Дмитрий Иванович Писарев (1840—1868) мог бы быть назван трагической фигурой, как раз под стать русскому мартирологу: знаменитый критик, любимец всей читающей молодежи, четыре года своей короткой жизни проведший в Петропавловской крепости и утонувший в Рижском заливе в возрасте 28 лет, едва выйдя из заключения, которое претерпел, конечно же, по хорошо известной в России причине: думал и писал не то, что начальство одобряло. В короткой жизни Писарева есть все черты канонического интеллигентского жития; но вот что несколько смущает готового умилиться исследователя: была в нем некая почти что патологическая комичность. С другой стороны — что ж смеяться над патологией, то есть над болезнью? А нельзя не посмеяться: Писарев сам ставил себя в комические положения, делая свои персональные идиосинкразии чем-то вроде идеологии.

У молодого Евтушенко было стихотворение в его ранней книге «Обещание»: «При каждом деле есть случайный мальчик». Писарев, можно сказать, был случайный мальчик при зарождавшемся русском нигилизме, ставшем питательной почвой для дальнейшего политического радикализма. Русский нигилизм начала 60-х годов XIX века был тем, что сейчас бы назвали контркультурой; а всякая контркультура, как известно, — дело молодежное. Россия тогда выходила из очередного своего застоя в реакционном царствовании Николая I. Заговорили об освобождении крестьян, да и вообще повеяло: например, на улицах разрешили курить. Это ли не знак светлого будущего для русского человека, который на такие знаки больше всего и клюет, которому какие-нибудь узкие брюки 60-х годов уже следующего, двадцатого века, кажутся знаменем на баррикадах. Слов нет, предыдущее поколение скомпрометировало себя всяческим сервилизмом, а молодым откуда было ума набраться? Разве что из популярной литературы, а популярным было тогда всячески упрощенное естествознание, с известной троицей: Фогт, Бюхнер, Молешот. Главным врагом объявлялась эстетика, то есть в русском варианте Пушкин.

Это была как бы и Европа по тогдашней раскладке, но, употребляя номенклатуру Остапа Бендера, ни в коем случае не Европа А: B, а то и С. Недаром первостатейный русский европеец, оказавшийся в эмиграции, Герцен, довольно быстро потерял кредит у молодежи. Властителями дум стали сотрудники журнала Современник Чернышевский и Добролюбов и сотрудник журнала «Русское Слово» Дмитрий (хочется сказать Митя) Писарев.

Писарев отличался одной трогательной чертой: он был вечный девственник, так и не сумевший соблазнить кузину свою Раису. В отличие от него Чернышевский был женат — хотя, как известно, не очень счастливо. Другой тогдашний авторитет Добролюбов был платонически влюблен в сожительницу Некрасова Авдотью Панаеву, а некие элементарные знания получал в публичном доме, где дразнил робких немочек тем, что не заплатит причитающуюся трешницу. Какой ни на есть, а опыт. Таковы были титаны русского демократического просвещения.

И вот эта прямо физическая чистота сообщала голосу Писарева какую-то убедительную свежесть. «Голос мой отрочески зазвенел», как сказал о себе другой русский юноша, куда более одаренный. Голос Писарева был мальчишеский альт. И он оказался голосом эпохи. В.В.Розанов писал много позднее:

Россия в истории своей пережила казачество: некоторый род духовного казачества переживает и каждый из нас в соответствующую фазу возраста <…>Для этого духовного казачества, для этих потребностей возраста у нас существует целая обширная литература. Никто не замечает, что все наши так называемые радикальные журналы ничего в сущности радикального в себе не заключают <…> По колориту, по точкам зрения, приемам нападения и защиты это просто журналы для юношества, юношеские сборники, в своем роде детские сады <…> Не только здесь есть своя детская история, то есть с детских точек зрения объясняемая, детская критика, совершенно отгоняющая мысль об эстетике <…> но есть целый обширный эпос, романы и повести исключительно из юношеской жизни, где взрослые вовсе не участвуют, исключены, где нет героев и зрителей старше 35 лет, и все, кто подходит к этому возрасту, представляют себе чужих людей, как в былые поры казаки рисовали себе турок. Соответственно юному возрасту нашего народа, просто юность шире у нас раскинулась, она более широкой полосой проходит в жизни каждого русского, большее число лет себе подчиняет и вообще ярче, деятельнее, значительнее, чем где-либо. <…> Она развивала из себя и для себя почти все формы творчества, почти целую маленькую культуру со своими праведниками и грешниками, мучениками и ренегатами, с ей исключительно принадлежащей песней, суждением и даже начатками всех почти наук. Сюда же, то есть к начаткам вот этих наук и вытекающей из них практики, принадлежит и своя политика, в коей студенческие беспорядки составляют только отдел.

Когда Розанов писал это, то есть в начале прошлого века, такая ситуация еще была жива в России. Но вот чего бы он ни за что не угадал — так это полной применимости черт русской радикальной молодежи к молодежи западной, причем через сто лет после Писарева. Случайный мальчик стал отнюдь не случайным бунтовщиком. Апофеоз европейской писаревщины – май 1968 года с его совсем по-писаревски звучащими лозунгами: Будьте реалистами, требуйте невозможного! (Вспомним, что одна из знаменитейших статей Писарева называется «Реалисты» — о Базарове.) Вот это и было провиденциальное явление Писарева: невротического мальчишки, который решил, что эстетика — ненужная условность, тогда как единственно верный способ обхождения с девушками — сразу хватать их руками. Только смелости у него на это не было. Но на то и была придумана сто лет спустя после русских нигилистов сексуальная революция.

Ведь знаменитое писаревское разрушение эстетики к тому и сводилось, что в отношениях мужчины и женщины много лишних условностей, все должно быть проще. Эстетикой Писарев называл не столько нормы художественного сознания, сколько правила поведения в обществе. У него есть разбор сцены объяснения Базарова с Одинцовой: Писарев досадует на то, что нужно было что-то там лишнее говорить, а не действовать в духе стерновского «Сентиментального путешествия» с его знаменитым финалом. У самого Писарева, повторяю, смелости на это не хватало, но красноречие было, в статьях своих он разрушал старинные крепости и громоздил Оссу на Пелеон. За это его платонически любили все нежные девушки России. Да и юноши. Шкловский однажды сказал, что Писарев писал как будто специально для подростков.

Грустно сказать, но Писарев остается актуален. Последний его апофеоз представлен в фильме Бертолуччи «Сновидцы». Как раз Май 1968, как раз Париж, и французские близнецы, брат с сестрой, завлекающие в сексуальные игры американского студентика.

С другой стороны, как не назвать это прогрессом? Все-таки бомбы в губернаторов не бросают, по крайней мере, в Европе, а так, шалят с полицейскими. Что же касается других шалостей, то право, лучше предаваться этим сексуальным исследованиям с ровесниками, как герои Бертолуччи, чем всю жизнь, как Писарев, вздыхать по равнодушной тетке.