– Он… то есть ты имел отношение к бомбе? – не унимался я.

– О, нет-нет, я занимался чисто политическими вопросами, – Гриша уже пожалел, что сболтнул лишнего. – Атомными делами занимались "соседи" из ГРУ. Мы в консульстве не имели к этому никакого отношения.

Курчатов, согласно Грише, интересовался своим американским антиподом как человеком: как тот одевается, как держится, что говорит? Ведь Гриша был единственным, кто лично знал обоих. Неудивительно, что Курчатов хотел узнать об Оппи побольше; простое человеческое любопытство, не более того.

Сверх этого дед ничего мне не сказал; он хранил свои секреты. Тем не менее меня не покидала мысль, что у Гриши были тайные дела с Оппенгеймером.

Смотри также

Кандид и бомба. Александр Генис – о фильмах, получивших "Оскар"

Эта моя мысль находится в прямом противоречии с тем, как взаимоотношения Оппи с советской разведкой показаны в голливудском фильме, собравшем урожай "Оскаров" в этом году. В голливудской версии Оппенгеймер гневно отказывается от предложения своего друга, профессора французской литературы Хаакона Шевалье, передать в советское консульство технические данные о бомбе. В фильме мой дед не упоминается, но именно он, будучи резидентом НКВД в консульстве, должен был получить информацию от Оппи. Хоть Оппенгеймер и отказался от сотрудничества, он не сообщил куда следует (вернее, сообщил, но с задержкой в несколько месяцев) о попытке вербовки, чтобы не подставить своего приятеля Шевалье. В конце концов это вышло ему боком: в разгар холодной войны его заподозрили в измене, лишили допуска к секретной работе и подвергли остракизму. Гонения на “отца атомной бомбы” со стороны бюрократической системы составляют одну из главных сюжетных линий голливудского фильма.

Я бы не стал вытаскивать из пыли мою частную теорию о предосудительных связях Оппи с дедом Гришей, если бы на протяжении десятилетий время от времени не появлялись разнообразные улики и свидетельства в пользу того, что с лояльностью Оппи в отношении американских тайн все было не так однозначно и что Голливуд значительно упростил картину.

Дед Гриша умер в Москве в 1984 году, через девять лет после того, как я навсегда покинул СССР. Весть о его смерти застала меня в Нью-Йорке, где я преподавал микробиологию в Колумбийском университете. Я думал, что Гришины тайны навсегда ушли вместе с ним. Но через десять лет, в 1994 году, в Америке вышла книга о советских шпионах, в которой две главы были посвящены моему деду. Это были воспоминания 95-летнего Павла Судоплатова, бывшего шефа сталинской разведки, организатора убийства Троцкого и руководителя партизанского движения. Судоплатова разыскали в Москве два американских журналиста – супруги Джеральд и Леона Шехтер, которые под его диктовку написали книгу “Спецоперации: воспоминания нежелательного свидетеля – сталинского супершпиона”.

Судоплатов рассказал, что дед Гриша познакомился с Оппенгеймером в доме сан-францисской миллионерши Луизы Брэнстен. Я собрал всю информацию о Луизе, которую только мог найти. В газетах того времени её называли не иначе как "абрикосовая наследница", поскольку её состояние происходило из семейного бизнеса по производству сухофруктов. О том, что у Луизы Брэнстен были с моим дедом романтические отношения, я узнал из рассекреченных донесений ФБР. Их свидания детально фиксировались двумя микрофонами, установленными оперативниками в спальне и библиотеке особняка Луизы по адресу: 2626 Грин-стрит, за углом от советского консульства. Луиза сошлась с моим дедом вскоре после его прибытия в Сан-Франциско осенью 41 года; она тогда только что развелась со своим первым мужем – известным голливудским сценаристом. Грише было 42; Луизе 33, т. е. она была на 8 лет моложе моей бабушки, которая в это время находилась в эвакуации на Урале. Луиза не жалела денег на прогрессивные проекты. В её доме собирался цвет лево-либеральной Калифорнии. Согласно отчетам ФБР, она была секретным членом Коммунистической партии США и помогала Грише выявлять кандидатов для вербовки.

