Довольно давно русскую политическую блогосферу так не встряхивал всего один публицистический текст.

Речь о колонке Шуры Буртина "Мир не знает, как противостоять злу", которую в начале недели опубликовала "Медуза" (стоит, наверное, прочесть и целиком):

Только после этого убийства стало понятно, насколько мы неосознанно все-таки жили надеждой на "нормальное" будущее. Очень хотелось думать, что происходящее – какая-то временная ошибка. Несмотря на голос разума, в нас жил туманный образ этого предпочитаемого будущего – и определял наше поведение. Навальный поставил на этот образ свою жизнь, и тем как будто делал его реальным. А Путин нам по-простому объяснил, что этого будущего нет.

И мне кажется важным не впадать обратно в иллюзию. Это зло на самом деле страшнее, чем мы способны переварить. Оттого что мы принесем цветы, выложим фотографию с Юлией Навальной, это будущее не появится, мы просто себя успокоим.

В этом видео "не сдавайтесь" Навальный говорит про какую-то нашу силу. Не знаю. Может, он чувствовал свою силу и на всех ее экстраполировал. Мне кажется важным почувствовать нашу слабость. Ясно увидеть, что будущего у нас нет и что мы очень слабы. Увидеть, насколько мы разобщены, как плохо умеем друг другу помогать.

Надеяться, что с Россией в сколько-нибудь обозримом будущем будет что-то нормальное, опасно. Мы имеем дело с очень плохим, злокачественным процессом, который остановится очень не скоро. Потому что Россия огромная страна и сил у нее до фига.

Наталия Геворкян:

Шура Буртин написал колонку в Медузе, которая, подозреваю, многим не понравится. Это его взгляд на происходящее. Не оптимистический. Но достойный того, чтобы подумать об этом.

Кристина Астафурова:

Хорошая колонка у "Медузы" на смерть Навального, которая мало кому понравится, – про то, как на самом деле вредно надеяться на хорошее будущее (и в контексте России, и расползающейся во все стороны войны, и вообще) и всем пора четко осознавать, что дальше всё будет плохо. А ещё убийство Алексея – очередной сигнал Путина Западу, чтобы уважали, боялись и договаривались с ним. И, разумеется, договариваться в итоге будут, потому что мир не придумал способов победить зло с ядерной кнопкой, выражая параллельно всю ту же прежнюю озабоченность в ожидании его физической смерти по естественным причинам. В принципе, я давно про себя талдычу, что будет только хуже-хуже-хуже, а Буртин это просто сейчас запоздало грамотно сформулировал. Меня перманентно обвиняют (в том числе самые близкие) в пессимизме, а я в ответ обороняюсь, что наоборот, дескать, реалистка, это вы ничего не понимаете. Не надо жить иллюзией на светлое "завтра", ориентироваться на совершенно неповторимый опыт нацистской Германии – уже тошнит. У Буртина в конце правильный вывод – из всего этого [кошмара] каждому из нас придётся спасаться поодиночке, потому что мы крайне разобщены и не умеем объединять силы в мелочах. Собственно, каждый раз заходя в фейсбук, я только подтверждаюсь, что многие люди даже разговаривать друг с другом не в состоянии. Все ненавидят всех, а значит, Путин побеждает, оттирая руки от свежей крови.

Георгий Урушадзе:

С чем в статье Буртина я согласен. И говорил это раньше:
буду счастлив ошибиться, но никакой прекрасной рф будущего не будет. Надежда в принципе чувство очень неконструктивное.
Ещё будет много крови, страданий, возможно, пепла.
Через пару поколений в одной из отколовшихся частей появится проблеск чего-то прекрасного (хотя, возможно, я слишком строг к критериям прекрасности, и что-то появится уже через одно поколение).
Вывод: при этой жизни ПРБ можете создать вы сами внутри себя, распространив потом её в пределах своего круга и, видимо, только в той части света, где знают о ценности жизни и правах человека. Помогая на максимуме возможностей другим, которые в том числе там, в ужасной рф прошлого.

Евгений Эрлих:

Текст и вправду важный. Как бы его описать... это когда у молодого бойца паника, и сержант хлещет того наотмашь, так, чтобы реальная физическая боль заглушила ментальный страх. С болью жить можно, а в состоянии паники или эйфории – долго не вытянешь. Вот так Шура и хлещет своим текстом, не жалея никого.

