В начале двухтысячных Пермь называли “либеральной столицей России”. Не последнюю роль в этом сыграли такие организации, как Пермский региональный правозащитный центр, Пермская гражданская палата и Пермский “Мемориал”. Недавно Минюст ликвидировал последнюю из них. Мы вспоминаем историю пермского правозащитного движения и размышляем о том, почему от него ничего не осталось.

1. Подросток Аверкиев

В 1976 году горожане могли наблюдать странную картину. По Комсомольскому проспекту шествовала колонна десятиклассников, которые пели революционные песни и выкрикивали абсурдный лозунг "Вержа здесь нет. В Монпелье Вержа". Это был спонтанный школьный бунт.

Предыстория такова: три десятых класса школы №10 отправили на стрельбище, а там солдат обошелся с ними невежливо. Извинений школьникам никто и не принес, один из них в запале бросил: “Пошли отсюда!” Пятьдесят подростков покинули стрельбище. Военрук и офицеры пытались их остановить, но не получилось.

Шестнадцатилетние парни прошагали 10 километров от Голого мыса до школы, выкрикивая реплику героя Лино Вентуры, который в фильме “Прощай, полицейский” играл полицейского, взбунтовавшегося против коррумпированного начальства. Среди них был Игорь Аверкиев.

“Для меня и моих одноклассников, среди которых был Сергей Исаев, будущий директор Пермского регионального правозащитного центра, и Виктор Похмелкин, будущий депутат Госдумы от партии Демократический выбор России, это был невероятный опыт коллективного прорыва к открытому сопротивлению системе, безразличной к нашим интересам и представлениям о достоинстве”, – вспоминает Аверкиев.

Комсомолец и КГБ

Начало перестройки. На историческом факультете Пермского университета студенты спорят о будущем и читают запрещенную литературу. Говорят, нужно менять ситуацию изнутри – ускорять объявленные Михаилом Горбачевым реформы. Так у них родился план “захвата” комсомольской организации.

На очередном комсомольском собрании факультета круглого отличника Игоря Аверкиева, неожиданно предложившего свою кандидатуру, выбирают председателем комсомольского бюро. Единомышленники создают Клуб актуальных проблем социализма. Комсомолец Аверкиев читает доклад о нерентабельности колхозного хозяйствования в СССР. Говорит крамольные вещи: производительность труда в стране в три-четыре раза ниже, чем в США.

Активисты пытаются изменить систему "общественно-политической аттестации" на факультете. Восстанавливают фактическую добровольность субботников и одновременно пытаются направить бесплатную активность студентов на наиболее запущенные и социально значимые городские объекты. Занимаются улучшением студенческого быта в общежитии, добиваются более свободного режима пропуска.

“Но главная наша задача в 1985 году была: сделать нормальной и доступной политическую дискуссию на факультете, добиться максимально возможной публичной свободы политического слова. По сути, мы формировали на факультете политологический дискурс, в то время как политология в СССР считалась лженаукой, а первые кафедры политологии в университетах были открыты только в 1989 году. Всем этим и занимался наш факультетский Клуб актуальных проблем социализма", – рассказывает Аверкиев.

Энергичными молодыми людьми заинтересовался Комитет государственной безопасности. Активистов решили отчислить. После того как КГБ не смог договориться с преподавателями, черную работу согласилась выполнить военная кафедра. Прошедший службу в армии Аверкиев на экзаменах по “военке” получил двойку. Его, Михаила Касимова и Сергея Просвирнина, которых тоже завалили на экзамене, отчислили из университета.

Убедившись, что изнутри систему не изменить, молодые люди решают создать подпольную антисоветскую организацию. Для начала организовали дискуссионный клуб “Диалог”, который объединил пермских интеллектуалов. Участники выпустили самиздатовскую газету и подкидывали ее в почтовые ящики.

Желтая река Пыж

Разговоры разговорами, но активисты искали повод, чтобы публично заявить о себе. В газете “Вечерняя Пермь” вышла статья об экологических последствиях деятельности ПНОСа. Выяснилось, что жители прилегающего к заводу поселка Первомайский в четыре раза больше болеют раковыми заболеваниями.

Около завода находится небольшая речка Пыж. Вода в ней была желтая, а дно – красно-коричневое. Тополя на берегах высохли, стоял неприятный химический запах.

Аверкиев вместе с Юлием Щипакиным, Михаилом Касимовым и Сергеем Мазеиным создают Общественный экологический комитет. Выдвигают требования: закрыть или реконструировать вредные производства, начать строительство очистных сооружений и переселить жителей Первомайского. За неделю на улицах Перми собирают 20 тысяч подписей. Их планировали отправить в Москву в Совет министров.

