Ведомство верховного комиссара ООН по правам человека регистрирует многочисленные случаи нарушений прав человека в результате российского вторжения в Украину. Об этом рассказали на открытии сессии Совета по правам человека ООН в Женеве Генеральный секретарь организации Антониу Гутерриш и Верховный комиссар Фолькер Тюрк. По словам Гутерриша, наиболее массовые нарушения прав человека в мире сейчас связаны именно с войной России в Украине.

Глава ООН упомянул убийства мирных жителей, миллионы перемещенных лиц, а также зафиксированные управлением Верховного комиссара по правам человека на оккупированных территориях в Украине десятки случаев сексуального насилия со стороны российских военных по отношению к мирным жителям, как женщинам, так и мужчинам.

Эти слова подтверждают в беседе с Радио Свобода и чешские волонтеры, криминологи и девиантологи, которые с самого начала войны принимают участие в расследовании предполагаемых военных преступлений российских военных в Украине, как на оккупированных, так и на неоккупированных территориях.

Кроме фиксирования последствий ракетных и артиллерийских обстрелов, чешские волонтеры записывают свидетельства живших в оккупации – часть из них работала в Киевской и Сумской области после ухода оттуда российских войск, часть – на освобожденных территориях Харьковской и Херсонской областей.

Смотри также

"Отвечать будем всей страной". Россияне о войне, вине и ответственности

По словам чешского криминолога-девиантолога Петра Поймана, речь идет не только о возможных преступлениях российской армии, но и об оценке действий российской полиции, сотрудников ФСБ, гражданских администраций, созданных после оккупации украинских территорий, а также военных структур, созданных Россией на территориях, контролируемых непризнанными территориальными образованиями "ЛНР" и "ДНР". По словам Поймана, во время оккупации на ныне уже освобожденных территориях Украины происходило то, о чем рассказывал профессор Яков Ильич Гилинский, к которому Пойман в конце 2000-х годов ездил на стажировку в Санкт-Петербург, когда писал диссертацию.

– В каких регионах вы побывали и какие свидетельства предполагаемых российских преступлений обнаружили?

– Больше всего и наиболее детально мы над этой темой работали в Харькове и в Харьковской области. Я бы хотел обратить внимание на то, что речь идет об одной и той же оккупационной власти, российской, но были отличия в разных регионах. Это касается депортации детей, например. Очевидцы на оккупированных территориях близ российской границы рассказывали нам, что их детей заставляли ходить в школу, а родителями сказали: "Если дети не будут учиться по новым учебникам, которые привезли с собой оккупационные власти, то они будут отправлены в Россию и учиться там". Это как раз пример близких к России районов Харьковской области. У нас эти учебники есть, мы изучаем их содержание. Второй пример – город Боровая, недалеко от Изюма. Это уже не так близко к границе. Там учителя отказались работать с новыми учебниками, учить детей по ним. Иными словами, очень многое на оккупированных территориях зависело именно от тех, кто непосредственно на месте принимал решения.

– Что вы обнаружили в учебниках, предназначенных для оккупированных территорий?

– Самое интересное, что мы заметили сразу, – что из этих учебников почти исчез Ленин. Историю России без Ленина очень сложно объяснить, а его в учебниках нет. Наоборот, про Сталина там рассказывается много, в картинках, Сталина прославляют. Мне кажется, что причина этого кроется в том, что происходит сейчас в самой России. С точки зрения российских властей, им точно не нужна революция. Для Путина, согласно его собственному изложению истории, Ленин – преступник, который создал Украину. Потому и присутствие в видимом поле человека, который организовал революцию, принимал идеологические участие в революционных движениях в России в начале ХХ века, сейчас российским властям не нужно. Им, наоборот, нужен жесткий государственный контроль, который тут, в этих учебниках, олицетворяет именно Сталин.

– Какие свидетельства возможных военных преступлений российской армии на оккупированных территориях Украины вы обнаружили во время мониторинговой миссии?

