Когда я был совсем маленьким, а это было в начале 1960-х, меня вдруг заинтересовал вопрос, а почему я хожу к своей бабушке в соседнюю квартиру? Квартира, правда, была на том же этаже, где жили мы, да и в нашу квартиру мы вряд ли бы поместились, ведь она жила там с дедушкой и их дочкой. Вот эта "их дочка" меня страшно заинтересовала. Однажды мама сказала мне, что пойдёт в город с Раисой, так звали дочку бабушки и дедушки. Они ушли, но домой пришёл папа. Я сказал ему, что мама пошла с сестрой в город и они скоро вернутся. Папа очень удивился и спросил: "С какой сестрой? У мамы нет сестры!" Теперь удивился уже я и пояснил, что мама ушла с Раисой.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

– Но она маме не сестра, – пожал плечами папа. – Раиса просто наша соседка, она их дочка.

– Но если она их дочка, а они мои бабушка и дедушка, значит, она мамина сестра?! – не унимался я.

Папа помедлил с ответом, но потом сказал:

– Понимаешь, они не твои бабушка и дедушка. В смысле, они хорошие, тебя любят, но это просто наши соседи.

– А где мои бабушка и дедушка? – оторопело спросил я.

– Они давно умерли, – со вздохом сказал папа.

В эту секунду мой маленький уютный мир рухнул. Я не понимал, как Софья Марковна и Израиль Борисович, которых я всегда называл бабушкой и дедушкой, могли ими не быть. Это было невероятно: они кормили меня, я спал у них в квартире, Софья Марковна лечила мне горло, когда я болел…

Потом пришла мама и подтвердила: мои бабушка и дедушка действительно умерли. Вернее, она сказал так: "Их убили на войне". Это пояснение меня вполне устроило. Во-первых, в те времена прошедшая война была совсем рядом. 9 мая по улицам ходили ещё совсем молодые ветераны, ходили в фронтовых гимнастёрках и до блеска начищенных сапогах. В моём первом классе мы возлагали цветы к фотографиям погибших героев, так что "убили на войне" – это в мою голову вмещалось. Кроме того, у меня оставались другие бабушка и дедушка, из квартиры напротив.

Прошло ещё несколько лет, я учился уже в классе пятом. Как-то спросил маму, почему мы ни разу не были на кладбище, чтобы положить цветы бабушке и дедушке? Если мы несколько раз в год возлагаем цветы к памятникам пионеров-героев, то почему бы не положить цветы и им? Мама долго молчала, а потом произнесла: "У них нет могилы, их убили фашисты". Дальше разговор не получился, потому что мама пошла в другую комнату плакать, а я стал думать, за что же убили моих бабушку и дедушку? Ну, предположим, думал я, дедушка взял автомат и пошёл в атаку, это понятно. Но "бабушка" и "автомат" – это как-то не вязалось, не собиралось в кучку.

Прошло несколько дней, моё любопытство сжигало меня – ведь то, что сказала мама, вот эта фраза "убили фашисты" – это было похоже на кино про "Молодую гвардию" или про Валю Котика, где герои в смертельном бою гибнут, но не сдаются. Я терзал маму, но она говорила "Отстань!" или "Ты ещё маленький для таких разговоров".
И я отстал. Потому что после моих вопросов мама всегда плакала, а я этого совсем не хотел.

Прошло ещё пару лет, и однажды мама пришла с работы невероятно возбуждённая, они с отцом сели на кухне и стали шептаться. Я, конечно же, стоял за дверью и старался разгадать их секрет. Секрет был в том, что на Куренёвке, это район Киева, а мы тогда уже жили в Киеве, размыло какой-то холм и вниз пошла "вода с костями". Я поглядывал через дверное стекло и видел папу. Он понимающе кивал. Не выдержав, я выскочил на кухню, сказал, что я уже большой, и потребовал объяснений. И тогда, после огромной мучительной паузы, мама сказала, что моего дедушку действительно убили в бою, а бабушку убили просто так. Фашисты повели её и других на окраину Киева и там убили.

– А за что убили? – Я весь дрожал. У меня голова шла кругом.

– Ни за что, – сказала мама. – Убили за то, что она еврейка. Тогда убивали всех евреев. Мы можем пойти туда и положить цветы, как ты хотел. Только там нет памятника, просто канава. Но там лежат её кости.

Мой детский мир снова рухнул, и уже навсегда. Я неожиданно узнал, что кого-то могут убить, потому что он не той национальности. Что место, где расстреливали, называлось Бабий Яр. Что когда вернулась советская власть, она скрывала, что там погибли тысячи людей, и только поток воды и кости на дороге заставили заговорить об этом. Когда мы пошли с цветами в Бабий Яр, мама неожиданно сказала, что она ничего не узнаёт, "тогда было всё иначе", и рассказала мне невероятное: их погнали с бабушкой вместе, но там было столько народу, что бабушка как-то вытолкнула мою маму из толпы, она побежала в сторону и так спаслась.

Я молчал и ничего не спрашивал. Я понимал, что мама говорит о какой-то страшной истории, которую мне не понять. Но мама решила мне всё рассказать. Она повела меня на улицу Щекавицкую, к старому деревянному дому номер 41. Нас впустила хозяйка, и мы вошли в ту самую комнату, откуда мама и бабушка отправились в Бабий Яр. Я запомнил сильно покосившийся пол (видимо, дом проседал) и сталинский громкоговоритель-тарелку – такие часто показывают в фильмах про войну. Мама показала на громкоговоритель и сказала: "Смотри, он сохранился, это наш. И кровать наша. Но больше не сохранилось ничего".

– Мне было тогда 12 лет, – сказал мама. – Я пришла сюда одна, без мамы, села на кровать и просто сидела. Я не знала, что будет дальше.

Но дальше в жизни мамы было много событий. Вначале немцы угнали её в Польшу, а потом в Германию, она там жила в немецкой семье, семье мыла посуду и убирала. Потом она вернулась, встретила моего папу, появился я. Но никто не вспоминал и не говорил о Бабьем Яре, казалось, страна хотела забыть об этой трагедии как о страшном сне. От бабушки и дедушки тоже ничего не сохранилось – ни фото, ни вещей. Реальность лишена романтики. Но о том, что случилось потом, рассказать стоит.

Вот так мы жили до перестройки, а потом о Бабьем Яре стали говорить. Однажды к нам пришёл человек с видеокамерой и сказал, что он из фонда "Холокост", организованного Стивеном Спилбергом. Человеку с видеокамерой поручили записать мамин рассказ о тех событиях. Мама говорила больше часа, и потом её рассказ выложили в интернет. Уже в независимой Украине о трагедии Бабьего Яра стали вспоминать как о национальной, наряду с Голодомором, но мамы это не касалось – ведь она не кидалась на танк с гранатой.

Вот так мы жили-поживали, мама старела и, как и придумано природой, ушла из жизни. Прошло ещё десяток лет, и вдруг, неделю назад, мне позвонила какая-то девушка. Она сказала, что тут, в Киеве, есть общественная организация, которая занимается жертвами Холокоста, они закладывают в тротуары памятные знаки. И они приглашают меня прийти. Я пришёл. Собралась группа ребят студенческого возраста, там же была представитель посольства Германии. Никого из представителей Украины или городских властей Киева не было. В тротуар, где стоял дом мамы, заложили памятный знак. Я сказал слова благодарности и сфотографировал знак. Вот и всё. Я пошёл на работу, а ребята пошли устанавливать другие знаки по другим адресам, их по Киеву больше 80.

Почему я рассказал эту историю? Потому что человек не камень, потому что война изувечила жизнь мамы и лишила меня бабушки и дедушки, их любви и заботы. Потому что всю нашу жизнь мама вспоминал этот ужас, а я теперь хожу, смотрю на памятный камень, и снова это всё передо мной, ведь я помню все её слова и слёзы. Потому что на войне убили шесть миллионов евреев, и там, на заседаниях Нюрнбергского трибунала, никто из этих злодеев не признал своей вины. Потому что мы сейчас с вами живём без какой-то большой войны, и я воспринимаю это как чудо, как возможность не потерять тех, кто мне сейчас дорог.

Трагедии Бабьего Яра исполнилось 80 лет. Камень с латунной табличкой в память моей мамы заложили два дня назад. Он на фото.

Матвей Ганапольский – киевский политический публицист, журналист "Эха Москвы"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции

Как обойти блокировку?

читать >