***

Вечеринка, на которой Гриша познакомился с Оппи, состоялась 6 декабря 1941 года по случаю сбора средств в пользу ветеранов “Бригады им. Авраама Линкольна” – американского добровольческого отряда, воевавшего под эгидой Коминтерна в Испанской гражданской войне (вспомним хемингуэевский "По ком звонит колокол"). Советский дипломат, сам ветеран Коминтерна, произвел большое впечатление на профессора левых взглядов из университета Беркли, и они быстро нашли общий язык.

Это были судьбоносные дни; на следующее утро японцы нанесли удар по Перл-Харбору, а четыре дня спустя Гитлер объявил войну США. Когда еще через несколько дней Гриша и Оппи встретились на ланче тет-а-тет, их страны были в состоянии войны с Германией и собеседники чувствовали себя союзниками.

Оппи мучило чувство беспомощности в связи с военными успехами нацистов в Европе. Единственную надежду на то, чтобы остановить Гитлера, он видел в Красной армии. Понимал ли он, что перед ним сидит не простой дипломат дружественной страны, а агент советской разведки? Имело ли это для него какое-нибудь значение?

Так или иначе, по словам Судоплатова, на той встрече Оппи рассказал Грише о секретном письме Альберта Эйнштейна президенту Рузвельту по поводу атомной бомбы. Ставшее впоследствии исторической вехой, с которой началась ядерная эпоха, письмо предупреждало администрацию о военном потенциале атома и о том, что работа над новым оружием в Германии, возможно, уже началась. В те дни о письме знали лишь несколько человек. Вашингтонская бюрократия, жаловался Оппенгеймер, тянет с решением: прошло уже почти два года, и ничего не происходит. Если немцы сделают бомбу первыми, произойдет катастрофа.

Как пишет Судоплатов, несколько дней спустя они встретились еще один – и последний – раз. К концу 42-го года администрация наконец, раскачалась, был запущен грандиозный оборонный проект с центром в Лос-Аламосе, и Оппи стал его научным руководителем. С этого момента он перестал общаться с компанией Луизы Брэнстен и скрылся за стеной секретности. Но слухи о его новой роли ползли по городу.

По словам Судоплатова, донесения Гриши о разговорах с Оппенгеймером, о его “исчезновении” и о том, что в тайном проекте участвуют десятки ученых, в том числе нобелевские лауреаты, сыграли решающую роль в решении Сталина начать работу над советской бомбой в московской лаборатории Игоря Курчатова.

Координатором программы в политбюро стал Берия, а Судоплатова назначили руководить разведывательной частью. В секретных советских сообщениях американский атомный проект получил кодовое название "Энормоз" (enormous – "грандиозный"). Поначалу проникновение в "Энормоз" шло через активистов компартии США из университетской среды. Но к концу 43-го года московский центр, боясь раскрыть операцию, приказал Грише прекратить всякие контакты между коммунистами, связанными с консульством, и учеными "Энормоза". С этого момента вся информация из Лос-Аламоса попадала в Москву через нелегальную сеть от "кротов", внедренных в американский проект, которые передавали информацию через тайных курьеров, не связанных с компартией.

Самым важным кротом был Клаус Фукс, немецкий физик, который в конце концов передал в Москву подробные технические данные бомбы. Фукс прибыл в Лос-Аламос в составе группы британских физиков в конце 44-го года, когда Гриша уже вернулся в Москву. Но, согласно Судоплатову, Фукс оказался в Лос-Аламосе не без помощи Гриши (и Оппи). Дело в том, что жена Оппи Китти, а также его брат Фрэнк оставались активными тайными членами компартии. Еще до того, как Гриша прекратил контакты с Оппи, он разработал план, как с их помощью привлечь его к сотрудничеству. Центральную роль здесь сыграла Лиза Зарубина, жена нью-йоркского резидента Василия Зарубина. С Гришиной подачи она сблизилась с Китти и Фрэнком и через них внедрила в сознание четы Оппенгеймер мысль, что по справедливости к работе против Гитлера должны быть допущены беженцы из Европы, участники антигитлеровского сопротивления. Был даже разработан специальный пароль, по которому Оппи мог узнать, что тот или иной ученный рекомендован товарищами из европейского антифашистского подполья. Фукс якобы знал этот пароль. Получалось, что Оппенгеймер внедрил в свою собственную лабораторию шпиона!

Судоплатов утверждает, что неудачная попытка вербовки Оппи с помощью Элтентона и Шевалье в 1943 году была предпринята через голову Гриши в нарушение приказа о прекращении дальнейшей работы по “Энормозу”:

Мы понимали, что американская контрразведка обратит внимание на связи Хейфеца с прокоммунистическими кругами, имеющими выход на специалистов Манхэттенского проекта. Получив соответствующую директиву Москвы, Зарубин приказал Хейфецу немедленно прекратить разведывательные операции с использованием активистов компартии. Однако ряд активистов продолжали действовать по собственной инициативе. В 1943 году, нарушив полученное от Зарубина указание, они, не зная о наших выходах на семью Оппенгеймера, обратились к нему с просьбой о предоставлении информации о работах в Лос-Аламосе. Оппенгеймер, опасавшийся раскрытия связей через жену и брата с нашими людьми, вынужден был поставить в известность американские спецслужбы об этой просьбе знакомого, связанного с компартией. Это привело к тому, что все связи с видными физиками, участвовавшими в работах по атомной бомбе, были переключены на канал нелегальной разведки и использование специальных курьеров, имевших безупречное прикрытие в глазах американской контрразведки.

По версии Судоплатова, ирония судьбы была в том, что неудачная вербовка с помощью Шевалье попала в поле зрения ФБР и стала главной претензией к Оппи во время последующего расследования Комиссией по атомной энергии (о чем и повествует голливудский фильм). Однако информация о том, что Оппи откровенничал с моим дедом и помог трудоустроить Фукса, оставалась для американцев неизвестной вплоть до выхода книги Судоплатова.

***

ЦРУ в эти дни пыталось придти в себя после скандального разоблачения Олдрича Эймса, российского "крота" в недрах американской разведки. Во вновь вспыхнувшем интересе к атомному шпионажу тогдашний директор ЦРУ Джон Дойч увидел возможность рассказать о прежних достижениях. В своей следующей книге "Священные секреты: как советские шпионы изменили историю Америки" (2002) Шехтеры рассказывают, как Дойч в сердцах воскликнул: "Почему все только и говорят о наших провалах?! Почему бы не рассказать об успехах?"

Л.Б. получено ВМер

СОВ. СЕКРЕТНО

СРОЧНО

экз № 3 .

НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР ГЕНЕРАЛЬНОМУ КОМИССАРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

товарищу БЕРИЯ Л. П.

В соответствии с Вашими указаниями от 29.IX-1944 г. НКГБ СССР продолжает мероприятия по получению более полной информации о состоянии работ [по проблеме урана] и их развитию за границей.

В период 1941-1943 гг. важные данные о начале исследований и работ в США по этой проблеме были получены нашей закордонный агентурой с использованием контактов тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ и в связи с выполнением ими ответственных поручений по линии [ИККИ].

В 1942 г. один из руководителей научных работ [по урану в США проф. Оппенгеймер (негласный член аппарата т. Браудера)], проинформировал нас о начале работ.

По просьбе тов. ХЕЙФЕЦА, подтвержденной [т. Браудером] им было оказано содействие в допуске к исследованиям ряда наших проверенных источников, в т. ч. родственника [т. Браудера] .

В связи с осложнением оперативной обстановки в [США], роспуском [Коминтерна], а также, принимая во внимание объяснения тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ, по делу МИРОНОВА, представляется целесообразным немедленно прервать контакты руководства и активистов [КП США] с учеными и специалистами, участвующими в работа по [урану].

НКГБ просит получить согласие Инстанции.