Большую часть подписей Аверкиев хранил в дипломате, в нем же хранился и устав подпольной организации. Перед отправлением подписей в Москву Аверкиев обнаружил, что дипломат пропал прямо из его квартиры. Через несколько дней активиста пригласил на беседу прокурор Перми Степанков. Он сказал, что в прокуратуру пришла анонимная бандероль с подписями под обращением в Совмин и уставом антисоветской организации. “Ничего личного, но я это все направляю в КГБ”, – сказал он ему.

В 1987 году КГБ завело на подпольщиков уголовное дело за антисоветскую деятельность. Но задерживать не стали, надеясь раскрыть всю подпольную сеть. Несколько месяцев оперативники проводили с ними беседы на явочных квартирах в центре Перми. Вопросы на задушевных встречах задавали каверзные. На улицах члены организации замечали слежку, порой она выглядела демонстративной. С Аверкиевым встречался майор, он назначал встречи почему-то в ЦУМе. Параллельно партийные органы и руководители предприятий вели “воспитательную работу” с родственниками активистов.

Вскоре из Москвы пришло указание о прекращении политических дел, и преследовать пермских активистов перестали.

Переговоры и митинги

А борьба за Первомайский продолжалась. Общественный экологический комитет провел митинг в ДК Гагарина. Его резолюцию вместе с оставшимися подписями о закрытии вредного производства отправили в Совет министров. На следующий митинг пришли более пяти тысяч человек.

Экоактивисты проводили переговоры с директором ПНОСа Сухаревым. “Это была рыцарская война, – иронизирует Аверкиев. – Мы собирались на поле битвы, обменивались аргументами, а потом расходились, каждый занимался своим делом. Руководство ПНОСа понимало, что грядут перемены”.

Дело кончилось тем, что вышло специальное Постановление Совета министров СССР: вредные производства на ПНОСе поставили на реконструкцию, были построены самые современные очистные сооружения. Жителям поселка Первомайский предоставили жилье.

Партийный работник

На “ночь саперных лопаток” в Тбилиси пермские активисты ответили не только массовым митингом на площади у Драмтеатра, но и радикальной акцией. Ночью 1989 года на здании пермского облисполкома неизвестные написали метровыми буквами белой краской “КПСС – дерьмо!” Злоумышленников заметила милиция и устроила погоню.

“Мы бежали и смеялись! Это было как в кино!” – рассказывает Игорь Аверкиев. Среди участников акции был и Денис Галицкий, в будущем известный пермский градозащитник. Буквы на мраморной плитке коммунальщики плохо закрасили, поэтому надпись на правительственном здании еще долго можно было прочитать.

За год до этих событий пермские активисты создали Социал-демократическое рабочее объединение. Вскоре оно преобразовалось в региональное отделение Социал-демократической партии России (СДПР). Аверкиева избрали председателем организации, а потом призвали в Москву быть заместителем председателя партии. Впоследствии ему пришлось исполнять и обязанности председателя СДПР.

“Я считал, что мое место в Перми – это всегда было принципиально важно. Нельзя всех концентрировать в Москве. Согласился переехать на год, чтобы наладить организационные вопросы”, – вспоминает он. Летом 1992 года Аверкиев вернулся в Пермь и ушел из политики, потому что понял, что в России на этом этапе невозможно построение реальной многопартийной системы. Перед ним встал вопрос, чем сейчас заниматься. Он пошел работать, как когда-то после армии, монтером пути. “Многие трамвайные пути в Перми реконструированы с моим участием”, – хвастается Аверкиев.

Западные фонды и помощь малообеспеченным

В 1994 году фонд “Точка опоры” объявил конкурс грантов на создание правозащитной организации. Игорь Аверкиев подумал, что его работа в профсоюзных и партийных организациях была схожей. Так появился Пермский правозащитный центр. Заместителем Аверкиева стал его одноклассник Сергей Исаев, вместе с которым он скандировал лозунг "Вержа здесь нет. В Монпелье Вержа".

Во время путча 1991 года активисты захватили дом политпросвещения и поделили его по-братски между всеми партиями. Впоследствии помещение Социал-демократической партии досталось правозащитникам.

Начинали с защиты прав граждан, которые пострадали от финансовых пирамид. Оказывали бесплатную юридическую помощь пенсионерам и инвалидам, защищали трудовые права. “К нам были гигантские очереди, мы были довольно успешной правозащитной организацией, потому что занимались защитой более востребованных тогда социально-экономических прав и доводили дела до судов”, – рассказывает он.

В конце 90-х в правозащитном центре работало более двадцати человек. Деятельность центра финансировали крупные западные фонды – Макартуров, Форда, Мотта. “Они давали деньги на проекты, которые продвигали права человека и развитие гражданского общества. Они считали, что демократические государства не воюют друг с другом. Если Россия будет демократической страной, она будет безопасной”, – объясняет Аверкиев.

Фонды проводили грантовые конкурсы. "Экспорт демократии и гражданского общества был неудачной идеей. Я говорил об этом грантодателям на одной международной конференции: “По-настоящему вы поможете нам только тогда, когда уйдете из России. Только сформированные естественным путем, выстраданные гражданские сообщества, могут привести к необратимым изменениям, – считает Игорь Аверкиев. – Соблазн западных благотворительных грантов дестимулирует нас искать гражданскую и финансовую поддержку у российских элит и населения, не заинтересовывает в нахождении с ними общего языка”.

Среди резонансных дел двухтысячных: один из первых в России судов над учителем школы, который оскорблял ученика. Суд с РЖД из-за поездки Ким Чен Ына на своем поезде по России, когда тысячи людей опоздали на рейсы. Но, как говорит Аверкиев, Правозащитный центр прежде всего был бесплатной помощью для бедных. Для малообеспеченного человека это было единственное место, где он мог получить квалифицированную и реальную юридическую помощь.

Спецназ в колонии

В 2001 году в правозащитный центр пришло письмо от осужденных из Чепецкой колонии. Они жаловались на массовое избиение. Правозащитники решили поехать в колонию.

Зэки становились в очередь, чтобы поговорить с юристами, вспоминает Игорь Аверкиев. Колония была “черной”, где живут по так называемым "людским" порядкам. Однажды туда ворвался спецназ и жестоко избил заключенных. “Выяснилось, для властей это было обычной "профилактической" мерой”, – объясняет Аверкиев. Правозащитникам через суд удалось доказать факты избиения, но персональной ответственности никто не понес – силовики были в масках.

Тогда Пермский правозащитный центр направил жалобу в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ). В 2008 году ЕСПЧ вынес вердикт, обязывающий государство выплатить компенсацию пострадавшим осужденным по 10 тысяч евро. Компенсация была выплачена. Со слов Аверкиева, такой относительно благоприятный исход чепецкого дела стал возможен благодаря упорству юриста Правозащитного центра Захара Жуланова – он вёл это дело семь лет и добился результата.

Дело Чепецкой колонии стало одним из первых выездов общественников в исправительные учреждения. В будущем гражданский контроль мест лишения свободы стал одним из основных направлений деятельности правозащитного центра. C 2008 года правами осужденных стала заниматься Общественная наблюдательная комиссия.

“Тётки, зацикленные на самопрезентации”

В 2012–13 годах участница арт-группы Pussy Riot Мария Алехина отбывала наказание в березниковской ИК-28. После того как она объявила голодовку из-за плохих условий содержания, Аверкиев и Исаев отправились в колонию. В отчете правозащитники признали необоснованность многих жалоб осужденной.

"…мы были удивлены, в каких уникальных и по сути привилегированных условиях отбывает наказание Алёхина М. В. Почти ежедневно она встречается с одним из своих адвокатов или с гостями из Москвы. Встречи могут длиться по 3–4 часа в день. В день нашего посещения, сразу после нас, Алёхина М. В. встречалась с двумя своими друзьями, приехавшими из Москвы. Ни о какой "информационной блокаде" в таких условиях речи быть не может", – говорилось в нем.

Отчет возмутил либерально-демократическую общественность. Словосочетание “пермские правозащитники” стало едва ли не ругательным. Аверкиев знал, что реакция будет такой: "Всегда очень противно, когда все внимание общественности концентрируется на каких-то вип-персонах, а на массу простых людей, страдающих от того же, всем наплевать".

Перепалка между правозащитником и участницей Pussy Riot продолжалась и после освобождения Алехиной из колонии. В ответ на ее желание войти в состав ОНК Аверкиев назвал Марию Алёхину и Надежду Толоконникову “тётками, зацикленными на самопрезентации” и “актрисками”.

“Я много раз был в колониях и понимаю, что Алехиной создали хорошие условия содержания – тогда власти ещё боялись “лишнего международного резонанса”. Она была просто маленькой девочкой, которая в силу обстоятельств приобрела высокий социальный статус, но не знала, как этим статусом воспользоваться в колонии, а воспользоваться очень хотелось и обязательно на благо людей. А представления обычного заключённого о благе, о добре и зле во многом очень отличаются от тех, что царят на воле, особенно в среде свободолюбивой молодёжи. Приходя в тюрьму с желанием защищать права человека, самое главное – не навредить. У Алёхиной это не получалось. Из-за ее активности начальство колонии стало ужесточать сложившийся режим”.

По его словам, боясь негативного влияния Алёхиной на заключённых, персонал стал придумывать неформальные способы отделения заключённых от неё. В результате привычная для заключённых жизнь в колонии, где главная задача – тихо добиться УДО и выйти поскорее, стала рушиться, появились всякие новые неопределённости и ограничения.

Пару лет назад Аверкиев ликвидировал Пермскую гражданскую палату, которая просуществовала 24 года. “Мы закрылись, потому что устали. Универсальные гражданские организации отжили своё. Выход был в том, чтобы найти узкую сферу специализации, но для этого были нужны новые люди с другой мотивацией”, – рассказывает он.