– Мы в сотрудничестве с центром "Майдан Мониторинг" занимаемся фиксацией военных преступлений. Их очень много, но есть несколько главных тем, которые стоит изучать и у которых есть перспектива расследовать их в контексте международной юрисдикции. Это, конечно, уничтоженная критическая инфраструктура, разрушение гражданских объектов ракетами. В Харькове это в основном ракеты С-300, мы сталкивались с ними чаще всего. Харьков ежедневно, как минимум еженедельно, становится целью таких ракет.

Кроме этого, существует огромная тема пыток – людей, ставших жертвами пыток во время оккупации. Причем их пытали не только российские военные, но и сотрудники Федеральной службы безопасности, которой помогали местные коллаборационисты. Такие свидетельства тоже у нас есть. И третья огромная тема, но информации о ней крайне мало, – это депортация людей в Россию. Уже сегодня можно говорить о десятках тысяч человек. Речь идет о вынужденной эвакуации туда, куда вы, может быть, ехать не хотите. Это касается в том числе детей. И то, что известно на данный момент: обратно в Украину удалось вернуться только 126 детям, все остальные находятся пока в России, неизвестно где, неизвестно в каких условиях. Появляется, к сожалению, информация о том, что они становятся жертвами торговли детьми и так далее. Это проблема, тяжело поддающаяся подробному изучению, потому что не хватает ресурсов. Одновременно она очень страшная, потому что судьба детей неизвестна.

– Родители этих детей оставались на оккупированных территориях, а детей вывозили?

– Это зависит от ситуации. В разных местах, в разных семьях по-разному. В Изюме, где мы эту тему изучали более детально, нам рассказывали очевидцы, что некоторым семьям предлагали, чтобы их дети уехали на отдых в детский лагерь в Россию. Дети уехали и вернулись. Второй раз снова предложили: дети уехали и вернулись. Третий раз дети уехали и уже не вернулись. И родителям предложили, чтобы они поехали в Россию за ними. Потом не вернулись и эти родители. Те, кто остался на оккупированной и впоследствии освобожденной территории, до сих пор не знают, что с этими людьми произошло. Иногда исчезают дети без родителей, иногда с родителями. Одновременно надо понимать, что Изюм был под обстрелами, родители находились в стрессе и хотели эвакуировать своих детей. В Россию был единственный возможный путь эвакуации. По этой причине сложно сейчас судить, почему дети и родители не возвращались, ведь многие из них не знали, что будет дальше. Жители Изюма (именно в Изюме мы эту тему изучали довольно подробно) были отрезаны от информации. В городе не было нормального интернета, не было электричества, возможности проверить, что происходит в Украине. Многие не знали, что происходит в их стране, где происходят бои, есть ли освобожденные территории, не знали, будет ли ситуация улучшаться или ухудшаться. Они жили в информационном вакууме.

Смотри также

Вхождение в Изюм. Изуродованный город, кладбище на ул. Шекспира

– Вы упомянули в числе возможных военных преступлений удары по критической инфраструктуре. Почему именно такая квалификация дается этим ударам?

– Речь идет о гражданских объектах. Но, конечно, оценку должны давать юристы, потому что наша задача – не расследовать, не давать юридическую оценку, а просто фиксировать факты этого явления, этого преступления. При этом сама агрессивная война является преступлением военной агрессии, и в рамках этого потом происходят другие военные преступления, которые совершают конкретные лица. Но именно тут я склонен считать, что это военное преступление.

– Вы несколько раз были в Изюме, где было обнаружено массовое захоронение после освобождения этого города украинской армией. Расскажите, пожалуйста, о вашей работе там.

