Спустя почти десять месяцев после начала войны России в Украине большинство россиян по-прежнему поддерживают агрессивные действия своего государства. Из-за принятия закона о фейках в отношении российской армии за решетку отправлены пять человек, в том числе московские муниципальные депутаты Алексей Горинов и Илья Яшин, которые получили 7 и 8 с половиной лет лишения свободы. На открытый антивоенный протест осмеливаются одиночки. Эмиграция из страны достигла рекордных масштабов, война внесла раскол во многие российские семьи.

Тем удивительнее истории людей, которые находят в себе силы открыто противостоять войне, оставаясь в России, влюбляться и создавать семьи, несмотря на опасность репрессий за антивоенную позицию и туманные перспективы всей страны.

Оксана Осадчая и Валерий Ремизов – незрячие молодые люди. Что совершенно не мешает им жить нормальной жизнью. Оксане 26 лет, она выпускница филологического факультета ВШЭ. Валерию 28, он окончил юридический факультет Самарского государственного университета, был волонтером штаба Алексея Навального. Оба не приняли войну России против Украины, познакомились, организовывая антивоенные акции в своих городах, полюбили друг друга и поженились.

Свою историю Оксана и Валерий рассказали Радио Свобода:

Оксана: Мы встретились, когда началась война. Мы хотели организовать в Москве митинг незрячих, в итоге пошли на общий митинг 6 марта, потому что многие отвалились из-за закона о фейках. Ну, понятно, у кого дети, у кого пожилые родственники – это ответственность, и риски были очень большие. А Валера собирал такой пикет в Самаре. Через Олега Шевкуна, с которым мы недавно записывали стрим, мы соединились в один чат, и Валера стал нам помогать с митингом. Потом мы начали общаться, полюбили друг друга и летом съехались. Это совершенно невероятная история, какая-то очень поддерживающая в это ужасное время.

–​ Валерий, как вы думаете, почему это случилось?

Валерий: Так решила Вселенная. На самом деле, после начала войны было ощущение какой-то беспросветности, ощущение того, что все вокруг летит куда-то к чертям. Я в тот момент находился в Самарской области, приходил на пары, просто слушал какие-то самые обычные вещи, которые люди вокруг обсуждают, а у меня в голове был абсолютно другой информационный поток, другие мысли – летят ракеты, рушатся дома, а ты ничего не можешь с этим сделать. Ты понимаешь, что это отвратительно, что это плохо, накрывает какое-то ощущение одиночества. Умом ты понимаешь, что все равно осталось много адекватных людей и неважно, где они находятся – за пределами России или внутри ее, но вот это первое ощущение – это просто эмоциональное оцепенение. То, что мы встретились, меня вытащило из этой бездны и мотивировало что-то делать дальше, прежде всего, поддерживать друг друга.

–​ Если я правильно понимаю, вы продолжаете свои антивоенные выступления –​ в том формате, в котором вы можете их проводить, находясь в России. В чем сейчас выражается ваша антивоенная позиция?

Оксана: С начала войны я стала больше читать разные статьи, тексты. Меня особенно стало волновать, как говорить с людьми, которые это все поддерживают. Понятно, что с совсем упоротыми довольно сложно разговаривать, но есть люди, которые говорят: "А, мы ничего не знаем и не хотим знать". И ты пытаешься как-то с ними , по возможности, выстраивать диалог. Я не скажу, что я это всегда делаю, но я стараюсь чаще про это говорить, потому что, мне кажется, что если бы у нас было более собранное и объединенное общество, то, может быть, войны бы удалось избежать. Я не уверена, но это мое предположение.

