Журнал «Современные записки» и русская эмиграция.

Иван Толстой: Может быть, следовало бы сказать даже, что «Современные Записки» и есть сама история русского изгнания или одна из самых интересных страниц этой истории. Впрочем, навязывать своего мнения мы не будем. Но вот интерес профессионалов к журналу недавно был проявлен самым внушительным образом: в начале сентября в немецком университетском городе Бохуме собрались специалисты по литературе и истории 20-30-х годов на конференцию, посвященную журналу «Современные Записки». Назову имена ученых: прежде всего, это Даниэль Риникер, Ульрих Шмит и Манфред Шруба (организаторы конференции), а также Ирина Белобровцева, Николай Богомолов, Олег Будницкий, Микела Вендитти, Эльда Гаретто, Галина Глушанок, Сергей Доценко, Ричард Дэвис, Олег Коростелев, Екатерина и Андрей Рогачевские, Эдит Хейбер, Бен Хеллман, Андрей Шишкин, Владимир Янсон. Прошу прощения у участников, если я кого-то пропустил.

Собравшиеся обсуждали работу по комментированию переписки редакторов «Современных Записок» с авторами. Вот тут-то культурный клад и зарыт. Дело в том, что эта переписка считалась пропавшей, исчезнувшей, канувшей навсегда. Но она неожиданно нашлась! И благодаря группе ученых будет теперь издана и доступна всем. Иначе как праздником русской культуры я такое событие не назову.

Журнал начал выходить в ноябре 1920-го года и продолжался до весны 1940-го, прекратившись лишь тогда, когда Гитлер оккупировал Францию. Вышло в общей сложности 70 номеров. Теперь это журнальная классика. Когда началась Вторая мировая война, многие авторы и часть редакции «Современных Записок» перебрались за океан, и в 42-м году в Нью-Йорке продолжили издательское дело, основав «Новый Журнал», который даже и внешне поначалу напоминал «Современные Записки».

Всё это - историческое вступление к сегодняшней программе. Журнал – это, прежде всего, люди. Вот к ним и перейдем в разговоре с одним из участников бохумской конференции. Мой собеседник – историк Олег Витальевич Будницкий. Что же такое журнал «Современные Записки»? Историю не всякого журнала изучают, а вот «Современные Записки» удостаиваются конференции, издания редакционной переписки, и так далее. Как бы вы коротко охарактеризовали значение этого журнала в истории русской журналистики, русской публицистики, русской культуры и, конкретно, эмигрантской культуры?

Олег Будницкий: Тремя словами – лучший русский журнал.

Иван Толстой: Что в это вы вкладываете?

Олег Будницкий: Понятно, что если мы говорим о толстом журнале (что такое толстый журнал все понимают), то мы невольно их сравниваем между собой. «Современник», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Новый мир», и так далее. Так вот, по сравнению с любым из этих журналов «Современные записки» находятся на недосягаемой высоте. И это тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло. Ибо это был эмигрантский журнал, он издавался в городе Париже, и это был единственный, по существу, толстый журнал, который относительно регулярно выходил в русской эмиграции. Других просто не было. Были «Скифы», «Версты», другие толстые журналы, которые выходили некоторое время, выходило 3-4, может, чуть больше номеров, и журналы исчезали. Одно из главных достоинств любого журнала - то, чтобы он выходил более или менее регулярно. «Современные записки», при том, что менялась периодичность, все это был связано с деньгами, как любой эмигрантский журнал, тем более, толстый, конечно, себя не окупал и, хотя продавался, но, тем не менее, не окупался и получал субсидии из разных источников. Вот этот журнал выходил с 1920 по 1940 год. А поскольку в городе Париже, а также в его окрестностях, я имею в виду Берлин, скажем, и некоторые другие точки, где обосновались русские эмигранты, в этих городах и жили те люди, у которых были несовместимые политические и эстетические взгляды с советской властью, то для них показалась такой доступной единственная площадка - журнал «Современные Записки». И поэтому мы видим в одном журнале публикацию практически всех произведений, которые писались в это двадцатилетие, по алфавиту: Алданов, Бунин, Зайцев, Шмелев… Это я называю имена прозаиков. Мережковский и Гиппиус, раз уж о Мережковском зашла речь, это неразлучная пара, Марина Цветаева, которая жаловалось, что ее не печатают. Откройте «Современные Записки» - печатались и стихи, и проза мемуарная, хотя эстетически отнюдь воззрения редакторов не совпадали с представлениями о том, что такое стихи у Марины Цветаевой. И это, конечно, публицистка, историография, историософия, что хотите. Это потрясающие воспоминания Василия Маклакова, которые определили во многом отношение последующих историков русской революции и русского либерализма, это работы Ходасевича, Фондаминского, Степуна… Редкое имя, значительное в русской эмиграции, которое бы не появлялось на страницах «Современных Записок». Вот что такое были «Современные Записки». Причем, что поразительно, в эмиграции ведь не бывает не партийных изданий. Эмиграция - она потому и эмиграция, что у нее есть расхождение с властью на родине. И этот журнал редактировали пятеро. Потом, к сожалению, один из них, Александр Гуковский, скончался, покончил с собой. Четверо редакторов были эсерами по партийной принадлежности. Если быть уж совсем точным - правыми эсерами

Иван Толстой: Как кто-то сказал: «А судьи - кто? Да пять эсеров».