– В Изюм мы приехали одновременно с украинской армией, город тогда не был полностью освобожден, еще шла стрельба. Но уже была возможность общения с местными жителями, и они уже тогда говорили об этом захоронении. Но мы не знали, где оно находится, а когда приехали в Изюм, увидели, что у людей всего не хватает. Мы привезли еду: 300 килограммов нашего груза исчезли за несколько минут. Одновременно мы разговаривали с людьми о том, что они видели во время оккупации. Уже тогда они рассказывали про пытки, про исчезновение детей и вывоз их обманным путем в Россию, про детские лагеря… И через несколько дней было найдено массовое захоронение недалеко от старого кладбища. Эксгумация длилась несколько дней. Выяснилось, что первые захоронения там появились в марте, в первые дни оккупации и боевых действий. Это были украинские военные, погибшие либо во время боевых действий, либо в результате пыток или убийств. Но чем дальше – тем больше было захоронений гражданских лиц, погибших в результате бомбежек, боевых действий, у некоторых захороненных были связаны руки, были следы от пыток. Но самое страшное – мы обнаружили людей пожилого возраста, которых хоронили в домашней одежде, напоминавшей пижаму, у некоторых из них были памперсы. Очевидцы рассказывали, что в некоторых случаях российские оккупационные власти не давали возможности родственникам или знакомым заботиться о лежачих больных, о пожилых. Это означает, что они умерли из-за того, что у них не хватало еды, воды, лекарств и так далее. Некоторых из них перед погребением не переодевали. Эту информацию, полученную во время эксгумации, еще должно подтвердить вскрытие, которым занимаются украинские специалисты.

Мы недавно, в декабре, снова вернулись в Изюм, чтобы собрать новые свидетельства очевидцев. Эксгумация уже проведена, на кладбище остались только ямы и кресты. Нам удалось поговорить с людьми, которые жили возле этого кладбища. Они рассказывали, что российские оккупационные власти туда никого не пускали. Каждый день приезжала ритуальная служба: иногда один раз в день, иногда пятьдесят раз в день, в зависимости от ситуации. Один из местных жителей нам рассказал, что у него получилось зайти в лес, он увидел яму, в которой лежали погибшие украинские военные. Его тогда заметил российский военный и сказал, что, если он не хочет присоединиться к этим солдатам, пусть туда не ходит. Поэтому он ушел и больше туда никогда не возвращался. Но он знал, что там происходит.

Из тех нескольких сотен похороненных в массовом захоронении, конечно, далеко не все умерли от пыток. Но однозначно можно сказать, что уровень смертности был крайне высоким. Если до войны за аналогичное время хоронили 4–5 человек, то в данном случае за несколько месяцев оккупации похоронили более 400 человек... Причины их смерти разные, но все они погибли потому, что идет война. Только у некоторых могил было написано имя и даты рождения и смерти, чаще всего информации о личности погибших нет.

– Если мы говорим о погибших из-за пыток или же об умерших из-за неоказания помощи лежачих больных, можно ли в данном случае предполагать, что было совершено военное преступление?

– Конечно. Эти случаи попадают в категорию преступлений против человечества. Я, конечно, не юрист, определение произошедшему должен дать суд. В данном случае я говорю о тех доказательствах, которые мне и моим коллегам удалось собрать на месте.

– Если говорить непосредственно о характере военных преступлений, можно ли по тем свидетельствам, которые вы получили в Украине, составить портрет воюющей армии?

– Российскую армию, на мой взгляд, сложно вообще назвать армией, потому что это преступная структура. Очень часто на фронте оказываются люди, которые не проходят специальную подготовку. Речь о частных военных компаниях, самая известная из них – "группа Вагнера", но она не единственная, там есть и другие. Министерство обороны России использует в своих операциях как раз менее известные частные военные компании, в которых "служат" люди, не прошедшие даже основные психологические тесты, необходимые для ношения оружия.