Теперь я больше высказываюсь в соцсетях. Несколько лет назад я боялась лишний раз высказываться, потому что боялась кого-то обидеть и так далее. Это, наверное, очень сильно идет из среды, из семей в нашей культуре, что не надо ни с кем ссориться, не надо лишний раз говорить ничего провоцирующего. После начала войны мне стало вообще не важно, кто на что может обидеться. Я лично никого не оскорбляю, ничего ужасного не делаю, мне стало еще важнее говорить о том, что я думаю, что я чувствую. Да, какие-то люди перестали со мной общаться, но с этим ничего не поделаешь. Я разговариваю с прохожими. Поскольку я незрячая, я часто куда-то хожу, где я не знаю маршрут, и я спрашиваю у прохожих дорогу. Люди очень часто задают какие-то не вполне корректные вопросы из серии: "А давно ли ты не видишь? А есть ли у тебя муж? С кем ты живешь?" И я в какой-то момент поняла, что такие вопросы мне дают право с ними тоже разговаривать о том, о чем я считаю нужным – о войне, о пропаганде. Если я знаю, что человек идет с ребенком, который ходит в школу, то я могу спросить про "Разговоры о важном", что у них в школе говорят или не говорят о войне. Кто-то с интересом слушает, кто-то – нет, но мне важно пытаться такие диалоги выстраивать.

– Была ли какая-то агрессивная реакция на ваши вопросы?

Оксана: Пока нет. Было несогласие. Когда ты встречаешь, например, дедушку, который выдает, как некую непреложную истину, нечто из представлений Михаила Задорнова про американцев. И когда ты начинаешь с ним спорить, то понимаешь, что этот человек тебя вообще не поймет. Может быть, конечно, он о чем-нибудь задумается, может быть, нет. Пока агрессии не было. Но у нас же еще такой менталитет, что не всегда, но часто людей с инвалидностью пытаются лишний раз не трогать. Они не знают, что с ними делать. И в этом смысле, может быть, это играет мне на руку: я могу сказать немножко больше, чем кто-то другой, кому могло бы за это влететь. Я ходила на митинги, но пока не было такого, чтобы именно на меня было направлено чье-то агрессивное внимание. Не знаю, что дальше будет.

–​ Валерий, какие сейчас остаются возможности демонстрировать свою антивоенную позицию в России?

Валерий: Я считаю, что возможностей-то никто не отбирает, вопрос – в последствиях. Ты сам для себя решаешь, соизмеряешь риски и выбираешь методы. Я не исключаю для себя, естественно, одиночных пикетов. Сейчас это даже легитимный метод. Другой вопрос, что власти не руководствуются законом, они его выворачивают и применяют репрессивно по отношению к неугодной группе людей. В данном случае – это как раз люди, которые не согласны с тем, что происходит фактически с попыткой оккупации. Что я сейчас предпринимаю? Пикеты в последнее время я не проводил. Я налаживаю в разных сферах горизонтальные связи. Я был в структурах штаба Алексея Навального как волонтер в Самаре с 2014 года: раздавал листовки, ходил на многие протестные акции. С одной стороны, когда я разговариваю с людьми, я спорю не со всеми. Если я вижу, что человек состоит из телевизора или из бетона, я не могу с ним спорить. У меня в близком окружении есть человек, который в силу определенных факторов находится в другом информационном поле, он произносит чушь вроде того, что "а я бы всех их сам бы стрелял". Я понимаю, что там не достучаться, к сожалению. Для меня самое страшное – это когда люди не хотят анализировать. Ты говоришь человеку: "Почитай "Медузу", почитай определенные телеграм-каналы, иные источники и подумай, проанализируй, сопоставь уровень своей жизни в твоем городе (какая зарплата, какая инфраструктура, какие больницы) и куда уходят наши деньги ". Этого не происходит.

Как юрист иногда консультирую людей, которых незаконно пытаются утащить на войну. Тогда люди начинают очухиваться: а куда нам написать, а как правильно составить заявление по поводу того, что я хочу пройти альтернативную гражданскую службу, и так далее. Я в этом вижу положительный момент: чем меньше туда пойдет физически воевать людей, тем меньше вреда будет нанесено Украине. Я смотрел кадры, когда они сидят без экипировки, без каких-то нормальных вещей. Как собрали в кучу, повезли в лес, и они сидят возле костра, непонятно в каких условиях. И самое страшное, что у родственников этих мобилизованных не возникает вопроса: а зачем они там?

– Расскажите немного о себе.