Олег Будницкий: И вот эти эсеры задумали такой журнал, который не то, что был не партийным (при том, что они были эсерами, это при всем желании сложно), но максимально свободный от партийных пристрастий, особенно, то, что касается художественного отдела. То есть, совершенно очевидно, что они не стали бы печатать какие-то черносотенные вещи. Но когда пошли «Солдаты» Шмелева, которых они взяли не глядя, все ужасались, что они там печатают, но они печатали.

Сейчас, когда я получил доступ к редакционной переписке, это отельная история, например, о моем излюбленном персонаже Маклакове, когда начались его воспоминания, которые тоже взяли не глядя, потому что Маклаков был фигурой более чем известной, и Фондаминский, который завтракал с ним по четвергам в течение многих лет у Евгения Юльевича Пети, писал Вишняку о Маклакове: Что бы он ни дал, все будет интересно». А Вишняк пишет: «Да он чересчур ленив, чтобы писать». И был прав. Маклаков не писал, по счастью, потому что почерка его понять не мог никто. Так что он говорил, диктовал. Все его тексты это диктовки.

Иван Толстой: Кому диктовал?

Олег Будницкий: Во-первых, он был посол, потом глава Эмигрантского комитета, у него была стенографистка, секретарь. А потом - сестре.

Иван Толстой: Он жил ведь с сестрой, он так никогда и не женился.

Олег Будницкий: Эта история, между прочим, любопытная. На самом деле, он женился, но всегда это скрывал.

Иван Толстой: Втайне от сестры женился?

Олег Будницкий: Женат он был в относительной молодости, ему уже за 30 было, он на какой-то певичке женился из кабака, был женат два года, даже ездил с ней в Италию. В письмах Толстых это мелькает. Он был близок к семейству Льва Николаевича Толстого, и там что-то о том, что «Маклаков с женой поехал в Италию». Виктор Шевырин, известный довольно историк и очень симпатичный человек, он смотрел бумаги Маклакова, которые находятся в Государственном историческом музее, и выяснил, что был Василий Алексеевич женат два года, и даже дочь вроде бы у него была. Но это все никогда не упоминалось и скрывалось, это был совершенно неравный брак, странный и случайный. Но так, в принципе, он был холостяком старым, кроме этого случайного брака, если это, конечно, не одна из легенд, свеянных с отношениями Маклакова с женщинами. Маклаков был знаменит по этой части. Как писала одна дама, «два Василия сводили с ума Москву». Это Василий Качалов и Василий Маклаков. Да, действительно, сестра его не была замужем, он не был женат, и сестра была такой домоправительницей у него, вела хозяйство, и все ее знали, любили и припадали к стопам, что называется, потому что Мария Алексеевна была известная благотворительница. Но не потому, что было много денег, а потому, что она умела организовать, найти и что-то делать. Очень была близка к семейству Толстых, может быть, даже ближе, чем Маклаков, очень часто бывала в Ясной Поляне, в дневниках Льва Николаевича и Софьи Андреевны она постоянно упоминается.

Так вот, когда Маклаков начал публиковать, это был по-своему уникальный период для «Современных Записок». Потому что, что-что, а революция, особенно Февральская, была для этих людей священной коровой, а Маклаков революцию осуждал, и он считал, что революция большевистская это логическое продолжение революции Февральской, что вступив на этот путь, на путь свержения исторической власти, не постепенного перехода и эволюции, а такого катастрофического разрыва с прошлым, Россия была обречена на то, чтобы скатиться в пропасть. И он считал поражение революции 1905 года благом, хотя тут не совсем понятно, с его точки зрения, революция на самом деле поражение потерпела или нет. Потому что ведь в России возникла конституционная монархия, по сути. Хотя это слово не употреблялось, но были основные законы и, де факто, это была Конституция, была Дума, и все вытекающие отсюда последствия.

Так или иначе, не вдаваясь в подробности маклаковской историософии, очевидно, что это было прямо противоположно тому, что исповедовали редактора «Современных Записок». И Вишняк пишет Фондаминскому, тоже из этой редакционной неопубликованной переписки, а именно Фондаминский сосватал Маклакова, и это было его клиент, он с ним поддерживал отношения, Вишняк пишет: «Маклаков нас предупреждал, что вы покупаете кота в мешке. И, действительно, кот оказался паршивый и блудливый». И они стали думать, как же Маклакова прекратить. И даже Фондаминский схватился за голову, хотя он был самым правым из этой компании - Аксентьев, Руднев, Вишняк, Фондаминский и Гуковский, который в 25 году ушел из жизни. И Фондаминский стал писать Маклакову: «Может, книжку побыстрее издадите, чтобы это не появлялось на страницах «Современных Записок»». В результате, мемуары Маклакова, «Из прошлого» они назвались, печатались 8 лет - с 1929-го по 1936-й год. И я было заявил на конференции, с которой мы начали, и о которой я скажу несколько слов, что это был самый длинный текст, который публиковался, но один из участников меня поправил, что самый длинный это текст «Мысли о России» Фондаминского. Может быть, и так, но все-таки я Фондаминского бегло смотрел и мне кажется, что это цикл статей, которые не являются единым произведением. А маклаковский текст - связный. В этом отношении это самый длинный текст, который там был.