У нас была возможность по-настоящему детально изучать операцию по освобождению одной их харьковских школ, здание которой было занято в начале так называемой спецоперации российской армией. Мы разговаривали со свидетелями, видели съемки российских вояк. Украинская армия им предложила сдаться, и они не сдавались пять часов. Пять часов воевали, в конце боя здание горело, и они из этого здания выпрыгивали. Это казалось мне в то время странным, но своего рода геройством. А вот когда я начал изучать биографии этих людей, когда посмотрел на изображения на видео этих людей, я увидел другую картину. Многие из них были почти детьми. Это была какая-то группа спецназа, но их внешний вид этому даже издали не соответствовал. И я подумал, что для таких военных нет дороги назад, домой, с фронта. Если они будут сдаваться, то их потом, после возвращения, убьют свои же собственные офицеры. У них нет нормального дома, у них нет жизни, которую было бы жалко терять. Это самое страшное. Эти люди происходят из такого социально-депрессивного общества, что очень часто им нечего терять, и одновременно для них смерть является своего рода дембелем, как кто-то из них говорил.

– Это были именно Вооруженные силы РФ, не представители частной военной компании?

– Там, по всей видимости, это был спецназ, специальные силы российских Вооруженных сил. Это была не частная военная компания.

– Вам кажется, что это делается специально, когда набирают в армию людей с такой биографией, о которой вы рассказываете?

– Да, именно специально. Я много лет изучал девиантное поведение в российском обществе. Интерес к этой теме у меня возник под влиянием профессора Якова Ильича Гилинского, я у него учился в Петербурге, защищал диссертацию по этой теме. Он на многих конференциях, а также в личных беседах предупреждал, что правительство, а именно Путин и его шайка, специально выращивают в российском обществе очень большое количество структур с криминальным характером, людей с крайне низким социальным статусом, которым нечего терять. И таких людей потом специально подбирают в армию или в частные военные компании. Или есть неформальные группы молодежи, существующие под крышей какой-то криминальной или полукриминальной структуры. Одна из наиболее известных – это "Арестантский уклад един", молодежная структура, можно сказать, субкультура. Если упростить, то можно сказать, что это люди, которые стремятся к тому, чтобы стать уважаемыми людьми в криминальных кругах. При этом речь идет о тинейджерах, которые еще учатся в школах, которым по 15–16 лет, а они уже знают воровские понятия, что абсолютно неприемлемо для молодежи, да и для взрослых тоже. Но тут детей учат такому поведению, когда они считают правильным "снимать" деньги со своих одноклассников и эти деньги отправлять в тюрьму, чтобы поддержать воров, которые там сидят, отбывают свой срок. Все эти люди потом могут быть использованы как резерв, как говорил профессор Гилинский, "резерв высшего командования в борьбе с "оранжевыми революциями".

Я в те времена не совсем понимал, что это на самом деле значит. Но если вы хотите такую войну, какую мы сейчас наблюдаем в Украине, вам нужно очень много людей, которых не жалко, людей, которых никто не ищет, людей, которые, если исчезнут, никто, даже их родители, не будут устраивать никаких скандалов, наоборот, будут радоваться, или же у них родителей вообще нет. Это часто люди, которые за все, что у них есть, за всю карьеру благодарны одному человеку или одной структуре, в которой они начали работать в молодом возрасте. И все эти люди сейчас в той или иной степени задействованы в агрессивной российской политике. Без этих людей агрессивная политика фашистского режима Путина была бы невозможна. Потому что без военных структур, без частных военных компаний не было бы рук, которые бы осуществляли эту агрессию. И такого рода агрессивную войну, которую мы видим в Украине, может вести только то государство, в котором находятся тысячи таких людей. Когда я был в Изюме и говорил со свидетелями, присутствовал на эксгумациях, слушал о пытках, которые сложно представить в обычном обществе, я понял: вот тот резерв главного командования режима, который осуществляет эти преступления. Этому резерву нечего терять.

– Вы считаете, что это было продумано – создание именно такой армии в России?

