Село Полховский Майдан в Нижегородской области, по местной легенде, основано среди глухих лесов в 400 километрах от Москвы ссыльными казаками с Дона после разгрома восстания Степана Разина, и жителей его якобы считали "всполошными", неспокойными.

С XVIII века в селе занимались токарным промыслом: точили из дерева посуду, игрушки, разную утварь. В начале XX века начали делать матрешки, обучать этому местных приезжал мастер из Сергиева Посада. Игрушка была тогда очень дорогой: ее показали на выставке в Париже в 1900 году, и она приобрела популярность за границей. На матрешке можно было хорошо заработать, и вскоре в Полх-Майдане во всех дворах точили матрешку, семьями: муж точит, жена красит, дети помогают. Село богатело, продавало матрешки внутри страны и за границей, строилось солидными каменными домами даже после революции, при НЭПе. В 1930-е годы зажиточных мастеров стали раскулачивать. Промысел централизовали, появилась артель. Но домашнее производство матрешек не исчезало, и жители Полх-Майдана отправлялись торговать ими в другие города СССР. Выжил промысел и после крушения Советского Союза. Матрешки по-прежнему были популярны у иностранцев.

Удар по промыслу нанесла пандемия коронавируса, остановившая туризм. А как только отступила пандемия, началась война. Многие майданцы уехали в поисках работы в город, и неизвестно, вернутся ли к своему промыслу. Но остались и те, кто продолжает точить, красить, лачить и верить, что матрешка, уже пережившая тяжелые времена, переживет их и теперь.

Мастера Полх-Майдана в фильме документального проекта "Признаки жизни".

Монологи полх-майданцев

Сначала ковид начался, потом уже война. Думали, что ковид кончится, стали прививки делать, вроде его стало меньше, а тут война, а сейчас ковид опять. Не знаю, до чего доживем. Пока живем. Еще надеемся, только на что надеяться? Пенсию получим – живем. Хорошо, пенсию дают, прибавляют понемножку.

Два года уже матрешки не идут, так, единицы. Люди на заработки выезжают в Москву, в Нижний, в Саров, даже за границу. Сейчас люди все в разъездах, очень много домов пустует. Много [продукции] шло на Запад, на Украину много шло, в Беларусь. В Украину – у нас люди, кооператоры так называемые, собирали и возили, у них заказчики оттуда. Сейчас все мы вне закона, причина не в нас, да и не во власти, наверное, просто так мировое сообщество на нас карикатуры рисует, матрешки с клыками, агрессивная красавица-матрешка.

Майдан – это площадь, очищенная от леса. А речка у нас Полховка, уже в ручей превратилась. Императорская комиссия 1883 года говорила, что село Полховский-Майдан создано с людьми из разинских, пугачевских шаек. Специальная комиссия специально приезжала и выясняла. С другой стороны, по легенде мы вроде с Дона, казаки. Мне эта легенда нравится.

До 1961 года у нас не было в Полховском Майдане электричества промышленного, один человек точил матрешки, а другой человек вертел колесо, вертаки так называемые. Мы, если побаловаться, на этом колесе, на крюку катались, ребятишки малые, пробовали крутить, но оно было очень тяжелое, это колесо, где-то ростом было два метра, даже с лишочком. Тяжелый труд. Потом грунтовка, потом разрисовывать, потом покрывать лаком, а потом на ярмарки и прочее для реализации, этим жили. Этим занимались много десятилетий. Приезжал мастер из Подмосковья, где-то человек 10–12 обучал. Это было до революции. Революция нас сначала не коснулась вроде, но в 1918 году советскую власть провозгласили, Комитет бедноты. Наши комитетчики бедноты начали войну вести со своим промыслом, со своим народом. Начали конфисковывать, посчитали, что спекуляция какая-то.

Четыре поколения точно [занимались промыслом]. Я знаю, что дед, прадед и прапрадед. Не знаю, что будет дальше, может, чего-то наладится, может нет. Совсем не прекратится, я думаю. Я лично никак не могу бросить уже, я так и буду точить. Иностранцы обойдутся, пускай обходятся без наших матрешек. И так топить им нечем, хоть бы матрешек набрали, топили бы.

Я думаю, все восстановится, Майдан много переживал всего. На моей жизни было много всего, все пережили и все равно восстанавливались. Я думаю, что восстановится, не может быть, чтобы Майдан исчез. Наши деды и прадеды все работали [в промысле], у меня и бабушка, и мать, – мать у меня пока жива, слава богу, 81 год, но она уже, конечно, не красит ничего, еще в огороде работает. Я, дочь, сноха красим матрешки, сын точит. С 10 лет красить начала. Мать приучала: "Не пойдешь на улицу, садись красить". Вся деревня у нас занимается этим. Если не отвлекаться, штук десять [за день] я могу полностью сделать. Надо же все бросать, ни в огород, никуда не выходить, только сидеть, красить, если заработать или что-то. А если в огород, еще внучата придут – это уже долго.

Кто сам точил, красил и сам ездил [торговать]. Я ездила, когда мне наточат, я тогда сама накрашу, налачу и поеду. В Сочи ездила много лет, в Ялте была тоже, в Ярославль ездила, в Туле была, в Нижнем была.

Я поехала в Сургут, из Сургута поехали в Воркуту. Приехали, там ни души, только одни ухабины снежные. Что делать? Матрешек никому не надо. Идет одна чукча, на руках держит маленького. Я ей матрешку показала, она махнула рукой, пошла дальше. Стояла, стояла я и ничего не продала. Воркута хороший город, денежный, я поехала за большими деньгами. Ничего не продала.

Такой мешок наложишь, несешь, тебя не видно. Стоишь, дрожишь, когда еще продашь. Конечно, было обычно перед 8 марта, когда мы ездили. Семь человек надо было воспитать, семь человек у меня было, все были обуты, одеты. Мы сами по себе, у каждого был свой подряд, у каждого был свой дом, все рисовали. Вот такие корзины были. Сейчас никуда, и ни с мешками, и ни с чем.