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ СССР

Комиссар Государственной безопасности I ранга

/МЕРКУЛОВ/

Наблюдательный читатель отметит, что документ был отпечатан в 3 экземплярах, а наиболее чувствительная информация (в тексте в квадратных скобках) была вписана Меркуловым от руки, чтобы не попалась на глаза машинистке. Первый экземпляр письма был направлен Берии, который прочитал его на следующий день, о чем свидетельствует рукописная пометка Меркулова “Л.Б. Получено. ВМер”. Второй экземпляр ушел в архив НКГБ (откуда его через 58 лет извлекли Шехтеры), а третий попал в архив Первого управления НКГБ, т. е. закордонной разведки.

Упомянутый дважды в письме т. Браудер – это Эрл Браудер, генеральный секретарь компартии США, дед нашего современника Уильяма Браудера, лоббиста “Закона Магнитского”. В российской разведывательной терминологии “негласный член аппарата т. Браудера” (так охарактеризован в письме Оппенгеймер) означает “тайный член компартии”; а ИККИ – это исполком Коминтерна. “Инстанция”, согласие которой на продолжение операции испрашивает Меркулов, на бюрократическом жаргоне тех времен – это лично Сталин.

Смотри также

"Он всегда был убийцей". Билл Браудер – о Владимире Путине

Наконец, “Миронов”, по делу которого Гриша и Зарубин давали объяснения, – это заместитель нью-йоркского резидента Василий Миронов, написавший Сталину донос на своего начальника, резидента в Нью-Йорке Василия Зарубина, его супругу Лизу а также на Гришу, обвинив их в связях с ФБР. В результате этого доноса чета Зарубиных, а также Гриша были в середине 1944 г. отозваны в Москву. Как утверждает Судоплатов, последовавшее расследование всех троих полностью оправдало. К тому же выяснилось, что Миронов одновременно отправил анонимку в ФБР, где выдал тайную роль Зарубиных и Хейфеца. Миронов был признан невменяемым и отправлен в сумасшедший дом. А Лиза Зарубина и мой дед получили по ордену Красной Звезды за успехи в атомном шпионаже – я этот орден видел в детстве своими глазами. Об их возвращении в Америку теперь не могло быть и речи, и оба были трудоустроены в Отделе “С” (отделе Судоплатова), занимавшемся атомным шпионажем.

Итак, казалось бы, “письмо Меркулова” поставило точку в вопросе о роли моего деда в истории атомной бомбы: он выведал у Оппи первоначальную информацию об “Энормозе”, а затем с помощью Лизы Зарубиной внедрил Фукса в самое сердце американского проекта. Донос Миронова оборвал этот этап Гришиной карьеры, и он вернулся в Москву.

***

Но все оказалось не так однозначно. Вскоре после выхода мемуаров Судоплатова появилась альтернативная версия, которая не только очистила Оппи от обвинений в предательстве, но и низвела Гришу с центрального места в этой интриге на роль незначительного статиста. В 1996 г. в Лондоне объявился некий Александр Васильев, бывший сотрудник Первого главного управления – ПГУ, как называлась внешняя разведка КГБ до того, как она стала СВР. Васильев вывез с собой восемь тетрадей подробнейших выписок из архивов разведки периода 30–40-х годов. Выписки эти Васильев делал с ведома, согласия и под присмотром руководства СВР, задумавшего издать в США книгу об истории советского шпионажа. Но к 1995 году книжный проект заглох, а Васильев убежал в Лондон, захватив с собой эти тетради.

По материалам Васильева в 1998 г. в Нью-Йорке вышла книга “Заколдованный лес: советский шпионаж в Америке – Сталинский период” в соавторстве с Алленом Вейнштейном, директором Национального архива США. Большая часть материалов Васильева нашла подтверждение в независимых источниках, в том числе в расшифровках ВЕНОНЫ, и поэтому экспертное сообщество признало “тетради Васильева” аутентичными.

***

В качестве постскриптума привожу мнение пожалуй наиболее компетентного источника по теме атомных секретов – диссидентского гуру А. Д. Сахарова, с которым я был близко знаком до своего отъезда из СССР. После смерти Курчатова Сахаров стал ведущим ученым советской ядерной программы и считается отцом советской водородной бомбы. Сахарова с полным основанием можно назвать советским эквивалентом Оппи: оба разработали для своих стран страшное оружие и оба вошли в конфликт с властью относительно результатов своей работы. Обоих в конце концов лишили допуска, изгнали из профессии, объявили антипатриотами и обвинили в измене. Академия наук СССР травила Сахарова. У Оппенгеймера был свой антагонист в лице физика Эдварда Теллера, ярого антикоммуниста и главного сторонника термоядерного оружия.

Смотри также

Игра, где ставкой является жизнь. Мемуары Александра Гольдфарба

“Начнем с того, что я пошел гораздо дальше Оппенгеймера”, – сказал Сахаров в ответ на мое замечание, что он и Оппи похожи, как зеркальные отражения.

Разговор происходил в маленькой квартире Сахарова на ул. Чкалова осенью 73-го года, за 20 лет до разоблачений Судоплатова. В эти дни советские газеты захлестнула буря “народного негодования” по поводу сахаровских выступлений. И немудрено: ведь он публично призвал Запад не поддаваться убаюкиванию советской пропагандой “детанта” (как тогда называли разрядку напряженности – détente). Бросив прямой вызов режиму секретности вокруг атомных академиков, Сахаров открыто встречался с американскими корреспондентами и дипломатами. Он приносил Советскому Союзу реальный, ощутимый вред. В глазах власти он безусловно был изменником.

Но Сахаров удивил меня, заявив, что никогда бы не выдал известные ему секреты. Он их знал достаточно, но считал себя, как он выразился, “навеки связанным” данным обетом молчания. Для него это был “вопрос чести, а не лояльности”.

Мне эта позиция тогда показалась непоследовательной, так как джентльменские соглашения возможны только с джентльменами, к числу которых советскую власть никак нельзя было отнести. К тому же, как говорят англичане, "в любви и на войне все средства хороши".

Но так или иначе, если судить по отношению Сахарова и считать Оппи его зеркальным отражением, то и Оппи, скорее всего, был чист, и голливудский фильм точно передает суть его образа. Конечно Сахаров, будучи ведущим участником курчатовской команды, знал наверняка, был ли Оппенгеймер источником информации. Но об этом он ничего не сказал, потому что это как раз и означало бы выдать секрет.

Вот, что он сказал мне тогда: “Конечно, эмоционально я симпатизирую Оппенгеймеру. Он действовал по убеждениям. Но интеллектуально он абсолютно неправ, и наша с ним внешняя эквивалентность обманчива. Пусть наши внутренние порывы похожи, но системы, в которых мы функционировали, были совершенно различны. Конечно, и там и здесь были секреты, ученые и бюрократы. Но тирания неэквивалентна свободе, так же как раковая клетка неэквивалентна здоровой. Поэтому, если смотреть в корень, то один из нас пошел в правильном направлении, а другой – в противоположном”.

Конечно же, истина относительна, и всё, как известно, зависит от позиции наблюдателя. Я встречал много умных и честных людей на Западе, которые были абсолютно убеждены, что капитализм – это вселенское зло, а коммунизм – свет в окошке. Встреться Сахаров с Оппи, каждый настаивал бы, что в правильном направлении пошел именно он. Но, оглядываясь назад, можно сказать, что с тех пор появился и объективный критерий их спора, а именно то, каким образом каждый из них вошел в историю. Величие Оппенгеймера состоит как раз в разработке Бомбы, а его эксперименты с коммунизмом – всего лишь пятно на репутации, которое его поклонники стараются не замечать. А вот Сахаров, наоборот, будучи не менее результативным физиком, чем Оппенгеймер, остался в истории все-таки как борец с тиранией и символ свободомыслия, несмотря на весь свой вклад в "дело Бомбы".

Что же касается моего деда Гриши, то его фигура не менее иллюстративна для понимания того, что происходило в 20-м веке, ибо в его орбиту, помимо Оппи, попали многие знаковые личности тех времен, оказавшиеся в поле напряжения между коммунизмом и фашизмом. Но это совсем другая история.