Иван Толстой: И единая тема.

Олег Будницкий: И из этих воспоминаний Маклакова выросли три его книги. Трехтомная «Власть и общественность на закате старой России» вышла в 1936 году в Париже, но не в издательстве «Современных Записок», а в «Иллюстрированной России», потом «Первая Дума» и «Вторая Дума». И без этих книг представить себе историю русского либерализма просто невозможно. Достаточно сказать, что, скажем, известная книга Леонтовича, переизданная Солженицыным в серии «Исследований по новейшей русской истории», ведь это, концептуально, пересказ мемуаров Маклакова. Там он их пересказывает и обширно цитирует. И не случайно Александр Исаевич эту книгу переиздавал и к Маклакову относился почтительно, называя его «умнейший из кадетов». В его «Красном колесе» есть не только обширные цитаты, но и концептуально очень многое это просто-напросто парафраз Маклакова.

Иван Толстой: Олег Витальевич, давайте вернемся к тому, с чего вы начали, - к толерантности редакторов «Современных Записок», к толерантности этих эсеров. Откуда она? Какая за этим стояла философская и общественная мысль? Почему они в такую охотку печатали кадета Маклакова да и чуждую им эстетически Цветаеву? Что это за позиция? Уверенность – в чем?

Олег Будницкий: Тут есть два момента. Один, если вы хотите издавать журнал, который будут читать, и вы хотите привлекать людей, нужно их не отпугивать какими-то жупелами и знаменами. Бунин в ярко выраженный партийный журнал не пошел бы. И он сам временами такое писал редакторам, но они все это сносили. Это касалось не только политики, он там пишет: «Толстой, когда он писал «Хозяин и работник», он требовал сто корректур. Ну, хорошо, я писатель в десять раз хуже, чем Толстой, ну, десять корректур, а я две всего требую».

Иван Толстой: Не от того ли типографские рабочие в дореволюционной России Льву Толстому ответили на эти многочисленные корректуры? Знаете, существует известный линотипический портрет Льва Николаевича. Огромный портрет, на огромном листе печатном, типографском. Портрет Льва Николаевича набран буковками из рассказа «Хозяин и работник». Так что с расстояния уже трех шагов видишь - Лев Николаевич. А присматриваешься, это рассказ «Хозяин и работник» набран.

Олег Будницкий: Да, здорово, я не знал этого.

Иван Толстой: По старым букинистическим магазинам помню, висел иногда, время от времени. Такой портрет сейчас уж не найти.

Олег Будницкий: Так вот, возвращаясь к толерантности. Чтобы привлечь таланты, нужно было создать им площадку, на которой им было бы незазорно печататься. Это один момент. Второй момент это то, что эмиграцию, особенно 1920 году, после краха Врангеля, последней надежды, обуревала идея единства. И национальные комитеты, парламентские комитеты, совещания Учредительного собрания не проектировались, не составлялись и реально не собирались. В итоге, из этого единства эмиграции ничего, как всегда, не вышло и не могло выйти, потому что уж чересчур противоположны были воззрения многих. Для кого-то Врангель был герой, для тех же эсеров он был героем, так или иначе, но эта идея площадки, где могут встречаться люди, но уж не антагонистических, а, может быть, различных взглядов, но взглядов, которые все-таки, в русле основной эмигрантской идеи политической - антибольшевизм, какие-то начатки демократии и народовластия - это они принимали.. Повторяю, это был журнал не для всех, крайне правые и националисты там, кончено, трибуну не получали.

С другой стороны, идея о том, что цензуры в журнале не было, это идея ложная. Цензура была. И в Бохуме была такая дискуссия, и один из участников, вам известный, сказал, что не было там никакой цензуры, и на эту тему рассуждал. И тут мы выслушали, с мой точки зрения, очень любопытный доклад Галины Глушанок, живущей где-то между Нью-Йорком и Петербургом, о том, как курочили в журнале «Дар» Набокова. И вот, основываясь на материалах, полученных ею из Набоковского архива, она показала, как эту пресловутую главу о Чернышевском выбросили. Более того, там же было такое примечание, что это делается с согласия автора. Ничего подобного. На самом деле, Набоков против этого возражал, редакция судила-рядила, потом Набоков вроде бы согласился, чтобы там было написано что-то совсем другое - не «с согласия автора», а то, что автор, в общем, не сильно доволен, но, в силу определенных причин, он опускает эту главу, которая будет когда-нибудь восстановлена. И тут ему один из редакторов пишет, Руднев, по-моему, что у нас было собрание в редакции, мы все это обсуждали, и все эти формулировки, и что делать с главой, печатать ее или нет, но вот уже номер уходит в типографию, поэтому мы даем там примечание, что с согласия автора глава выпущена.

Вот, как было дело. Так что очень интересно. Набокова они потерять не хотели. Перечисляя публикующихся в «Современных Записках», я не упомянул Набокова, который опубликовал практически все свои крупные вещи именно в «Современных Записках»: и «Соглядатай», и «Защита Лужина», и «Дар», и еще некоторые вещи.

Иван Толстой: Вся проза. И «Приглашение на казнь», и «Отчаяние».

Олег Будницкий: И стихи тоже. Но там такой любопытный момент, что Набоков-то эстетически не вполне попадал в эту эсеровскую народническую реалистическую линию, хотя Фондаминский уже далеко от этого отошел а, например, Марк Вишняк был человеком достаточно упертым в этом отношении. Так вот, сегодня просматривая переписку, еще раз обнаружил, что «Набоков уже серьезный писатель нельзя ему платить, как начинающему, будем ему платить 500 франков за лист». Тут же они пишут, что вообще 500 франков в Германии это 84 марки и, в общем, это небольшие деньги, и тема эта постоянно возникает, что Набоков живет на литературные заработки, на гонорары, и надо ему заплатить вперед. В общем, при все при том, что гонорары были не маленькие, но и не сильно большие, они позволяли поддерживать существование.

Иван Толстой: Мне приятно вспоминать, что к знаменитому парижскому журналу я имею далекое, но родственное отношение. В самом начале жизни журнала, когда материалов в редакционном портфеле было еще слишком мало, мой дед писатель Алексей Толстой согласился на предложение Ильи Фондаминского (близко стоявшего к «Современным Запискам») и дал в журнал свой роман «Хождение по мукам». Правда, к этому времени, начало «Хождения по мукам» уже появилось в другом журнале – «Грядущая Россия», - но он закрылся после второго номера, и роман как бы повис в воздухе. И вот в «Современные Записки» «Хождение по мукам» началось с третьей главки. Это было, разумеется, нелепо, поэтому в конце первого номера решено было еще раз напечатать самое начало романа. Уникальный случай: автор смог опубликовать один и тот же текст в течение одного и того же года в двух разных журналах.

«Хождение по мукам» в его эмигрантском варианте сильно отличалось от последующего советского, и сотрудничество с «Современными Записками» у Алексея Толстого было недолгим. Но нравится это кому-то или нет, из песни слова не выкинешь.

Или вот еще. Воспользуюсь правом ведущего и прочитаю два стихотворения из «Современных Записок». Стихи принадлежат моей бабушке, Наталье Крандиевской. Помещены в Х номере журнала. 1922-й год.

Не окрылить крылом плеча мне правого,

Когда на левом волочу грехи,

О, Господи, - я знаю, от лукавого

И голод мой, и жажда, и стихи.

Не ангелом-хранителем хранима я, -

Мечта-кликуша за руку ведет,

И купина Твоя неопалимая

Не для меня пылает и цветет.

Кто говорил об упоеньи вымысла?

Благословлял поэзии дары?

Ах, ни одна душа еще не вынесла

Бесследно этой дьявольской игры!

И второе стихотворение:

И все ж!.. Приплыв к иному берегу,

Как молодость забыть, друзья?

Над садом лунную истерику

И вдохновенье соловья.

Еще не жизнь – а томный зуд,

Еще не полное цветенье,

Когда все нервы в знойный жгут

Скрутило девичье томленье.

Но песнь любви, что наизусть

Все пели, - слушаю, как новую.

Ах, в свой черед, пусть каждый, пусть

Упьется – тысячевековою!

На этом разговор о семейных связях с журналом прекращаю.

Мой собеседник – историк Олег Будницкий, вернувшийся с недавней конференции в германском университетском городе Бохуме, где собравшиеся обсуждали предстоящий коллективный труд – публикацию и комментарий к переписке редакторов «Современных Записок». Эта переписка была неожиданно найдена несколько лет назад и имеет большое культурное значение. Надеемся вскоре с ней познакомиться. Один из комментаторов, Олег Витальевич Будницкий, специализируется, в частности, на финансовой истории эмигрантского существования. В ближайшие недели в Москве выходит его книга «Колчаковское золото». Олег Витальевич, деньги русской эмиграции и журнал «Современные Записки» – как это связано между собой?

Олег Будницкий: Одно могу сказать, что ни грамма колчаковского золота, ни золотника, пользуясь мерами того времени, на издание «Современных Записок» не пошло, это уж точно. Эти деньги пошли по другой части. Только, можно сказать, опосредованно Руднев, который получал зарплату в Земгоре… Земгор получал субсидии от Финансового совета послов. Вот там были остатки денег, вырученных от продажи части колчаковского золота, бывшего имперского. Но это очень опосредованный путь. Напрямую журнал ничего этого не получал.

Иван Толстой: То есть Земгор не финансировал «Современные Записки»?

Олег Будницкий: Я, честно говоря, специально этим не занимался. По-моему, нет.

Иван Толстой: Тогда откуда финансы?

Олег Будницкий: Сначала что-то давали эсеры. Я не занимался специально этим сюжетом, и подробную сводку дать не могу. Одно могу сказать, что время от времени проводились сборы в пользу журнала. Рахманинов какие-то деньги давал.

Иван Толстой: Одного его «ля» хватило бы на целый публицистический раздел.

Олег Будницкий: Кстати, Маклаков собирал для них деньги. Есть переписка его, что он с кем-то поговорил, еще с кем-то поговорил и получил 500 тысяч франков. Такие цифры фигурировали. Так что я, к сожалению, на этот вопрос вам сейчас ответить не могу, это будет уже в следующей моей книжке, которая будет называться «Деньги русской эмиграции», продолжение «Колчаковского золота». Еще «Колчаковское золотое» не вышло, выходит в октябре, но вторая книга в значительной степени написана, и там я, может быть, упомяну об источниках существования «Современных записок». О «Последних новостях», например, мне уже кое-что понятно, и об «Общем деле» бурцевском. «Последним новостям» кое-что досталось от российского посла, а основные средства посольства это были средства, вырученные от последнего, самого крупного золотого займа Колчака. Там было получено двадцать два с половиной миллиона долларов, по тем временам огромные деньги, и не все потратили на винтовки, пулеметы и патроны, кое-что оставалось. Наиболее крупные суммы пошли на расселение беженцев, армию Врангеля и другие нужды, а некоторую часть Бахметьев тратил на культурные и политические цели, которые считал важными и полезными.

Иван Толстой: То есть у него был выбор, куда пустить свинец – на пули или на типографский набор?

Олег Будницкий: Ну, в 1921 году на пули уже пустить было некуда, хотя он подбрасывал деньги Борису Савинкову и его организации, а также центру «Действие» Чайковского. С этими организациями, которые действовали в России, вроде бы были какие-то связи. Может быть, впоследствии это могло бы перерасти в нечто большее, чем просто пропаганда. Вот он давал деньги летом 1921 года «Последним новостям». Есть переписка Маклакова и Милюкова, обнаруженная мной. Вернее не обнаруженная, а она лежит и описана в Бахметьевском архиве, и там есть чрезвычайно любопытный сюжет, как Бахметьев субсидировал «Последние новости», и Милюков пишет что «без вашей помощи мы бы это лето не пережили». Это лето 1921 года. Потом уже Милюков стал получать субсидии со стороны, и пошла подписка, реклама, то есть это была успешная газета. Газета скорее может окупиться, чем толстый литературный журнал. Это понятно.

Иван Толстой: Олег Витальевич, несколько раз вы уже упоминали редакционную переписку и, прежде чем я попрошу вас рассказать, откуда вы ее взяли, где она находится, расскажите, пожалуйста, о самом действии, которое совершалось в Бохуме: что это была за конференция, кем она была организованна, кто в ней участвовал, чему она прицельно была посвящена?

Олег Будницкий: Конференция называлась очень просто - «Современные Записки. Журнал и его авторы». Конференция была организована группой германских славистов, я бы даже сказал германо-швейцарских, потому что некоторые из них происходит из Швейцарии, один из них сейчас работает в Швейцарии, но продолжает участвовать в проекте. Это профессор Ульрих Шмит, Даниэль Риникер и Манфред Шруба - известные слависты, занимающиеся историей русской литературы. Уже сейчас понятно, что в два тома это не влезет. Сколько из этого всего получится томов и хватит ли средств на то, чтобы это все издать, я сейчас сказать не могу, потому что чем дальше в лес, тем больше дров и текстов. Проект - международный, в нем участвуют исследователи из Германии, России, Великобритании, Италии, США. И каждый из нас готовит к печати какую-то часть.

Иван Толстой: Итак, Олег Витальевич, где же хранится архив журнала? Откуда он ни с того, ни с сего взялся?

Олег Будницкий: Вот сейчас я вам расскажу. Дело было так. В 1986 году Земгор - Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей, образованный в Париже в феврале 1921 года, - понял, что хранить материалы он уже не имеет возможности. Они, по моим отрывочным сведениям, хранились на какой-то ферме, и там было все это забито этими пачками и коробками с бумагами. Непонятно было, что с этим делать. Земгор стал французской организацией, он встроен в систему социальных благотворительных организаций Франции, а по французским законам архивы этих организаций подлежат хранению в течение 10 лет. Если это прошло, это, в основном, уничтожается. Действительно, какие-то социальные программы не имеют особой исторической ценности, сохранять все бумаги нельзя. Но это не относится, конечно, к архиву Земгора. Это особая организация, это особая ситуация, особенно для нас. И они предложили взять этот материал русскому архиву в Лидсе.

Иван Толстой: На севере Англии.

Олег Будницкий: Почему туда? Потому что человеческий фактор. Что такое русский архив в Лидсе? Это Ричард Дэвис. Собственно говоря, архив это Ричард и Ричард это архив. Он его создал, он собирал материалы, у него там есть замечательные вещи, самое известное, что передано было - это архив Бунина, много других интереснейших материалов, бумаги Саблина - российского представителя в Англии. И вот среди этих бумаг Ричард Дэвис неожиданно нашел переписку редакции «Современных Записок». Почему это там оказалось - понятно. Руднев служил в Земгоре и, одновременно, был редактором «Современных Записок». И бумаги свои держал в земгоровском офисе. В 1940 году Руднев скончался, а бумаги его остались в Земгоре. И вот Ричард Дэвис случайно это дело обнаружил. Чтобы представить себе масштабы этого архива, это 200 коробок. И если кто-нибудь представляет себе стандартную архивную коробку и думает, что это в таких коробках, он заблуждается. Это большие коробки, в каждую из которых вмешается от трех до четырех стандартных архивных. То есть от 600 до 800 коробок.