– Но ведь это происходит не только в армии, это везде. В армии самое главное, что люди с таким социальным профилем имели офицерское звание. При этом одновременно в российской армии и немало тех, кого принуждали туда вступать, из-за призыва. Когда я был в городе Боровая Харьковской области, это тоже Изюмский район, местные жители рассказывали, что некоторые военные извинялись, говорили: "Мы не виноваты, нас сюда отправило наше государство. Мы же не виноваты, что наше государство – идиот". Но они все равно выполняли приказы. Некоторые российские военные приезжали в Украину, абсолютно не зная, что происходит. Некоторые даже думали, что Украина – это какая-то маленькая страна, где живут шесть миллионов человек, очевидцы и такое рассказывали. Такие военные дезориентированы, они не понимают, где они находятся и какая их роль в этой войне. Иными словами, в российской армии есть разные люди, не все обязательно с удовольствием совершают военные преступления.

Но вот те военные, которые склонны к девиантному поведению… я считаю, что сам этот факт – очень важная часть анализа, которую не многие учитывают. Далеко не каждый человек способен поступать так, как, мы видим поступает оккупационная армия на занятых территориях. На днях я получил видео, на котором заснято, как мертвым военным отрезают язык. Это не может сделать обычный человек, который примет решение и пойдет служить в армию, это может сделать человек, психологически доведенный до состояния, в котором он способен язык отрезать. Речь о человеке, увидевшем что-то, пережившем какую-то ситуацию, в которой он поначалу стал жертвой насилия. К сожалению, в тех армейских подразделениях, как российских, так и сформированных на территориях сепаратистских территориальных формирований Донбасса, поведение военнослужащих и во время ведения боевых действий, и на оккупированных территориях не соответствует тому, что принято в профессиональной армии.

Я учился в Петербурге в Герценовском университете, в петербургском Юридическом институте Генеральной прокуратуры России, диссертацию я писал по оргпреступности и торговле людьми. Многое из того, что мне тогда, в конце 2000-х и позже, когда я приезжал в Петербург, говорили российские коллеги-криминологи, я вспоминаю сейчас, когда бываю в Украине. К сожалению, во многом Гилинский был прав, когда предупреждал, и ему это крайне не нравилось, что в России все богатство находится в руках нескольких семей, а остальной народ живет очень бедно. Он считал, что это ни к чему хорошему не приведет. Одновременно он уже в те годы замечал фашистский характер режима Путина, который в то время еще формировался. Ну, и в результате мы имеем то, что имеем, – рассказывает криминолог-девиантолог Петр Пойман.

Специалист по военным вопросам из организации Team4Ukraine Ян Гержманек работает в Украине с начала нынешней войны – занимается мониторингом военных преступлений на освобожденных территориях.

– В Украину я езжу с начала войны, буквально в первые дни боевых действий мы отправились туда с конвоем помощи как для гражданского населения, так и для защитников Украины, – рассказывает Ян Гержманек. – С тех пор я и мои коллеги ездят туда регулярно. Мы были в Буче, Изюме, Бородянке, где происходил сбор доказательств, фотографирование, запись свидетельств очевидцев и сбор предметов, которые имели отношение к происходившим на этих территориях событиям. Эту информацию мы передаем как украинским следственным органам, занимающимся расследованием преступлений, так и полиции Чехии, которая подключена к процессу расследования военных преступлений в Украине.

Лично я был в Изюме и в Изюмском районе, где собирал информацию на месте массового захоронения, найденного там после освобождения этой территории украинской армией. Я приехал в Изюм после того, как закончилась эксгумация тел убитых военных и гражданских лиц. Когда я был там, в городе всё еще были следы присутствия российских войск. Я обследовал окопы, находил обмундирование, оставленное российскими военными, а также непосредственно на месте массового захоронения обнаружил мешки для трупов, наручники, в которых хоронили некоторых убитых. Также я составлял карту расположения отдельных могил массового захоронения. То, что я видел, говорит о том, что российская армия старалась скрыть это преступление, потому что захоронения находились на территории местного кладбища – так, чтобы со временем это выглядело, как будто речь идет об обычном кладбище, а не о массовом захоронении, не о месте, свидетельствующем о военных преступлениях. Очевидно, что российская армия планировала долговременную оккупацию этой территории.

– Вы упомянули о том, что обнаружили свидетельства возможных военных преступлений. Расскажите, пожалуйста, что свидетельствует о них?

– В первую очередь нужно говорить об уничтоженных гражданских зданиях не только в Изюме, но и в окрестностях этого города. Далее мы говорили с очевидцами. Они рассказывали, что были против российской оккупации, некоторых местных жителей держали в подвалах, пытали электрическим током, чтобы получить информацию, есть ли в Изюме люди, которые могли бы представлять опасность для российской оккупационной администрации. В основном российские военные искали активистов или сотрудников правоохранительных органов. Они всегда спрашивали о конкретных людях, потому что у оккупационной армии были списки с именами "нежелательных" лиц, которых российские войска хотели найти и обезвредить. Местные люди рассказывали и о том, что некоторых пытали так, что тушили сигареты об их тело или надевали на них так называемые газовые маски, по которым пускали дым. Люди подвергались самым разнообразным пыткам.

Конечно, из-за того, что человек там видит, он не может оставаться спокойным, было чувство тревоги и грусти. Но эти поездки помогли мне понять, каким зверским способом российская оккупационная армия ведет себя сейчас и вела себя в прошлом: нет разницы, говорим ли мы о 1950-х годах прошлого века или о том, что происходит сейчас. Ничего в этом смысле не изменилось.

Меня поразило, что российские военные, несмотря на запах тлеющих тел на кладбище в Изюме, жили посреди массового захоронения, у них там были позиции, они там готовили на костре пищу. Им было все равно. Равнодушие к человеческой смерти, к тому, что они совершают на оккупированных территориях, меня не удивляло, но мне было сложно это принять.

– Вы говорили, что видели свидетельства того, что Россия рассчитывала на длительную оккупацию Изюма и районов, прилегающих к нему. Что свидетельствовало о намерении аннексировать эти территории Харьковской области?

– Это касается в первую очередь администрации, украинских чиновников они стали заменять на своих людей, в школы завозились учебники, в которых история излагалась с российской точки зрения. Местным учителям сказали, что их либо уволят, либо вывезут за пределы Изюма, если они не будут преподавать предметы так, как это выгодно России. И это касалось не только истории этих земель, но и оценки происходящих событий.

– Как местные жители воспринимали освобождение Изюма?

– Они радовались, что их освободила украинская армия и они не находятся под властью чужого им диктатора, который своевольно мучил и убивал местных жителей.

– Какой была жизнь на оккупированной территории? Что рассказывали местные жители?

– Были введены пайки, людям запрещали выходить на улицу, постоянно проверяли документы, на допросы вызывали их соседей, коллег, некоторые с допросов не вернулись. Конечно, людям приходилось выживать в условиях, когда нет даже основных условий для жизни – воды, электричества. К тому же на оккупированных территориях происходили не только пытки и убийства местных жителей, но людям не позволяли посещать родственников, которым требовался уход. И эти в основном пожилые люди умерли из-за недостатка либо еды, либо медицинской помощи.

– Расскажите, пожалуйста, об участии Чехии в документации возможных военных преступлений российских военных, совершенных на территории Украины.

– Когда мы возвращаемся из Украины, мы передаем всю документацию, которую собираем, одному из подразделений полиции Чехии, которое наряду с украинской стороной принимает участие в расследовании. Это и точные координаты мест, где мы, с нашей точки зрения, нашли доказательства возможного военного преступления, фотографии, видео бесед с очевидцами, пережившими оккупацию. Далее мы передаем наши записки или найденные на месте предметы, свидетельствующие о нахождении российских войск, которые нам разрешают вывезти в Чехию, – например, записные книжки или документы российских военных, а также брошенную амуницию, – говорит чешский криминалист Ян Гержманек, принимающий участие в расследовании предполагаемых военных преступлений российской армии на территории Украины.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться