12 декабря был объявлен в федеральный розыск один из основателей группы анонимных художников "Партия мертвых" Максим Евстропов, уехавший из России после начала вторжения в Украину. Фотографии его акций, которые он реализовал со своими единомышленниками, сейчас показывают в Праге на выставке "О боли других" в галерее DOX. По соседству – визуальный дневник Богдана Сокура, который в начале войны учился живописи в Брно, а после ее начала вернулся в родной Киев, чтобы как волонтер помогать другим справиться с последствиями вторжения России в Украину.

Эти художники, каждый по-своему, осмысляют травму, пережитую 24 февраля. Их работы соседствуют с картинами других авторов, получивших подобный опыт в прошлом. Например, немецкого художника Отто Дикса, работавшего с темой страдания и невозможности сопротивления обстоятельствам, когда боевые действия уже начались. В нацистской Германии произведения Дикса объявили "дегенеративным искусством", а в конце Второй мировой войны Дикса против его воли призвали в рамках мобилизации в фольксштурм, отряды народного ополчения.

Несколько офортов из серии "Бедствия войны" Франсиско Гойи – образы, рассказывающие о беспощадности агрессора, – тоже представлены в пражской галерее. В 1808 году Испания была оккупирована войсками Наполеона, а Гойя стал непосредственным свидетелем этих событий и передал в том числе страдания обычных людей посредством своего цикла.

На пражской выставке есть и работа "Дядя Руди" Герхарда Рихтера – изображение дяди художника в форме вермахта, приехавшего с фронта погостить домой. На картине, практически неотличимой от фотографии, хотя изображение размазано, дядя улыбается, но зритель знает, что он погиб на фронте. Рихтер нарисовал эту картину в то время, когда после войны немецкое общество пыталось отрефлексировать нацистское прошлое, а новое поколение художников искало для этого выразительные средства.

"Более 20 лет назад Сьюзен Зонтаг написала эссе "О боли других" (в переводе на русский книга вышла под названием "Смотрим на чужие страдания" – Прим. РС), в котором задала важный вопрос: можно ли показать страдание тем, кто сам его не пережил", – пишут кураторы, приглашая ответить на этот вопрос, посмотрев работы представленных на выставке сорока художников, осмысляющих тему войны.

Одним из кураторов экспозиции является славист, историк авангарда Томаш Гланц. Он рассказывает о том, почему во время жестокой войны важно говорить о страданиях, которые она приносит:

– Книга Сьюзен Зонтаг "О боли других" показывает восприятие войны обществом, которое находится за пределами зоны боевых действий. Она стремится показать важность того, каким образом подаются образы войны там, где сохраняется мир. Почему это эссе стало для вас и других кураторов отправной точкой?

– Когда мы обсуждали концепцию выставки, нам показалось, что книга Зонтаг затрагивает тот момент, который был для нас самым важным, – страдание, связанное с войной, но одновременно нам непосредственно недоступное. Сьюзен Зонтаг писала свое эссе, анализируя военные фотографии и то, как СМИ с их помощью обращаются к нам. Опосредованно, ведь у нас есть знания о том, что где-то рядом происходит что-то чудовищное, но у нас нет к этому доступа. И это исходный момент всей выставки. Она касается художественного творчества и рассказывает о чудовищных моментах, событиях, зверствах и процессах. В первые месяцы войны мне казалось, что изобразительное искусство и литература должны сейчас отдыхать. Но со временем это мое впечатление изменилось. На этой выставке абсолютно подавляющее большинство произведений нарисовано художниками из разных стран мира и одновременно мы не избегаем политических зон. Мне кажется, что в данный момент это, безусловно, очень важно. Сейчас я не могу себе представить другую выставку, которая бы игнорировала ужас, в котором мы живем.

– На этой выставке есть произведения искусства, созданные там, где идет война, непосредственно в Украине. Расскажите, пожалуйста, о них.

– Художественное изображение никогда не является непосредственным свидетельством, его фундамент, его основа – это быть некоторым опосредованным механизмом чего бы то ни было. Художницы и художники из Украины, представленные на выставке, живут в разных местах. Некоторые из них находятся в Киеве, некоторые даже на востоке Украины, некоторые сейчас за границей. И конечно, крайне важно и крайне интересно, как эти люди воспринимают то, что происходит. Вообще то, что сейчас так много внимания уделяется этим художницам и художникам, мне кажется очень оправданным и правильным, поскольку эти люди в истории современного искусства последних десятилетий часто были маргинализованы или воспринимались через призму московских, условно говоря, галерей и художественных институций. Зачастую их украинское происхождение было в форме сноски в биографии. Теперь можно смотреть на них по-другому. И это одновременно вопрос расстановки, иерархии в становлении канона современного искусства.

Также для меня было очень важно, чтобы были представлены голоса из России. Я против бойкота русского искусства. Там, где на нем настаивают художники из Украины, я, конечно, прислушиваюсь к аргументам, но для меня самого это априори неприемлемо, поскольку я, например, давно знаком с творчеством Хаима Сокола, который на выставке тоже представлен. Это художник чрезвычайной силы, работающий с темой насилия много лет… И это тоже любопытный вопрос – как произведения искусства, которые возникли за много лет до начала нынешнего этапа войны, все-таки вписываются в настоящее. Это именно его случай. Он может говорить об абстрактных темах, это куда-то идущие фигуры… но это так же интересно, как и работы, имеющие узнаваемые черты актуальных событий. Также я очень рад, что здесь есть и "Партия мертвых", очень любопытный художественный коллектив из России, который очень смело и невероятно креативно работает как с темой смерти, так и с политическим акционизмом в теперешнем контексте.

– Почему для вас важно, чтобы на одной выставке появилось искусство обеих стран, несмотря на войну, которая застрагивает и Украину, и Россию?

– Я занимаюсь русской культурой десятилетиями, и по опыту последнего года знаю, что там есть люди, которые очень страдают по поводу происходящего. И они искренни. И я бы никогда не позволил себе лишать их голоса только из-за того, что у них российский паспорт. Не думаю, что можно сказать, что все, у кого российский паспорт, в этой войне виноваты. Тогда надо сказать, что мы все в той или иной степени в ней виноваты. Очень важно, что есть люди, которые не только страдают, но и способны это передать способом, который, я уверен, останется в истории культуры как акт творческого сопротивления, выражения ситуации, в которой мы находимся. Я понимаю тех, кто в Украине с большой осторожностью относится к соотношению украинского и российского, русского. Это правильно. Понятно, что во время этой дискуссии возникают заявления или реакции, которые с внешней стороны кажутся несправедливыми или спорными. Я думаю, это часть войны, и еще далеко не самая страшная часть этой войны – возникновение новых конфликтов, новых вопросов. Мне кажется, что это будет длиться еще много лет. Я в данном случае высказываю свое субъективное мнение, на этот счет есть и другое мнение, которое, конечно, я очень уважаю и к нему прислушиваюсь. Для меня лично невозможно исключить из культурного и интеллектуального процесса всех, у кого российский паспорт, поскольку я знаю, что там есть люди, которым есть что сказать. Важно, чтобы они говорили. Это важно для Украины, для будущего России, каким бы оно ни было, и для всех остальных.

Смотри также

Максим Наконечный: "Важно бойкотировать русскую культуру"

– Представленные на выставке украинские художники согласились, как я понимаю, выставить свои работы рядом с работами своих российских коллег. Очень интересный, как мне кажется, дневник, непосредственно из мест, где происходят боевые действия, это, можно сказать, почти репортажные рисунки украинского художника, который учился в Чехии.

– Да, это Богдан Сокур, он учился в Брно и оттуда уехал на войну. Оттуда он и послал нам свой дневник. По нему можно увидеть, насколько он стал игнорировать язык современного искусства, репертуар которого накапливался всю вторую половину ХХ века... Он все это отбросил и перешел на язык чуть ли не детсадовских рисунков. Но одновременно это крайне выразительные свидетельства конкретных материальных фрагментов происходящего или историй конкретных людей. Он рисует портреты жертв текущей войны, и это, с одной стороны, конкретная прагматика жизни и смерти, а с другой – это большая дистанция, ведь чем примитивнее выразительные средства, тем больше дистанция. Когда художник опускается на уровень совсем простой иллюстрации, то возникает необыкновенная интенсивность и ряд вопросов, которые зритель должен сам себе задать.

– Рядом с современными украинскими и российскими художниками кураторы собрали работы классиков изобразительного искусства. Это и Гойя, и Рихтер, и Дикс. Почему вы решили совместить осмысление современной войны и других войн в истории?