Иван Толстой: Фантастическое собрание!

Олег Будницкий: И Ричард Дэвис там один буквально. Ему волонтеры какие-то помогают, время от времени. Поскольку он занимался, прежде всего, систематизацией архива Бунина и другими бумагами, то этот архив был только в приблизительно разобранном состоянии. И вот было понятно, что среди этого есть часть переписки редакции «Современных Записок». И мне довелось отчасти участвовать или присутствовать при том, как следующие порции были обнаружены среди этих 200 коробок. В начале 21-го века, когда Земгору должно было исполняться 80 лет, возникла идея провести конференцию по истории Земгора и подготовить какой-то сборник. Инициировали это французские исследовательницы Катрин Гусев и Ольга Бешон-Бобрицка. И, естественно, нужно было обращаться к архиву. Тут я, совершенно неожиданно для меня, получил информацию и предложение от Ричарда Дэвиса, с которым мы с вами вместе пересекались на конференции в Бахметьевском архиве и были шапочно знакомы. Он видел мои публикации о Маклакове, предложил мне поучаствовать в этом проекте и пригласил приехать в русский архив в Лидсе и посмотреть на эти бумаги. Я не могу сказать, что я проникся большим энтузиазмом.

Что такое Земгор? Это тысячи прошений, справки всякие. Это интересно, это все русская эмиграция, но это не интеллектуальное пиршество. «Там есть бумаги и вашего Маклакова», - писал мне Ричард. Понятно, что там они должны были быть, Маклаков был главой Эмигрантского комитета, и обязательно там должны были быть какие-то его бумаги. Я приехал в Лидс в первый раз на недельку. И вот Ричард достает какие-то коробки с полки, я открываю первую же из них и вижу папку с надписью: «Мишель де Гирс». Михаил Николаевич Гирс. Это был ни кто иной, как глава совещания российских послов в Париже. Вот она, первая неожиданность. В состав земгоровского архива, оказывается, вошли сверхсекретные документы Совета российских послов в Париже. Именно там я нашел это заключительное звено, которое касается истории колчаковского золота. Можете себе представить ощущение. Не разобранный архив, где какие-то бумаги, о которых никто не знает, и все думают, что они уничтожены. Дело кончилось тем, что совокупными усилиями Ричарда Дэвиса и университета Лидса мне предоставили аспирантское общежитие на некоторое время. Что такое английские краны холодной и горячей воды, может себе представить только тот, кто этим пользовался. И не могу не сказать спасибо институту «Открытое общество», ныне закрытому, у которого тогда были разные программы, в том числе программы исследовательских поездок. Они мне выделили грант на месяц, и я поехал, был вселен в аспирантское общежитие с этими фантастическими кранами. Все краны искупал, конечно, материал. Мы с Ричардом Дэвисом, когда уже читатели уходили из архива или в выходные дни, оставались там, брали коробку с полок, вываливали на столы содержимое, начинали разбирать. Это Земгор, это дипломаты, дипломатический архив, а это вообще бог знает что. И среди этого «бог знает что» обнаружилось еще несколько папок с перепиской редакции «Современных Записок». Мой глаз был, прежде всего, обращен в сторону дипломатической, особенно, финансовой ее части, тайная тайных эмигрантской дипломатии, которые не передавались никуда - ни в Прагу, ни в Гуверовский архив. Держал Маклаков до смерти это при себе, и после его смерти это перекочевало в архив Земгора. Ричард Дэвис, кончено, прежде всего, смотрел на очень вкусные литературные материалы. Ощущение, конечно, потрясающее, когда берешь письма Цветаевой, никому неизвестные. Вот они. Самое известное имя там, среди массы других людей. Проект на этом не остановился. Запросили библиотеку Лили, в Индиане, и вот среди этих кукурузных полей в Индиане находится архив Вишняка. А это, по сути, архив «Современных Записок». И еще какие-то архивы, какие-то кусочки там находили. Но это два основных источника, две основных части, не марксизма, а русской литературы в эмиграции. Вот из этого было склеено. Это пол дела. Провели, кончено, колоссальную работу - это расшифровали и все эти письма набрали. Они все просканированы, но некоторые почерки читать невозможно.

Иван Толстой: Кто разбирал? Известные люди?

Олег Будницкий: Когда я получил расшифрованные письма Маклакова, я был потрясен, ибо понять письма Маклакова не мог никто. Если Борис Николаевский, знаменитый архивист, писал ему: «Я рукописи Маркса читал и понимал по-немецки, а ваш почерк не могу. Пожалуйста, кому-нибудь продиктуйте».

Иван Толстой: Не потому ли Маклаков диктовал?

Олег Будницкий: Конечно. Но, кстати говоря, Маклаков считал, что женщинам писать письма на машинке неприлично, и писал их от руки. Что уж там женщины понимали, я не знаю. Но письма хранили. Вот я некоей Александры Муравьевой в Гувере смотрел архив, там целая пачка писем Маклакова, написанных от руки. О чем – бог его знает! Письма Маклакова расшифровала жена Даниэля Риникера, и я публично заявил, что ей нужно присвоить звание героя социалистического или капиталистического труда, но эта работа сопоставима с расшифровкой рукописей майя. Кое-какие транскрипции сделаны и разосланы участникам этого проекта, и они будут соответствующим образом прокомментированы и опубликованы после этого. Потом, посмотрев перечень людей, кто кем занимался, кто о ком может написать, и кто может чьи письма прокомментировать, пригласили. Кто-то согласился, кто-то - нет, но я думаю, что большинство согласилось, ибо проект увлекательный и мы теперь этим занимаемся. В Бохуме собрались, чтобы сверить часы, обсудить проблемы текстологии, комментирования, да и просто всякие интересные сюжеты, связанные с тем, что получается.

Еще раз хочу сказать, что когда читаешь внутриредакционную переписку, то многие вещи видятся немножко по-другому и просто становятся понятными и объяснимыми. В основном, переписка деловая, но есть замечательные, выигрышные моменты, когда обсуждаются некие общие вопросы или когда Иван Алексеевич Бунин злобствует или когда Марк Вишняк исходит желчью по поводу того, что ему приходится печатать.

Иван Толстой: Олег Витальевич, какая часть этого блюда, этой переписки досталась вам для комментирования?

Олег Будницкий: Не трудно догадаться – Маклаков. Еще я твердо взял своих - Бурцева, еще Милюкова (раз уж Маклаков, то и Милюков). Но у Милюкова не очень интересная критика, небольшая и, в основном, юбилейного характера. Бурцев, которым я много занимался, известный охотник за шпионами, и Сватиков - земляк, как не взять. Наш, ростовский. Есть и еще предложения. У меня целая папка в компьютере, забитая этими сканированными текстами писем разных людей. Интересно, в большей или меньшей степени. Посмотрим, хватит ли времени и сил. Маклакова взять я просто обязан, тут просто говорить нечего.

Кстати говоря, я готовлю к печати публикацию переписки Маклакова с Шульгиным, там как раз обсуждается начало публикации мемуаров Маклакова в «Современных Записках». И он пишет: «Не знаю, удержусь ли я в этом журнале, редактируемом четырьмя эсерами», и что «может быть, дальше вступительных статей дело и не пойдет». И еще любопытный штришок: известный Абрам Осипович Гукасов, издатель «Возрождения» и всего прочего, у Маклакова получил согласие на публикацию фрагмента в «Возрождении», и Маклаков прислал ему корректуру. Гукасов его пригласил на завтрак и предложил редактировать «Новый Журнал». Он давно вынашивал мысль. Малоизвестная, вернее, вообще неизвестная история, что Гукасов собирался издавать не только «Возрождение», газету, альтернативную «Последним Новостям», но и журнал, альтернативный «Современным Запискам». И пригласил в редакторы Маклакова. Одним из аргументов было то, что «вы свои мемуары в «Современных Записках» не напечатаете, и они не будут это печатать дальше. А тут у вас будет свой журнал». Маклаков отказался, потому что он - лицо официальное, глава Нансеновского общества по делам беженцев в Париже и глава Эмигрантского комитета, и он не может редактировать никакой журнал, какого бы направления он ни был. Это было, с его точки зрения, несовместимо и, используя чье-то выражение или свое собственное, «что-то не подходит к типу моей красоты». Василий Алексеевич вообще был человек очень остроумный, и об этом остроумии, глубине анализа и свободе интеллектуальной его опубликованные тесты дают слабое представление. Они замечательны, но проигрывают по сравнению с письмами, в которых он мог писать и говорить все, и это его устная речь, где он высказывает такие мысли и обсуждает такие вопросы, которые он считал невозможным обсуждать в печати.

Иван Толстой: Что же помешало Гукасову издать новый журнал? Уж, наверное, не финансовые проблемы?

Олег Будницкий: Во-первых, все-таки издание должно хоть как-то, если уж не окупаться, то возвращаться. «Возрождение» же постепенно перешло к еженедельному формату. Люди нужны были. Он Макалкова просил вступить в переговоры со Струве, чтобы он вернулся. Струве и Шульгин. Он тоже ушел вместе со Струве из «Возрождения». И там у Маклакова целая переписка, дольно обширная, с Шульгиным, когда они обсуждают эту проблему, как пригласить Струве, чтобы не попасть в неловкое положение, и Струве не поставить в неловкое положение, и можно ли вообще с Гукасовым сотрудничать и на каких условиях. Это все очень любопытно. В итоге, из этого ничего не вышло. До деятелей «Современных Записок» тоже дошло, что Гукасов что-то затевает. У них там это мелькает. В итоге, ничего не вышло. С одной стороны, я думаю, что он прикинул, что вряд ли этот журнал будет пользоваться серьезным спросом, вряд ли перебьет аудиторию у «Современных Записок», а, во-вторых, журнал делают люди, а по настоящему крупных людей или людей, способных сделать такой журнал, он не нашел, или же они просто не захотели с ним работать.

Иван Толстой: Они уже были с «Современными Записками», молодежь была уже со своими изданиями.