Оксана: Мне сейчас 26 лет. Я родилась в Набережных Челнах. И, наверное, поэтому я, как многие люди из регионов, понимаю важность этого диалога. Потому что, когда ты живешь в небольшом городе, там немножко сложнее с доступом к информации, с тем, чтобы найти людей, у которых другие убеждения или у которых есть какие-то определенные убеждения, чтобы было какое-то нормальное образование. Я человек из глубинки, по сути. У меня мама тяжело болела, и я понимала все, что происходит. Человека отправляют умирать без помощи, не делают операцию, пока не дашь на лапу. Это все время заставляло задавать вопросы: почему так происходит? Потом я поступила в Высшую школу экономики в Москве, закончила филологический факультет, работала в сфере образования. Сейчас я работаю в сфере культуры и искусства, во многом тоже занимаюсь просветительской деятельностью – рассказываю о том, как взаимодействовать с людьми с инвалидностью, с прохожими я тоже это часто делаю.

Я не только о политике говорю, но и объясняю, что нельзя хватать человека, даже если вам кажется, что он сейчас упадет. Надо его спросить, надо уважительно обращаться к людям. Для многих это непонятная история. К ним никогда никто уважительно не обращался, а тут кто-то их учит, что надо вежливо разговаривать. Для меня очень важная история – объяснять людям, что надо друг друга уважать, надо уважать пространство, надо уважать мнение человека. Если он говорит, что ему не нужна помощь, надо это принять. У нас еще такой менталитет благотворителей: неважно, хочешь ты или нет, мы тебе все равно поможем. До недавних пор занималась скалолазанием, но тренер не выходит на связь, возможно, эмигрировал. Сейчас я пытаюсь понять, что с этим дальше делать.

–​ Валерий, а вы чем занимаетесь?

Валерий: После школы закончил юридический факультет Самарского государственного университета. Какое-то время подрабатывал: помогал составлять различные обращения, просто занимался частной практикой. Параллельно я еще занимался волонтерской деятельностью, был активистом в структурах Алексея Анатольевича Навального. Где-то с 2014 года и, так скажем, по последние дни был участником различных самарских и тольяттинских пикетов, митингов и прочих акций. А потом, два года назад, поступил еще в Кинель-Черкасский филиал Тольяттинского медицинского колледжа. Решил получить образование массажиста. Мне как-то стало это интересно. Есть музыкальное образование: я играю на гитаре, даже два года учился играть на скрипке, но это дело у меня не пошло. Увлекаюсь компьютерами, нравится возиться с техникой – изучать, как все работает, какие приложения доступны для незрячих. Там есть особенности работы, то есть у каждого незрячего человека скринридер, программа экранного доступа и, соответственно, какие-то приложения более доступны, а какие-то – нет.

–​ Вы открыто критикуете войну в Украине, занимаете последовательную антивоенную позицию. Чувствуете ли вы себя в опасности и какую роль может сыграть ваше физическое состояние в случае, если вас начнут преследовать?

Оксана: С одной стороны, с нашим менталитетом даже пропаганде будет не очень выгодно в открытую нас сажать, потому что какая-то часть общества может этому воспротивиться. Но, помня историю Дмитрия Колкера, которого забрали с четвертой стадией онкологии, я бы ничему не удивилась. Меня одно время очень сильно накрывала ситуация, что, с одной стороны, очень здорово, что Валера столько лет занимался активизмом, но его тоже могут посадить. Но в какой-то момент я поняла, что если все время сидеть и трястись за себя, за него, за всех остальных, то лучше не будет. Ты ничего не сможешь сделать, и при этом даже не будешь к этому готов, если это, не дай бог, случится. Я в какой-то момент поняла, что надо делать то, что делаешь. Меня это спасает. Еще в начале войны я пыталась уехать из России, потому что было очень тяжело.

–​ Почему не уехали?

Оксана: Как раз потому что встретила Валеру. Мы начали общаться, плюс отменили мой рейс "Аэрофлота" в Армению. У нас уже активно развивался роман, и уже не очень хотелось ехать. И я подумала, что если мы будем уезжать, то уже вместе, например, если я поступлю во Франции в магистратуру или найду работу где-то за границей.

–​ Но пока в ближайшее время не планируете?