– Это очень чувствительный момент, поскольку я очень боялся этого еще на этапе, когда мы готовили выставку и вели многочасовые разговоры о том, что выбирать и чего избегать. Мне было очень важно, чтобы не возникло представление, будто мы делаем выставку о том, что войны всегда были, есть и будут и что нынешнюю войну можно показать на историческом материале. Этого я очень опасался. Действительно, у нас есть работы и ХVII века, и времени Тридцатилетней войны, есть Гойя (начало XIX века), есть Отто Дикс и Герхард Рихтер (это Вторая мировая война), Кристиан Болтанский, который всю жизнь возвращался к теме Холокоста... Но мы выбрали те произведения этих авторов, где конкретные исторические обстоятельства не так узнаваемы. Это касалось и Холокоста, и Ирака, и мировых войн. Это было сделано для того, чтобы остаться на уровне восприятия страдания других, остаться в этом современном моменте. Одновременно я очень рад, что это не украинская или так называемая украинско-русская выставка, поскольку страдание – это не тема, которая связана с национальной принадлежностью или тем более с тем или иным гражданством, а это тема, которая касается всех нас. Здесь есть художники из Восточной Европы и из Западной Европы, из Восточной Германии и из Западной Германии, из Австрии или Ирака, Великобритании и Чехии. И я считаю правильным показывать современных украинских и российских авторов рядом с канонизированными классиками. Мы таким образом даем понять, что относимся к их творчеству очень серьезно. Ведь речь не идет о статусной иерархической своего рода лиге чемпионов, а об искусстве, которое сильно и интенсивно отвечает на те вопросы, которые выставка задает.

– На этой выставке есть много разных образов войны, какими они были в прошлом и сейчас. Видите ли вы что-то общее или что-то новое в работах современных художников, чего не было раньше?

– Всех кураторов интересовал личный, персональный опыт, и это передано в названии, – боль и страдания. Понятно, что речь не идет о героизме или жертвоприношении, об идеологии, собственно, даже не о политике в плане политического искусства как искусства на службе у политики. Это все большие темы, но о них достаточно других выставок. Нам был интересен личный индивидуальный опыт. Страдания мирного населения во время Тридцатилетней войны напоминает нам о том, что происходит сейчас в Украине. Это то, что документирует связь времен. Одновременно меняются выразительные средства, и нам тоже было интересно, как это происходит. Это показано хотя, конечно, пунктиром, но все же на протяжении почти 400 лет. А что касается мировых войн ХХ века, то там нет попытки что-нибудь с чем-нибудь сопоставлять. Есть только один вопрос: каким образом искусство может работать со страданием и как это отражается в нашем восприятии и произведениях искусства и посредством произведения искусства происходящего?

– Как бы вы ответили на этот вопрос: можно приблизить страдание другого визуальными средствами?

– Искусство нас убеждает в том, что это происходит. И я думаю, что, конечно, некоторые образы останутся навсегда. Мы находимся сейчас в этой текущей войне, которая является уникальной с точки зрения медиальной репрезентации. Такого еще никогда не было: это не прямой эфир по телевидению, это война у нас в кармане благодаря социальным сетям, трансляциям. И эта документация создает давление бесконечного потока образов, которые отупляют наше восприятие. Я верю, что искусство способно прервать этот поток. Для меня таким потенциалом обладают работы Катерины Лысовенко. Эта художница в начале войны уехала из Украины со своими тремя детьми и сейчас живет в Граце. У нее там тоже была выставка, там на нее обратила внимание замечательный искусствовед и куратор Екатерина Деготь. И меня поразили работы этой художницы. У нас здесь представлены три картины, хотя я хотел показать больше. Одна из них – большой холст, на котором изображен утопический детский сад, дети с воспитательницей идут на прогулку. Но это печальные дети, а их тела имеют мифические измерения, они немного кентавры, уходящие куда-то в доисторическое прошлое.

Утопизм этой картины прежде всего состоит в том, что прогулка детского сада в нынешних обстоятельствах стала утопией, как и написала художница в комментарии к этой картине. У нее есть чудовищно простые и невероятно жуткие картины, тематизирующие изнасилования в Буче, изнасилование детей, которые она выражает с невероятной прямолинейностью и одновременно дистанцированностью. То есть это такая смесь прямого высказывания с каким-то взглядом издалека, как это и присуще искусству. Это, мне кажется, создает взрывчатую смесь для восприятия, поэтому я с большим интересом слежу за творчеством этой художницы.