Олег Будницкий: Но этот сюжет стоит отельного изучения и одну часть переписки, которая по этому поводу велась, я читал и ее буду публиковать. Это переписка Маклакова с Шульгиным, а также копии писем Гукасова есть в этом пакете и писем Петру Струве.

Иван Толстой: Олег Витальевич, в начале нашего разговора вы упомянули Евгения Юльевича Пети и сказали, что, возможно, вернетесь к нему. Это фигура важная для темы сегодняшнего разговора.

Олег Будницкий: Эжен Пети, Евгений Юльевич Пети, это французский дипломат, он работал во французском посольстве в Петербурге, и он был фигурой значительной во французской медиа и, вообще, французской власти. Он одно время был секретарем Мильерана, президента Франции. Не тем секретарем, который печатает документы, а генеральным секретарем, который вел канцелярию и администрацию президента. Пети был большой русофил, он был женат на русской еврейке Софье Григорьевне Балаховской из Киева, из Балаховских киевских сахарозаводчиков, и у него был такой открытый дом для некоторой части российской интеллектуальной элиты. У него завтракали по четвергам Маклаков, Алданов, Фондаминский, Керенский, Зензинов, Бунин, когда бывал в Париже, Гучков и некоторые другие. Но эта компания была постоянной. Маклаков и Алданова много лет переписывались. К несчастью, они жили в одном городе, в Париже, но при этом, между прочим, умудрялись переписываться.

Иван Толстой: По пневматичке.

Олег Будницкий: Причем, что интересно. Например, одно письмо Маклакова, я сейчас еще кое-что готовлю, но не буду сейчас об этом говорить, это работа не на один, видимо, год, потому что переписка колоссальная. Маклаков пишет, что «вчера за завтраком я не мог все сказать, даже в этой компании». Он считал, что какие-то вещи не следует вслух говорить, потому что надо как-то это выносить. А Алданов, видимо, уже тогда был ему интеллектуально близок, и он ему письмо отправляет. Культура другая. И там письма, несмотря на то, что они жили в одном городе, с 32-го года по 40-й, до оккупации и отъезда Алданова в США. Но переписка там не очень интенсивная. А послевоенная – колоссальная переписка. Алданов сначала жил в Нью-Йорке, а потом в Ницце. Колоссальная переписка. Так вот знакомство и сближение этих людей произошло за завтраком у Пети. Архив его сохранился довольно большой, и значительную часть архива составляют бумаги Балаховской. Чрезвычайно интересно. Потому что она прожила чуть ли не сто лет. Евгений Юльевич, увы, покончил с собой в 1938 году, по некоторым данным потому, что он не выдержал позора Мюнхена. Ее письма с конца 90-х годов 19-го века и до 60-х годов 20-го. Причем, с людьми в самых разных частях света. Это переписка по-русски. Очень интересно. Это как бы так, на будущее.

Вообще, вам хочу сказать об архивах, много еще чего в них есть. Иногда попадаются настоящие жемчужины, тексты, которые не только несут какую-то информацию, чтобы узнать, как было на самом деле, а они блестяще написаны. Это утрачено уже сейчас, в эпоху электронной почты, утрачена культура общения с собеседником, умение формулировать свои мысли, и вот такая внутренняя свобода, которая чувствуется в этой переписке. Все-таки люди тогда не были воспитаны так, чтобы не то, что публично выворачивать свое грязное белье, как сейчас бывает, на экранах телевизоров или еще чего-то, а люди считали, что не все, раз ты не уверен, принесет ли это твое слово пользу и не будут ли оно воспринято кем-то неправильно, надо это обнародовать, а с теми людьми, в которых уверен, это надо предварительно обсудить. И вот там можно найти совершенно незатасканные, свежие мысли, некоторые идеи, к которым наше общество подходит только сейчас.

Иван Толстой: Олег Витальевич, есть такие известные реплики: ну что, «Современные записки», в общем, все хорошее, что было в них давно уже сейчас переиздано за последние 20 лет. Ваши возражения на такую реплику?

Олег Будницкий: Я, отчасти, с ней согласен. Практически все те художественные произведения, которые там были опубликованы, они перепечатаны, особенно, крупные писатели. Чтобы прочитать тексты Бунина или Набокова, которые были там опубликованы, не нужно идти в библиотеку и брать с полки «Современные Записки», хотя есть своя прелесть в чтении текстов, которые опубликованы были именно там, именно так и в таком окружении. Это особое удовольствие, но это для гурманов. Но, во-первых, очень многие вещи не перепечатаны. Я имею в виду публицистику, философию, историософию. Там есть еще достаточно большой корпус, который представляет вполне полезное и питательное чтение. Это один момент. Да и художественные вещи оттуда не все перепечатаны. Поэтому время от времени возникающая идея републикации «Современных Записок» мне не представляется продуктивной, но изучать «Современные Записки» как феномен истории русской культуры, изучать взаимоотношения, ту обстановку, ту атмосферу, в которой рождались и публиковались те или иные произведения для тех, кто занимается историей литературы, историей общественной и политической мысли, «Современные записки» - это уникальный случай, когда мы под одной обложкой встречаем такое созвездие и такое напряжение мысли.