При этом колонка притягивает самую разную критику.

Роман Волобуев:

Из текста Буртина узнал, что на третий год войны, посадок и махания атомной бомбой, у кого-то ещё были иллюзии, что это говно как-то в обозримом будущем чинится (и только смерть АН открыла глаза). Ну вы, ребят, даете конечно.

Михаил Шевелёв:

В обсуждаемом тексте Ш. Буртина, предупреждающего об опасности оптимистического взгляда на жизнь, есть один фундаментальный дефект – несколько навязчивое употребление местоимения множественного числа "мы" ("нам", "нас"). Это прием известный, но выдающий слабость позиции. Которая компенсируется утверждением, что изложенная точка зрения носит массовый характер. В личном качестве, от первого лица единственного числа полагаю, что так делать не надо. Автор либо рассказывает, от имени какой социальной группы он выступает, и какую наставляет. Либо расписывается в попытке вылечить персональное уныние за чужой счет. В этой заметке достаточно поменять "мы" на "я", и из пророчески-трагической ("Нам не на что надеяться") она становится просто брюзгливой ("Мироощущение мое плачевно, настроение ни в Красную армию, чего и всем желаю").

Николай Эппле:

Шура Буртин – выдающийся журналист и великолепный автор (уже только статей про Дмитриева и Титиева вполне достаточно для авторского бессмертия), блестяще умеющий проговаривать смутно ощущаемое многими. В широко обсуждаемом сейчас тексте он хорошо, как он умеет, проговорил ощущение страха и безнадежности. Это важно было проговорить, но не менее важно понимать, что проговаривание это нужно для того, чтобы следующим действием постараться как-то deal with it как с хорошо описанной проблемой. Потому что, во-первых, жизнь в страхе и без надежды совершенно точно разрушает. А во-вторых, картина страха и безнадежности не меньшая, а большая иллюзия и нетрезвенность, чем ложные и наивные надежды.

Леонид Рагозин:

В колонке Буртина много искренности и эмпатии к людям, понимания их порога боли (относительно низкого). Но при этом она читается немножко как пародия на миллениалов, которые корчатся в судорогах и срочно сдаются в терапию от того, что 30 лет назад просто вызывало бы злость и желание действовать.
В этом видении мира, которое целиком про себя/нас и наши замороченные переживания, вообще теряется контекст – и исторический, и геополитический.
Так как это про нас любимых, то всё возводится в абсолют. Если у нас есть враг, то это самый страшный враг на свете, капслоком. Внеконтекстный враг, абсолютное зло, исторически беспрецедентное, Сталин и Гитлер в одном флаконе. Исчадие ада, мечтавшее уничтожить наш мир с момента зачатия. Соотвественно наше бессилие что-то изменить тоже абсолютно. Только покой, только терапия.
На практике это означает, что в анализе ситуации реальные действия и интересы политических, экономических и социальных групп/классов заменяются пафосной эзотерикой на тему "имперского сознания" и "рабского менталитета", мифологическим восприятием геополитики по Толкиену, мир "орков" и "эльфов".
А также показушным самобичеванием, быстро переходящим в бичевание несамобичующихся: "Если ты невиновен, то чья в том вина, важно первым успеть с покаяньем".
И опять же, поскольку это всё про нас, то и замыкается всё на России. Это удивительно, но нет более герметично замкнутого дискурса чем российский оппозиционный.
Там нет ни Запада с его крайне-правым популизмом и параноидальными со времён 9/11 секьюритократами. Нет этно-национализма в Восточной Европе. Вообще напрочь отсутствует Украина – подвергать её политику критическому анализу, вообще знать про неё что-либо за пределами её собственного пропагандистского нарратива – это нарушение всех священных заповедей одновременно.
И вот в итоге таки да – реальное бессилие. Интеллектуальное, не физическое. Пострадать, пожертвовать собой ещё как-то можем. Но быть насколько смелым, чтобы свободно думать о своей собственной судьбе и реальном мире вокруг нас – это тяжело, невыносимо. Не говоря о том, чтобы иметь волю взять свою личную и нашу общую, коллективную судьбу в свои руки.
А про взаимопомощь, солидарность, просто симпатию к друг другу всё очень правильно написано. В целом да – не надо подвигов, надо для начала просто научиться уважать и любить самих себя, лично и коллективно. Меняться надо самим, там глядишь и страна изменится.

Сергей Медведев:

После десятка реферралов от френдов, я прочел, наконец, манифест отчаяния Буртина на Медузе и был им разочарован и даже раздосадован. Уж на что я пессимист относительного будущего России, и должен был бы согласиться с автором, но тут не холодный анализ и прогноз, а форменная истерика, и главное, он повторяет в каждом абзаце одно и то же. Он похож на человека, который раскачивается на стуле, обхватив голову руками, и повторяет: это [кошмар], это [кошмар], это [кошмар]... Абсолютно непродуктивное занятие, и терапевтической ценности в нем тоже никакой.

Ольга Шакина:

Я очень хотела бы поддержать Шуру Буртина, удивительного автора и, судя по всему, человека, который бывал в стольких вариациях ада, чтобы рассказать нам о них, что нам сложно представить, – а теперь написал о результате этих путешествий по земле и в голове, о самом страшном и личном, раскрылся и подставился, прекрасно представляя, насколько жестко это заденет и как накидают в панамку – и кидают, и это точно больно, и он знал, но написал, потому что не мог не. И силу принимают за слабость, а сострадание за мелкодушие. Я атеистка, но это какая-то библейская история.
И я с ним.

Анна Старобинец:

Чего вы все так травмировались текстом Шуры Буртина на "Медузе"? Он пишет ведь совершенно очевидные и здравые вещи – настолько очевидные, на мой взгляд, что скорей уж впору критиковать этот текст за банальность, чем за "жестокость", "депрессивность", "кликушество" или попытку лишить реципиентов надежды.
Текст Шуры – инструкция по выживанию и адаптация фразы, приписываемой Виктору Франклу, психиатру, узнику нацистского лагеря: "Первыми сломались те, кто верил, что скоро все закончится. Потом – те, кто не верил, что это когда-то закончится. Выжили те, кто сфокусировался на своих делах, без ожиданий того, что ещё может случиться". Вот Шура предлагает нам всем (и уехавшим, и оставшимся, у всех свой "концлагерь") единственный вариант, который помогает в концлагере: сосредоточиться на полезных и добрых (!) делах.
А что надежда? Надежда – это и правда довольно опасная штука, если она твоя единственная опора. Такая надежда – как табуретка под человеком с петлей на шее. Если она рушится – человек гибнет. Не нужно пестовать табуретку. Нужно разбираться с петлей и не делать вид, что петли вовсе нет, или что петля – не петля, или что табуретка – адекватная от этой петли защита.
Ну или допустим, мы не в петле, а во тьме. В чем смысл жить во тьме надеждой, что скоро зажжется свет? Ну вот не зажигается он – и счет уже на годы идет. Не лучше ли, пока света нет, научиться ориентироваться во мраке? Вдруг там есть кто-то еще, кому мы можем помочь? Вдруг вместе во мраке проще? Об этом же Шурин текст!
Надежда невротизирует, когда она не подкреплена реальными, практическими основаниями сбыться – это касается и тяжелых болезней, и вообще разных бед. "Ты, главное, надейся, верь в лучшее, и все будет хорошо" – чудовищная фраза, вот честно. Она возлагает ответственность на того, кто оказался в беде – как будто, если беда пришла/не уходит, это значит, он неправильно надеялся и недостаточно верил. Неважно, правильно ли человек верит. Это магическое мышление. Важно, правильно ли он принимает медикаменты, в том числе и симптоматические. И есть еще прекрасное в том же духе: "Ты, главное, не думай о плохом". Не этим ли всех так задел этот текст? В нем "думают о плохом". Суеверный трепет?
Я видела людей, абсолютно морально сломленных тем, что они изо всех сил надеялись и думали о хорошем – а ситуация ухудшалась. Я видела людей, которые в этот момент сдавались – хотя это была череда проигранных битв, а не проигранная война. Ей-богу, иногда полезно думать именно о плохом – чтобы на нем сконцентрироваться и не пропускать удары.
Ребята, похоже, эта зима будет долгой. Нет смысла чморить синоптика, который сделал плохой прогноз, и требовать, чтобы он срочно вернул весну. Есть смысл тепло одеться – и помочь одеться тем, кому не во что.
Мне кажется, иногда единственные способ спастись – убить надежду чуть раньше, чем надежда убьет тебя. Тем, что она не сбывается.

Сергей Кузнецов:

Мне кажется, я сейчас огребу, но, пожалуй, тоже напишу про статью Буртина.
Многие увидили в ней нытье, крики "шеф, всё пропало!", призывы немедленно валить из России и обесценивание всех, кто там остался. Некоторые посчитали, что это призыв сложить оружие и сдаться. Прекратить борьбу.
У меня с этой статьей случилась странная вещь. Мне она показалась вполне вдохновляющей и предлагающей позитивную программу действий.
Читая отзывы на статью, я всё пытался понять, в чем же дело – а потом сообразил.
Дело в том, что я вырос под влиянием двух связанных друг с другом этических систем.
Одна из них – французский экзистенициализм. В нем, как все знают, человек обретает свободу только перед лицом абсурда, признания своей беспомощности да и вообще – столкнувишсь со смертным ужасом. Сизифа надо представлять себе счастливым, мы все одинокие люди под пустыми небесами и всё такое. При этом, конечно, надо лечить больных чумой, хотя, если честно, мы не очень знаем, как их лечить.
Это, конечно, идеальная философия для подростка, который и сам по себе не очень понимает, как устроен мир – а тут серьезные люди ему подтверждают, что мир устроен абсурдно, но с этим можно жить.
Я давно не подросток, но, что называется, есть вещи, которые остаются где-то в самой глубине.
Вторая традиция – традиция антисоветского противостояния власти. Частично она, конечно, была мифологизирована, но всё равно Ахматова из дневников Чуковской или Мандельштам из книг его вдовы выглядели одинокими героями, сохранявшими себе верность в мире, где о победе было бы даже странно говорить. Диссиденты были для меня их символическими детьми, принявшими эту этику героического противостояния. Неслучайно они поднимали тост "за наше безнадежное дело!"
(В скобках замечу, что обе эти системы были, видимо, близки Бродскому, который и сам по себе оказал на меня большое влияние. Во всяком случае он много раз говорил и про влияние экзистенциализма и, разумеется, про Ахматову)
Нетрудно заметить, что для обеих этих систем надежда – это иллюзия. Все настоящее начинается по ту сторону, тогда, когда человек признает безнадеждность всех своих усилий. Как говорила Ахматова: "главное не теряйте отчаяния!"
Разумеется, как всякий живой человек почти всю свою жизнь я на что-то надеялся (и сейчас тоже время от времени надеюсь), да и призыв не терять отчаяния вспоминаю только изредка. Но при этом сама по себе риторика "не следует надеяться, что в сколько-нибудь обозримом будущем будет что-то нормальное" для меня звучит как напоминание, что мужество существует и по ту сторону надежды. Будущее не будет нормальным, ну, значит, придется жить в том, какое будет. Признать это и призвать отчаяние себе на помощь.
Опять же, с моей точки зрения, русская культура ХХ века именно об этом.
То есть я вообще не воспринял первую часть статьи Бутрина как что-то негативное. Ну да, надежды нет. Мир абсурден. Смерть неизбежна.
А дальше-то что?
Дальше Буртин излагает программу (поддерживать заключенных, создавать горизонтальные связи, помочь тем, кому можно помочь, налаживать контакты с украинцами) и плюсы этой программы в том, что она вполне себе универсальна.
Есть надежда, нет надежды – это можно делать.
Уехал или остался – можно на это ориентироваться (я понимаю, что изнутри России какие-то вещи делать нельзя)
Я оставил несколько комментариев, которые были ошибочно прочитаны, как осуждение тех, кто не уехал, или что-то вроде "всё равно от них нет толку".
Я точно не имел этого ввиду. В моей голове и Ахматова, и Набоков великие авторы, лучшие представители русской культуры. Остатья это, конечно, героизм. Уехать тоже так себе выбор.
Счастья нам никто не обещал.
Надежды нет :)))
Я не говорю, что Буртин прав.
Я не говорю, что моя этическая система правильная или что я ей следую.
Я просто объясняю, почему мне эта статья показалась очевидной в своей первой части и вдохновляющей во второй.
Как сказано у поэта "чем безнадежней, тем как-то проще"
Так и надо, так и будем жить.