Сегодня Игорь Аверкиев продолжает настаивать на том, что он не правозащитник. Он по-прежнему много занимается в тренажерном зале, а еще пишет книгу, в которой пытается сформулировать собственные взгляды на мир, политику и человека.

2. “Меня сломала война”

Середина девяностых. Выпускника Пермского университета, посвятившего свой диплом анализу формирования аристократического сознания и культуры, Роберта Латыпова призывают в армию. Спустя пару лет отправляют на первую чеченскую войну. Двадцатидвухлетний офицер командует взводом.

“Было очень тяжело – надеюсь, я никого не убил. 28 солдат, которые были в моем подчинении, я вывел на “большую землю” и развез по воинским частям. Никого не потерял”, – рассказывает он и после паузы добавляет, что больше об этом вспоминать не хочет.

“Меня сломала война”, – признается он. О сегодняшней говорит, что те люди, которые были на войне и видели ее своими глазами, понимают, что для психики это настоящее испытание: “Ты должен быть реальным отморозком или сумасшедшим, чтобы тебе нравилась война”.

“Шутки, веселье, а рядом – зона”

После войны он устроился в Краеведческий музей, работал научным сотрудником этнографического музея “Хохловка”. Конец девяностых – время тяжелое. Сотрудников “Хохловки” отправили в неоплачиваемый отпуск. Родители его университетского товарища Ирина Кизилова и Александр Калих предложили Латыпову поехать в волонтерский лагерь музея “Пермь-36”.

Вместе с молодыми ребятами он две недели восстанавливал развалившиеся постройки бывшего советского лагеря для диссидентов. “Меня это просто потрясло! Ты находишься в замечательной молодежной команде, где шутки, веселье, смех, раскованность, жизнелюбие и любовь. А рядом – зона, в которой еще недавно страдали люди”, – вспоминает он.

Однажды в лагерь приехал Василий Овсиенко. В 1980-е годы украинский диссидент отбывал срок в отделении особого режима “Пермь-36”. Волонтерам он проводил экскурсию, в числе слушателей был и Латыпов. На последнего это произвело большое впечатление. Латыпов предложил директору музея Виктору Шмырову провести ряд экскурсий в качестве волонтёра. Днем он восстанавливал лагерь-музей, а вечером, когда приезжали туристы, рассказывал им о зоне для диссидентов.

“Я понял, насколько мы мало знаем об истории инакомыслия и правах человека. В “Перми-36” я понял, что это мое”, – рассказывает он. И добавляет, что тогда произошло соединение личного опыта с тем, что он всегда искал: “Меня раньше все время “запихивало” в неудобные обстоятельства, а тут я попал в другую реальность, и мне захотелось к ней быть причастным”.

“Мемориал – движение совести”

1 мая 1989 года. На Комсомольском проспекте первомайская демонстрация. Среди колонн с красными знаменами выделялись люди, которые несли растяжку с надписью “Мемориал – движение совести”. Другие были с транспарантами с контурами людей с простреленными головами и годами жизни. Пулевые отверстия на затылках были изображены в виде пятиконечных звезд.

Стилистически это напоминало современный “Бессмертный полк”, но без фотографий – у многих в семейном архиве их просто не было. Женщина с плакатом с цифрой 7 – доцент кафедры общего и славянского языкознания Пермского университета, дочь “врагов народа” Нонна Петровна Потапова. В 1937 году, когда ей было 9 лет, ее отца Петра Федоровича Галанинского, начальника заготовительной конторы Камского речного пароходства, арестовали.

У партийных бонз, присутствовавших на демонстрации, был шок. Никто не ожидал увидеть такого среди красных флагов и согласованных лозунгов. Это был первый публичный выход мемориальцев в городскую среду.

Пермский “Мемориал” был основан 12 декабря 1988 года, еще до регистрации большого “Мемориала”. У истоков отделения стояли журналисты, писатели, ученые и художники.

Один из основателей пермского отделения – журналист Александр Калих. В конце восьмидесятых он опубликовал статью "Долг памяти" – интервью с прокурором Пермской области, в котором шел разговор о реабилитации невинно осужденных в годы террора. После этого в редакцию газеты “Звезда”, в которой он работал, стали приходить письма от родственников репрессированных.

Калих понял, что нужно собрать людей и создать организацию. Так и родился пермский “Мемориал”. “Это было требование совести. Реабилитировать этих людей, вернуть им социальные вещи, которые они потеряли навеки”, – объяснял он в одном из интервью.

Горизонтальная организация

В начале нулевых, когда Роберт Латыпов присоединился к команде, пермский “Мемориал” уже был хорошо известен в России. В Перми организация была одним из флагманов гражданского общества. Она была ресурсным центром для экологических, социальных, просветительских, волонтерских, благотворительных организаций.

“Мемориал” был построен не на “вертикали власти”, а на принципах горизонтального управления, уверяет Латыпов. “Там не было начальника, который раздает директивы; многое зависело от конкретного участника, который мог придумать проект и предложить его реализацию”, – говорит он.

В пермский “Мемориал” Латыпов пришел как сотрудник Центра поддержки демократических молодёжных инициатив. Позже эта организация будет переименована в “Молодёжный Мемориал".

Как сбежать из армии

24 мая 2003 года сотрудник пермского Центра поддержки демократических молодежных инициатив Роберт Латыпов пришел в областной сборный пункт, чтобы раздать новобранцам книжку карманного формата “Имею право!”. Среди прочих в ней была главка “Как сбежать из армии”. Книжка попала в руки местному полковнику, который прямо на плацу начал кричать: “Блядь! Вы че тут, охуели?”

Но полковнику тут же показали первую страницу книжки: “Рекомендовано командованием Центрального военного округа”. Роберт Латыпов был неплохо знаком с трудностями воинской службы. В карманной книжице содержались четкие инструкции: “Если ты хочешь убежать из армии, беги не к родителям, а к юристу”, “Не убегай с караула”, “У тебя не должно быть оружия, иначе это будет уголовное преступление”, “Веди себя мирно и не совершай правонарушений”.

Юристы сказали военным, что с точки зрения закона и даже устава все написано верно. “Нам нужно было прошибить сознание [военных] и доказать, что эта информация может спасти чью-то жизнь”, – говорит Латыпов.

Мониторинг военкоматов и воинских частей – один из проектов “Мемориала”. Латыпов объясняет, что мемориальцы никогда не искали поводов для конфликта, их деятельность была направлена исключительно на сотрудничество и устранение нарушений. Они приезжали в воинские части, изучали быт солдат, пробовали их еду, говорили об их нуждах.

“У нас было подписанные соглашения с командованием воинских частей, что если мы видим нарушения, то сообщаем о них не в прессу, а командованию воинской части, говорим, какие действия нужно предпринять, чтобы их устранить, а потом даем два месяца. Да, это компромисс, но он всех устраивал – и командование, в том числе. Генералы не хотели, чтобы в части были суициды, побеги и дедовщина”, – рассказывает Латыпов.

Военная прокуратура, военный комиссар, администрация губернатора, “Мемориал” заключили соглашение о том, что Центру можно участвовать в мониторинге призыва и потенциальных нарушений прав человека в воинских частях, дислоцированных на территории Пермской области. Латыпов выходил на плац призывного пункта и рассказывал о правах призывников и срочников.

“Нужно было видеть глаза офицеров, так называемых “покупателей”, которые выбирали новобранцев, когда они слушали мою речь. Но ничего сделать они не могли, тем более что я всего лишь рассказывал о конституционных правах. Сейчас этого даже представить нельзя!” – сетует он.

Солдаты, которые бежали из-за дедовщины или поборов, бежали не домой, а в офис “Мемориала”. Юристы им оказывали правовую помощь и связывались с прокуратурой. Как правило, таких срочников комиссовали по состоянию здоровья или переводили в другие части.

Альтернатива армии

Роберт Латыпов вспоминает слова Арсения Рогинского о том, что у “Мемориала” три столпа – история, просвещение и права человека. “Если вы занимаетесь историями политических репрессий, то рано или поздно начнете заниматься проблемами прав человека. Последствия чеченской войны – осознание, что нужно бороться не только за мир и прекращение войны, но и за гуманизацию армии и демилитаризацию страны. Одна из мер – право выбора альтернативной гражданской службы (АГС). В Конституции такое право было закреплено, а закона об этом не было”, – говорит он.

В начале нулевых “Мемориал” объявил о том, что в Пермской области проводится эксперимент, и пригласил юношей призывного возраста поучаствовать в нем. Латыпов вспоминает, как 20 парней тогда уволились с работы и пришли в пермский “Мемориал”, где заключили социальный и благотворительный договор. Впоследствии ребята стали работать в больницах санитарами и социальными работниками. Для них проводили семинары и готовились документы, чтобы отстаивать их интересы в судах, потому что районные призывные комиссии не давали им возможность выбрать альтернативную гражданскую службу.

Пермский “Мемориал” во время проекта стал инициатором объединения более ста некоммерческих организаций по всей стране. Коалиция называлась “За демократическую АГС”. И это тоже была горизонтальная структура, в которую входили различные организации – даже экологические. “Потому что они понимали, что для развития экологического движения должна быть альтернативная гражданская служба, чтобы молодые люди могли выбрать вместо армии служение обществу”, – рассказывает Латыпов.

С 1999 по 2002 годы в Пермской области более 40 человек получили отсрочку от военной службы. Федеральный закон об альтернативной службе вступил в силу только в 2004 году. К тому времени эти ребята достигли возраста 27 лет, их не забрали в армию и на АГС. “Тем не менее это был успех, – считает Латыпов. – Молодые ребята, у которых есть пацифистские убеждения, вместо службы в армии прошли альтернативную гражданскую службу”.

В 2004 году, когда принимался закон об альтернативной гражданской службе, наработки пермского “Мемориала” не были приняты во внимание. Закон об АГС получился жестким и консервативным. Срок службы в нем был три года, а не два, как в армии. “Но главное – он был принят! А сейчас срок альтернативной гражданской службы в 1,75 раза превышает срок военной службы по призыву и составляет 21 месяц”, – рассказывает Латыпов.

“Я башкир, и мне хорошо!”

Одна из инициатив "Молодежного Мемориала” – акции против hate speech (языка вражды). “Сейчас бы их назвали хипстерскими перфомансами”, – шутит Латыпов. Одну из первых “Полотно мира” придумал как раз он: участник получает кусочек ткани и пишет на ней призыв к миру. Например, что вы хотите жить в мире, где нет ненависти к другому человеку, национальности или культуры.

Личный месседж Латыпова звучал так: “Я башкир, и мне хорошо!” Потом из этих лоскутков ткани сшили большое полотно в 120 метров. Это полотно в День защиты детей участники несли во время карнавала по центру Перми. “Идея демонстрации была простой: “Посмотрите, в Перми живут разные люди, да у нас много конфликтов, но мы люди, которые хотят жить в мире. И этот жест, наша акция это и демонстрирует”, – объясняет он.

Другая акция – закрашивание свастик на зданиях в начале двухтысячных. Латыпов говорит, что в Перми было несколько националистических волн, когда здания на окраинах и даже в центре были разрисованы свастиками и оскорбительными лозунгами. Коммунальщики бездействовали.

Правозащитники объединились и придумали акцию “Мой мир без вражды”. Они закрашивали или разрисовывали свастики мирными граффити. А еще вешали баннер, в котором рассказывали о сути акции и приглашали горожан сообщать, где находятся аналогичные свастики и лозунги типа “Россия для русских”.

“Многие мне говорили, мол, зачем вы это делаете, ведь вслед за этим придет новый националист и опять нарисует свастику, я им отвечал, что мы демонстрируем людям, что хотим жить в “чистом” городе, и здесь такие вещи происходить не должны, это не должно быть нормой”, – вспоминает он.

После нескольких общественных акций к борьбе с нацистскими граффити присоединились и власти, и правоохранители – видимо, им сделали “пинок”. Больше стены не разрисовывали, националисты ушли в подполье. “Вроде бы это теория малых дел, а на самом деле простые дела и поступки сильно влияют на общество”, – убежден он.

В 2010 году Роберт Латыпов становится председателем ветеранского “Мемориала”. Многие не понимали, как Александр Калих так просто передал бразды правления. “Это один из немногих случаев в практике гражданского общества, когда произошла мирная передача [власти] от одного руководителя другому. Это еще раз подчеркнуло, что пермский “Мемориал” не является авторитарной организацией, завязанной на одном человеке”, – объясняет Латыпов.

“Некоторые вещи мы делали осторожнее”

В 2012 году в России был принят закон об “иностранных агентах”. Давление государства на общественные инициативы усиливалось. Поле активности стремительно сужалось, закрывались возможности финансирования НКО в стране. А потом закрылась возможность и финансирования западными фондами.

Краевая прокуратура попыталась через суд присвоить статус иностранного агента четырем пермским правозащитным организациям, в том числе и “Молодежному Мемориалу”. Тогда организациям удалось через суд избежать присвоения этого статуса.

После аннексии Крыма Минюсту разрешили принудительно регистрировать НКО в качестве "иностранных агентов". Этот статус последовательно был присвоен трём из четырех пермских организаций. Через год сами приняли решение закрыть "Молодежный Мемориал”. Организация всегда получала западное финансирование и не стала бы работать под вывеской “иностранного агента”. Часть проектов продолжали реализовывать в рамках ветеранской организации “Мемориал”.

Нам остается жить 4–5 лет, а потом власти нас закроют, сказал тогда своим сотрудникам Латыпов. “Я чуть-чуть ошибся, потому что некоторые вещи мы делали осторожнее, это продлило возможности работы, – признается он. – С моей стороны это был жесткий компромисс, чтобы сохранить коллектив и проекты”.

“Мы останемся живой памятью России!”

Роберт Латыпов говорит, что, несмотря на то что он историк, ему никогда не нравилось копаться в прошлом. “Для меня трагическое прошлое нашей страны – это некий подход к тому, чтобы говорить о сегодняшних реалиях и о будущем. Вот почему “Мемориал” всегда был красной тряпкой для власти! “Мемориал” всегда говорил, что если мы не будем осознавать наше прошлое, то придем к тому, к чему мы пришли”, – объясняет он.

Власти не раз пытались очернить деятельность пермского “Мемориала”. В 2019 году после экспедиции “По рекам памяти” в офисе организации и квартире его руководителя прошли обыски. Разыграли медийный скандал: журналисты РЕН-ТВ ворвались в офис организации. Были возбуждены несколько уголовных и административных дел. Тогда их удалось оспорить в суде.

В конце 2021 года власти приняли решение уничтожить “Мемориал” и его структуры. В феврале 2022 года по иску Генпрокуратуры Верховный суд окончательно ликвидировал историко-просветительское общество "Международный Мемориал". В апреле Роберт Латыпов получил уведомление от Минюста в отказе от государственной регистрации пермского “Мемориала”.

“Мы продолжим своё дело вопреки репрессиям и юридическим рогаткам и препонам. С юридическим лицом или без него, мы останемся "Мемориалом", останемся живой памятью России!” – такое заявление выпустили пермские мемориальцы, узнав об отказе регистрировать организацию.

24 февраля пермский “Мемориал” опубликовал на сайте антивоенное заявление. Латыпов сделал его репост на своей странице “ВКонтакте”. После этого на него завели два административных дела по статье о дискредитации вооруженных сил РФ. Суд по одному из дел присудил ему выплатить штраф в 15 тыс. руб.

“В таких условиях работать тяжело. Да, это очередное поражение. Идет война, сформировано тоталитарное государство. Развернуты репрессии. Уничтожены права человека, демократические институты и свобода слова. Мы не смогли распрощаться с тоталитарным прошлым, поэтому государство, власть, легитимизировало старые традиции в новой оболочке и подвело общество на край катастрофы”, – говорит он.

Сейчас Роберт Латыпов находится за границей. Сам он это называет “творческим отпуском”, а не эмиграцией. И говорит, что решение об отъезде принимал вместе с коллегами и семьей. Не в последнюю очередь это было связано с угрозами в его адрес. Весной к нему домой приходили полицейские и пугали его семью тем, что административное дело может быть переквалифицировано в уголовное.

“Мне дали понять, что за мной следят и мои действия контролируются. Семья и коллеги понимали, что мне надо немного отдохнуть и посмотреть на все со стороны, чтобы разобраться, чего я хочу. Важно сохранить себя на свободе и быть полезным”, – рассказывает Латыпов.

Недавно была создана новая организация – пермский Центр исторической памяти, который “продвигает мемориальские ценности и взялся за реализацию его основных программ и проектов”.

3. “Иноагент” как пиар-акция путинского государства

Кризис в российском правозащитном движении совпал с формированием жесткой вертикали власти и отменой прямых выборов. Роберт Латыпов говорит, что именно тогда правозащитники и потенциальные получатели их услуг почувствовали, как власть минимизирует успехи гражданского общества.

Член президентского совета по правам человека и бывший краевой омбудсмен Татьяна Марголина дополняет, что в это же время были созданы государственные институты по защите прав человека: омбудсмены, Роспотребнадзор, трудовая инспекция, страховые медицинские компании и так далее. Всего появилось более 20 государственных институций, поэтому общественные организации больше не монополисты в области защиты прав человека.

Взаимодействие с правозащитным сектором ослабло со стороны органов власти, говорит она. К тому же перекрылось западное финансирование. В середине десятых годов государство стало поддерживать другие некоммерческие организации, которые занимались социальными, а не правозащитными проблемами. “Когда пошло навешивание ярлыков [иностранный агент], это испортило общественную репутацию правозащитных организаций. Этот ярлык несет негативный оттенок, и в массовом сознании правозащитным организациям был нанесен ущерб”, – объясняет Марголина.

“Присвоение статуса “иностранного агента” – это пиар-акция путинского государства против гражданских и правозащитных организаций, – не соглашается с ней Игорь Аверкиев. – Слово “агент” в России традиционно просто убийственное. Но ведь ни к чему не придерешься, в законе “агент” – это как бы всего лишь калька с английского, в котором это слово не имеет негативного, “предательского” контекста”, – говорит он.

Аверкиев дополняет, что российский и западный закон об иноагентах различны. В западном законодательстве быть иностранным агентом значит непосредственно и осознанно влиять на принятие конкретных государственных решений, действуя в интересах конкретного иностранного государства или его органа по его приказу, запросу или под его контролем. Там никто не будет признан иностранным агентом, если государством не будет выявлен "принципал" – конкретный заказчик конкретного влияния иностранного агента на конкретный государственный орган.

