная феномену ди-пи в Баварии. Выставка, устроенная музеем города Мюнхена, уже не первая этого рода. В прошлом году мы рассказывали об истории Радио Свободная Европа/Радио Свобода, показанной с помощью фотографий, видеоинтервью, памятных предметов, брошюр и плакатов. Но размах нынешней, дипийской экспозиции несопоставим. Перед зрителем прошла фотопанорама будущей, еще ненаписанной книги. Иллюстративная база есть, будем ждать историографа.

А пока что отдадим посильную дань теме и послушаем двух свидетелей. Моя собеседница пережила эпоху ди-пи сама: дочь Сергея Фрёлиха Ирина фон Шлиппе вспоминает послевоенные годы.

Ирина Шлиппе: Мы приехали в Мюнхен в 1949 году, и здесь русских было очень-очень много. И каждый русский хотел создать свою партию. Тут был РОВС, и я не знаю, как они все назывались. Это все можно найти в списках. И они все были главным образом в районе Богенхаузен, там была Мельштрассе, где все евреи были, они как-то заняли всю эту улицу. И там были еврейские магазины и продавали рыбу-фиш. Это я хорошо помню.

А русские все хотели партии какие-то создавать. Был здесь Константин Григорьевич Кромиади, очень добрый, хороший человек. Он ходил в немецкие всякие административные конторы, где он просил за русских и заступался за русских, но он не политик был. К нему приходили представители какой-то одной партии, и он с ними соглашался. Они уходили, приходили другие – он с ними тоже соглашался. Он никого не хотел обидеть. Но Константин Григорьевич – это был такой очень особый человек среди русских эмигрантов.

Иван Толстой: Он ведь, конечно, был в гостях у вас дома, у вашего отца?

Ирина Шлиппе: Ну, он вообще здесь был везде. Я, к сожалению, хотела сделать с ним интервью и так и не сделала. Понимаете, это было очень жалко. Мы с ними, с Кромиади, бежали из Берлина. Он же был тоже у Власова. Он не был [на вокзале], была его супруга и его дочка, и мы влезали в поезда в окна – это когда мы бежали из Берлина. И попали тогда на юг, около Рафенсбурга, в Ангель. И там мы жили в деревне, которая называлась Кноллен Грабен Гемайнде Грюнкраут.

Иван Толстой: А как это по-русски?

Ирина Шлиппе: "Кноллен" – это клубень, может быть и картошка, и какие-то овощи, которые круглые, в общем, картошка. "Грабен" – это ров. Ров картошки. И "гемайнде" – это община. "Грюнкраут" – это зеленая капуста. Так что это такое… (Смеется.)

Иван Толстой: Картофельный ров капустной общины?

Ирина Шлиппе: Вот, совершенно верно, вот туда мы попали.

Иван Толстой: Для сатирической сказки просто название.

Ирина Шлиппе: Да. И было еще маленькое озеро, которое называлось Фляппах. Это вообще что-то непонятное, может быть, это на местном диалекте что-то. Но это было не озеро, а какой-то маленький прудик, и там было много лягушек.

Иван Толстой: А каких еще гостей вашего отца, вашего дома вы помните, кто приходил из эмигрантов? С 1949 года.

Ирина Шлиппе: Когда мы были здесь в Мюнхене, в 1949 году что-то много народу было. Мы же жили вместе с Кромиади. Квартир-то не было, были разрушенные виллы, и эти разрушенные виллы никому не принадлежали. То есть они либо были нацисты, либо были евреи. И там никто не жил, и все русские, которые здесь были, если могли, занимали эти виллы, никого не спрашивая. Просто мы жили в этих развалинах. У нас была такая вилла, как эта примерно, и в каждой комнате жила какая-то семья. Туалет был только в подвале, а вода текла очень, так сказать, медленно и скупо.

Вообще-то, потом здесь было студенческое общество, и студентов русских было около 300 человек. Я еще была тогда самая молодая, еще не была студенткой, но мы все вместе общались очень много, студенческие устраивали… Керенский приезжал сюда и выступал, и это была большая сенсация, что он приезжал.

Иван Толстой: К вам домой не заходил?

Ирина Шлиппе: Нет. Куда было приглашать? Мы жили в одной комнате.

Иван Толстой: В одну из комнат.

Ирина Шлиппе: А для меня сделали загородку из картона. И я смотрела, там сделали окошечко, как Кромиади сидели за круглым столом в дыму (все курили) и играли в преферанс. Вот такое было.

Иван Толстой: Ирина Сергеевна, какая репутация русских была у баварцев?

Ирина Шлиппе: Знаете, я тогда баварцев мало знала. Вообще, мы общались только среди своих, если по правде сказать. Единственное, когда я познакомилась, это уже было в 1951 году, в университете. И там, в среде молодежи, нашлись люди, которые очень были заинтересованы именно в нашей жизни. Приходили в наше общежитие в гости студенты.

Иван Толстой: Немцы?

Ирина Шлиппе: Немцы, да. Они интересовались вообще нашей жизнью. Интересно было посмотреть, как люди живут после войны в этих самых разрушенных домах, это верно.

Иван Толстой: А среди русских ведь, наверное, были разговоры… Как называли местных? "Эти немцы", "немчура", "недобитые фашисты"?

Ирина Шлиппе: Нет. Вот это меня спрашивал тоже Андрей, мой сын, этот вопрос задавал – и насчет вот евреев, насчет этого, были ли они у нас тогда. Среди моей группы не было. Мы интересовались только Пастернаком, например, и все. И потом "Дети Арбата" появились Рыбакова.

Иван Толстой: Ну да, но это уже сильно позже.

Ирина Шлиппе: Это позже? Нет, это все было в 50-х.

Иван Толстой: Нет, "Дети Арбата" – это 80-е годы.

Ирина Шлиппе: Не может быть…

Иван Толстой: Ну, конечно. Это же новейшая книга, 80-х годов. Анатолий Рыбаков.

Ирина Шлиппе: А что ж тогда было? Я помню…

Иван Толстой: Какой-нибудь Дудинцев, "Белые одежды" все тогда читали.

Ирина Шлиппе: Этого я не помню. Но я помню, что все это нас тогда главным образом интересовало. А что было в Германии и что были эти самые концентрационные лагеря, об этом фактически не говорили. Это я не помню. Во всяком случае, среди русских.

Иван Толстой: А с немцами вы дружили, со студентами?

Ирина Шлиппе: Да. С кем мы не дружили – это были украинцы. То есть они с нами не дружили, потому что мы были русские.

Иван Толстой: А они самостийники.

Ирина Шлиппе: Да. Они с нами не хотели разговаривать.

Иван Толстой: Как сегодня.

Ирина Шлиппе: Ну, не знаю. Сейчас тоже, конечно… Нет, это было как-то нам непонятно: мы – студенты, и вдруг они с нами не разговаривают. Но это вот я запомнила. А чтобы немцы как-то плохо себя вели, я бы не сказала. Наоборот, вот эти, которых я знаю, ну, студенты, они просто интересовались, а не говорили так, как говорили при немцах, что это самые грязные, поганые, с блохами и клопами, всего этого в Германии нет, а вот эти самые беженцы откуда-то все это имеют. Но это неправда, потому что клопов было в Германии очень много. (Смеется.) Это я на собственном опыте могу сказать. Так что вот. А так я бы не сказала, чтобы было что-то отрицательное в их отношении, у тех, с которыми я встречалась. Наоборот, они интересовались, приходили домой, смотрели, как мы живем. Но тогда, после войны, вообще многие так жили, не только русские.

* * *

Иван Толстой: Евгений Репников сам 40-е и 50-е годы не застал, но его отец, Иван Репников, много рассказывал сыну о той поре. Мы поговорили с Евгением Ивановичем Репниковым.

Евгений Репников: Была очень большая дружба между этими ди-пи. Мои родители сюда, в Германию, прибыли во время войны, и после войны сразу образовались эти различные лагеря для перемещенных лиц, именно в этих лагерях для перемещенных лиц создавались большие дружбы, которые десятилетиями продолжались. Хотя многие из этих людей, с которыми мои родители дружили, например, эмигрировали, скажем, в США.

И велась очень большая культурная жизнь, в которой мои родители участвовали. Проходили большие концерты, и уже потом побольше в 50-е годы и в 60-е. В Мюнхене было очень много зрителей, от 500 до 1000. Была бурная политическая жизнь. Нельзя забывать о том, что были различные политические организации, например СБОНР (Союз борьбы за освобождение народов России. – Прим. ред.). Потом благодаря тому, что очень много здесь было интеллигенции, российской и другой, образовались такие знаменитые радиостанции, как Радио Свободная Европа/Радио Свобода. Здесь же основалась Русская библиотека, нынешняя Толстовская библиотека. Основался Институт по изучению Советского Союза. И среди этих людей были и большие дружбы, но, конечно, были и какие-то, так можно сказать, соревнования.

Большую роль играла здесь Русская православная церковь за рубежом, и эти приходы являлись таким убежищем для людей. Потому что у большинства из этих людей не было никаких родственников. А мы, дети, имели возможность в приходских школах знакомиться с русским языком, с русской культурой, русской историей. И были также театральные постановки наших русских церквей и наших русских приходских школ. И это все основывалось на том, что именно в то время, в 40-е, 50-е, 60-е, еще 70-е, были люди, которые знали, как устроить театральную, скажем, постановку, были организаторы вроде моего отца, Ивана Кузьмича Репникова, который участвовал в организации различных концертов. Но потом в 70-х годах все это уже кончилось.

Но это все началось именно в лагерях для перемещенных лиц. Особенно большим лагерем был лагерь Шлайсайм, в котором очень много русских художников также было. Среди них и в различные певцы, танцоры, музыканты, которые устраивали концерты, и конечно, артисты, которые могли устроить различные театральные постановки. Так что как раз наша семья была как-то также в центре этой бурной культурной жизни. И моей сестре, и мне повезло в связи с этим, что мы могли и участвовать частично, и познакомились таким образом с русской литературой, культурой и так далее.

Иван Толстой: Жила ли среди русских, особенно среди взрослых, надежда, что они вернутся в Россию? Или они считали, что останутся на чужбине навсегда?

Евгений Репников: У большинства таких надежд не было, надо сказать. Поэтому именно как раз при церковных приходах потом, уже когда лагеря для перемещенных лиц были закрыты, именно основывалась такая культурная религиозная жизнь. И нас, детей, воспитали в русском духе, мы изучали русскую литературу, культуру, историю и так далее. Потому что наши родители уже знали, что нет никакой возможности вернуться тогда в Советский Союз.

Иван Толстой: Как относились к ди-пи местные, немцы, баварцы?

Евгений Репников: Ну, с презрением таким. Потому что как-никак перемещенных людей опекали международные организации УНРРА, ИРО, а потом, в начале 50-х годов, немецкие инстанции, а немцам как таковым эти международные организации в большинстве случаев не помогали. И поэтому живущие там баварцы невзлюбили этих перемещенных лиц. Но так же они невзлюбили беженцев из Восточной Европы – немцев. Такое тоже было презрение: почему они должны быть здесь, они только отнимают от нас многое, и никто нам не помогает. Но в конце концов немцы сами, конечно, позаботились о своих беженцах. А к нам было такое презрение, что потом, когда выстроен был наш поселок Людвигсвельд, его называли "Мау-Мау поселок" и считали нас, иностранцев, людьми менее хорошими. И всегда было такое ощущение у немцев, что у нас творятся только плохие дела.

Иван Толстой: Как расшифровать это название: Мау-Мау поселок?

Евгений Репников: Это было восстание Мау-Мау в Кении, в Африке. И они нас сравнивали с африканцами, чтобы нас унизить. Но тут имеются в виду, конечно, не только русские. У нас же в нашем поселке жило около 30 национальностей, кстати, и немцы тоже. Но, тем не менее, так как у нас было очень много иностранцев, в нашем поселке, местные немцы нас особенно не любили.

Иван Толстой: А было какое-то понимание между второй волной эмиграции и первой волной? Понимали ли те и другие, что корни растут из одной и той же России? Или были разные представления о мире и о своем предназначении?

Евгений Репников: Если я исхожу из нашего поселка, в котором жили и из первой эмиграции, и из второй, понимание было практически одинаковое. Кроме того, Русская зарубежная церковь – это, вообще, церковь, конечно, первой эмиграции, нельзя забывать, что она основалась за рубежом еще в 20-е годы. Со стороны нашей семьи у нас было очень хорошее отношение к людям не только второй, но и первой эмиграции. Потому что среди первой эмиграции было очень много интеллигенции. Среди них была, например, преподавательница нашей приходской школы Ольга Евгеньевна Галиченко, она была воспитанница Смольного института в Питере в свое время. Так что мы питались этими взглядами первой эмиграции и были все, так сказать, на одном уровне в том смысле, что для нас было понятно, что Россия должна быть когда-нибудь освобождена.

Иван Толстой: Можно ли сказать, что организация в Мюнхене этой грандиозной выставки, посвященной ди-пи, это есть признание того значения, которое имели перемещенные лица в послевоенной истории Германии, и изучение этой полосы истории будет поставлено теперь на солидную ногу?

Евгений Репников: Вполне возможно. Хотя этими темами некоторые немцы уже давно занимались и занимаются. Но сейчас, очевидно, это новое поколение немцев, в первую очередь это историки, они знают, какое именно значение имели вообще все люди с Востока, чтобы восстановить Германию, поставить ее на демократические ноги, нельзя об этом забывать. И хотя у нас не было немецкого гражданства, но наши политические организации имели хорошие связи с немецкими партиями и с американцами, это понятно. Ну, и таким образом друг друга люди чуть-чуть на этом уровне понимали и знали, как можно друг другу помочь в политическом смысле. А в экономическом смысле у нас было тоже много людей, которые работали, хотели работать, и они помогли в том, что называется экономическим чудом Западной Германии. Так же, как и немцы из Восточной Европы, которые прибыли сюда, в Германию, беженцами. Эти люди все вместе восстановили Германию, сделали ее тем, что она сейчас еще есть.

Но я, конечно, рад, что наконец-то эта выставка о перемещенных лицах состоялась и что я мог сделать мой вклад в эту выставку. Не только тем, что я передал им какие-то, скажем, фотографии семейные или документы, но я мог и рассказать многое, в первую очередь о нашем поселке Людвигсвельде. И дамы, которые устраивали эту выставку, очень хорошо со мной сотрудничали.

Но нельзя забывать, что уже год тому назад была выставка о Радио Свободная Европа/Радио Свобода тоже в Городском музее Мюнхена, было представлено очень важное дело радиостанций, которые в конце концов тоже привели к тому, что Германия была воссоединена.

На этом городском уровне продолжается эта линия, и через год будет представлено время начиная от 1945 по 1965 год – история различных эмиграций, не только русской, но и других эмиграций.