Оксана: Я в марте буду сдавать экзамен по французскому. Поскольку я его сдаю не в декабре, а в марте, скорее всего, на следующий год в магистратуру не получится поступить по срокам. После начала войны на четыре месяца я забросила французский, а это как раз те месяцы, когда можно было бы к декабрю подготовиться. У меня просто был такое бесконечное чтение новостей, ужасно тяжелое состояние, как и у всех. Я только потом постепенно начала возвращаться к какой-то обычной жизни, хотя ее нельзя назвать вполне обычной, то есть ты все время что-то читаешь, но при этом как-то уже чуть-чуть легче переключаться и пытаться вернуть себя к каким-то привычным действиям. Просто очень тяжело, иногда накрывает это ощущение какой-то безнадеги, когда ты пытаешься что-то делать, но все равно непонятно, что здесь будет дальше с этим законом о запрете так называемой пропаганды ЛГБТ и с кучей других законов, когда любого человека можно сделать иностранным агентом. Каждый раз от этого всего ужасно тяжело, очень хочется как-то на это все влиять, но непонятно как.

–​ Валерий, у вас какие чувства по этому поводу?

Валерий: Может быть все, что угодно. Посадить могут по доносу или по какой-то другой бумажке. Есть такая фраза: "Кто не рискует, тот не остается свободным человеком". Действительно, если постоянно трястись и самоцензурироваться, то тогда ты идешь против самого себя: начинаешь себя ломать, и в какой-то степени это кончается каким-то замыканием в домике, и ни к чему хорошему, наверное, не приводит.

–​ Почему вы против войны, которую ведет Россия? Как вам кажется, чем все это закончится? Каковы будут последствия для России?

Оксана: Мне кажется, невозможно понимать, что происходит, и быть за войну, которую очевидно развязала Россия. Война – это ужасно! Одно дело, когда ты защищаешь свою страну, а другое дело, когда ты нападаешь на другую. Нас вроде бы с детства этому учили, а потом вдруг многие люди почему-то забыли эту непреложную истину. У кого-то родственники воевали в Великую Отечественную, и тут они почему-то тоже оправдывают это, что для меня совершенно немыслимо. Почему кому-то приходится объяснять, что, вообще-то, убивать других ради какого-то куска земли – это ненормально. Хочется, чтобы это закончилось как можно скорее победой Украины, потому что, если у России будет хоть какая-то победа, это развязывает руки. Если проводить такую параллель – когда преступник убил одного, другого, он все больше чувствует безнаказанность.

Так было с Путиным: была Чечня, Грузия, Украина 2014-го. Ему все больше нравится то, что он делает. Но хочется, чтобы все это закончилось, чтобы мы начали быть нормальной страной, в которой люди живут в нормальных условиях. Чтобы люди с инвалидностью, особенно колясочники, не сидели бы всю свою жизнь на пятом этаже, выбираясь из дома, как только их кто-нибудь вынесет оттуда. Когда кто-то говорит, что мы там кого-то защищаем – смешно! Поэтому мне очень хочется, чтобы мы были нормальной демократической страной с нормальными условиями как для людей с инвалидностью, так и вообще для людей, чтобы была защита прав, чтобы нельзя было сажать за убеждения, за сексуальную ориентацию и так далее.

Валерий: Убийство мирных людей – это отвратительно. Это война с непонятными целями, причем даже они выворачиваются наизнанку. Когда само государство кричит, что, если бы мы не начали первыми, "на нас бы тогда напали", тут явно прослеживается какой-то шизофренический контекст. И самое страшное, что многие люди этому поддаются. По поводу последствий – я надеюсь, что победа будет за Украиной, я ей этого желаю – слава Украине, живе Беларусь, и это не обсуждается. Но последствия для России, я думаю, будут довольно тяжелыми. До многих людей будет долго доходить, что случилось. Наверное, это будет сопоставимо с послевоенной Германией, и общество должно будет переболеть своим российским милитаризмом. Шансы на выздоровление есть всегда, но пока очень тяжело наблюдать за этой картиной расчеловечивания людей. Когда человек забывает себя, встраивает себя в какую-то систему и отдает жизнь черт знает за что – это очень большая трагедия.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться