Дмитрий Бавильский. Сад камней. Художественный дневник: 2007-2010. – М. – Новое литературное обозрение, 2011. - 416 с.

"Пишите о чём угодно, - дали автору задание в редакции толстого журнала, - кроме литературы. "Ничего себе задачка для словесного литературного человека. Впрочем - именно такому она и под силу. Бавильский не просто справился: он пошёл гораздо дальше. Дневник его эстетических впечатлений – это если и художественная хроника, обзор (неизбежно неполный) событий от одной Московской международной биеннале современного искусства до другой, - то только формально.

Он описывает процессы, происходящие в искусствах исключительно несловесных (или, по меньшей мере, таких, где слово внутри художественного целого не играет ведущей роли). Причём по преимуществу - в так называемых "актуальных": к ним причтены "видео, инсталляции, фотография, концептуальная живопись". Кроме того, вовлеченными в сферу авторского внимания оказался музыкальный и драматический театр, а также симфоническая музыка. Такой выбор определён не только личными пристрастиями зрителя-слушателя – хотя, конечно, книга как смысловая цельность держится на них в рещающей степени. Главное здесь - то, что, как считает автор (и вряд ли он один) именно через эти искусства "сегодня и проходит фронт работы с новыми смыслами". Причём литература, замечает Бавильский, "к сожалению, отстаёт".

К сожалению ли – вовсе не так очевидно. Но к этому вопросу мы ещё вернёмся.

Задачу сам себе автор поставил очень интересную: "сравнительный анализ того, что происходит сегодня на разных «культурных площадках» ". И ключевые слова здесь, по моему разумению – "сравнительный анализ".

Дело в том, что сравнивать вещи столь разноустроенные (в самом деле, их объединяет лишь то, что всё это – искусства) возможно только из некой общей им всем точки наблюдения. В качестве такой собирающей точки нам предложено – присутствие человека-наблюдателя в культуре. Причём обыденное, телесное, пространственное, во всей совокупности его биографически заданных пристрастий, тяготений, идиосинкразий. И даже повседневных случайностей.

О каком бы художественном событии ни шла речь – выставке ли, концерте – Бавильский неизменно обращает внимание на то, что на его восприятие – и на выстраивание этого события в целом – на равных и полноценных правах работает множество разных факторов, по видимости внеположных искусству. Это – душевное и физическое состояние воспринимающего, его предварительные ожидания, его встречи и разговоры с собратьями по восприятию, характер пространства, в котором всё это происходит (кстати – очень мощный фактор).

Нет, Бавильский не пишет о себе. Было бы, думается, ошибкой видеть в "Художественном дневнике" исповедь или самоанализ (хотя, пожалуй, последний – правда, как действие сугубо инструментальное – там в определённой степени присутствует). Он рассматривает себя не как себя, но как субъекта присутствия и восприятия; ставит на себе своего рода эксперимент, результаты которого выходят далеко за рамки его эмпирической личности.

Получается своего рода феноменология присутствия – и преображающей работы - искусства в толще культуры и жизни.

Подтверждается ли всем этим ходячее мнение, согласно которому центр культурных процессов нынче смещается в сторону невербального, и превратил ли Бавильский, как спешит уверить нас аннотация, хроники современной нам художественной жизни "в повествование о смене культурной парадигмы – от привычного литературоцентризма к актуализации визуальных и звуковых жанров"?

Возможно, что в намерения автора входило именно это. И всё-таки - книга получилась о другом, - и должна признаться, что меня, как человека глубочайшим образом словесного и очень верящего в возможности слова, это только радует. Прежде всего потому, что на самом деле книга обернулась торжеством литературоцентричности.

Она очередной раз подтвердила непреодолимо ведущую - хотим мы этого или нет - роль слова в нашей культуре. Хотя бы вследствие того, что слову – как в ней каждой строчкой показывается – дано чрезвычайно точно передавать происходящее в несловесных искусствах (и в несловесных явлениях вообще), но ни одно из этих искусств до сих пор не научилось переводить на свой язык литературу и слово с сопоставимой степенью точности и полноты. Даже кинематограф, о котором Бавильский не пишет. Тем более – те искусства, в историческом отношении совсем молодые, - видеоарт, инсталляции, концептуальная живопись – которыми он подробно занимается.

Это понятно: всё-таки литература – "главное" искусство логоцентричного мира – училась моделировать мир (да ещё исходя из задач своего культурного доминирования) не одно столетие. Вполне возможно, что визуальные искусства – если вдруг мир устоит и доминировать в нём действительно начнут именно они – спустя несколько веков ничуть не хуже этому научатся и будут шутя переводить на свои языки сложные вербальные тексты. Пока же мы, литературоцентричные люди, можем обратить внимание на то, что всплеск и экспансия визуальности может быть прочитана как вызов слову: как постановка перед ним новых задач, как расширение сферы его влияния.

Культурная работа Дмитрия Бавильского (издавшего, кстати, на эту тему не так давно ещё одну книгу – "Вавилонская шахта", о которой мы уже писали: словесное проговаривание явлений музыки, живописи и скульптуры) кажется мне тем более важной, что её смысл – наращивание возможностей слова, усилие овладевать с его помощью всё новыми областями и превращать эти области из довербальных – в словесно артикулированные: то есть сообщение им, по сути, нового культурного статуса. Честно говоря, не могу припомнить, кто, кроме Бавильского, сейчас занят тем же самым. Вполне возможно, что это – индивидуальный проект, - тем более достойный основательной рефлексии, что задевающий культуру за очень чувствительные нервы.

Нетрудно догадаться, что работа этого рода – эстетическая лишь в одном из своих аспектов, - может быть, даже не в самом главном. Здесь речь идёт о чём-то более глубоком: о культурной тектонике и пластике, которые складываются не где-нибудь, а именно внутри каждого индивидуального восприятия – подробную картину которого и представляет нам Бавильский. Он, один из исчезающе немногих, показывает нам, "как это делается", "из какого сора" - взаимодействия художественных новинок с как будто личными (на самом деле – имеющими глубокие, разветвлённые корни) пристрастиями и сиюминутными настроениями - растут и крепнут большие смысловые (и предсмысловые) процессы. Даёт увидеть, как растут те "камни", - структуры культурного пространства, средства его разметки - которые невнимательному наблюдателю мнятся неизменными.

Вот поэтому "отставание" литературы от нынешних претендентов на культурное лидерство совершенно не кажется мне достойным сожаления. Скорее наоборот: благодаря этому "отставанию" она получает дистанцию, с которой может их все, ныне буйно расцветающие, рассмотреть, - и вызов, справившись с которым, она приобретёт (по крайней мере – имеет шанс приобрести) новые, пока не видимые нам отсюда возможности. А там, как знать, может быть – и новый культурный статус. Это тем вероятнее, что мы с вами живём в таком смысловом мире, в начале которого было – и задало его фундаментальные характеристики – не что-нибудь, а всё-таки Слово.