“А у нас даже понятия “принципала” в законодательстве нет. Политической деятельностью иностранного агента на Западе считается конкретное личное лоббирование агентом в интересах иностранного государства какого-нибудь закона, заключения какого-нибудь договора и т. п. Чтобы стать иностранным агентом в России, не надо ничего лоббировать, не надо лично влиять ни на каких чиновников и политиков для принятия какого-то решения или закона. Достаточно просто получить деньги из любого иностранного источника и заниматься чем-нибудь общественным, потому в нашем законодательстве любая общественная деятельность считается влияющей на государство и общество и потому может быть признана политической. Например, ты получил грант от международного благотворительного фонда на психолого-социальную поддержку ВИЧ-инфицированных – это уже иностранное финансирование. Затем ты публично выступил с критикой российского законодательства о мерах профилактики ВИЧ, а это уже политическая деятельность, так как своим публичным высказыванием ты, наверное, как-то повлиял на государство и общество. Вот ты уже и иностранный агент”, – рассуждает он.

С конца девяностых историк, профессор ПГГПУ Андрей Суслов занимается защитой прав репрессированных в пермском “Мемориале”. В 1999 году он начал преподавать права человека. А через несколько лет создал Центр гражданского образования и прав человека. Центр проводил тренинги для преподавателей, учителей и даже для сотрудников ФСИН и полиции. В 2016 году организация была признана Минюстом “иностранным агентом”. В начале этого года Центр был ликвидирован. “Продолжать деятельность с этим ярлыком было невозможно, а сегодня это уже и опасно”, – объясняет Суслов.

Он считает, что статус “иностранного агента” очень навредил правозащитным организациям. В массовое сознание вбрасывалась мысль о том, что правозащитники кормятся с чужой руки, а значит, они враги. "Но если мы посмотрим на долю иностранного финансирования из Европейского союза и США, то поймем, что 90% денег попадало в государственные учреждения, а не в НКО. Деньги шли на совершенствование государственного управления, продовольственные и экологические программы и технологии, а совсем не на защиту прав человека”, – говорит он.

Роберт Латыпов пессимистично говорит, что многие годы правозащитники боролись за права человека, но не добились главного. “Мы добивались гуманизации пенитенциарной системы, но в тюрьмах по-прежнему пытают! Мы боролись за гуманизацию армии. Но сегодня воинские учреждения превратились в тюрьмы! Мы боролись за гуманизацию образования, но сейчас я, как родитель, не могу попасть в школу к своему ребенку!” – сокрушается он.

“Весь мир идет в одну сторону, а мы – в другую”

Татьяна Марголина говорит, что одна из особенностей пермского правозащитного движения – поиск взаимодействия с органами власти. “Они понимали, что их деятельность будет неэффективна, если не будет взаимодействия с органами власти, которые должны восстанавливать ущемленные права. И за это их ругали, особенно в Москве. Там правозащитники были громкими, услышав о нарушениях, они стремились об этом публично заявить. Пермские правозащитники были заточены на то, чтобы реально восстановить нарушенные права человека вместе с органами власти”, – считает она.

Ренессанса правозащитного движения в нынешних условиях не будет, убеждена Татьяна Марголина. “Я работаю на юридическом факультете, но там нет факультатива по правам человека. Выпускники выходят и не представляют, что такое права человека. А с другой стороны, нет правозащитных организаций. Стандарты правозащитной деятельности в России неизвестны. Весь мир идет в одну сторону, а мы – в другую”, – подытоживает она.

Такого притока новых людей, как в девяностых, в правозащитную деятельность сейчас не будет, считает Андрей Суслов. “Правозащитная деятельность в составе НКО сейчас невозможна, останутся одиночки. При этом потребность в этой деятельности сейчас очень высока. С другой стороны, есть тенденция к преследованию адвокатов, которые защищают права человека”, – говорит он.

“Сейчас мы живем в тоталитарном полицейском государстве, в котором правозащитным общественным организациям невозможно легально существовать. Будут подпольные организации, как в Советском Союзе, и диссиденты, распространяющие в сети самиздат”, – считает Латыпов.

Российская оппозиция переживает экзистенциальный кризис, считает Игорь Аверкиев. “Мы не можем предложить народу ничего такого, чего бы ему не мог предложить Путин. Демократия и свобода – это не предложение, это метод создания благ. Простой человек не нуждается в демократии как таковой. Большевикам удалось победить, потому что они выдвинули всем понятный лозунг: “Мир – народам, земля – крестьянам, фабрики – рабочим”. Это были конкретные и важнейшие блага в представлении тогдашнего большинства, и эти блага в полном объёме им не мог дать ни царизм, ни Временное правительство, которое то ли тянуло с этим, то ли саботировало. А большевики обещали главное – мир и землю. Этого хватило, чтобы прийти к власти и удержать её. И сейчас у несистемной оппозиции есть такой шанс”, – уверен он.

"Если война затянется, число жертв среди россиян будет расти, а последствия от санкций будут реально нестерпимыми, главными народными чаяниями момента станут мир и прекращение санкций, и, похоже, Владимир Путин не сможет дать ни того, ни другого российскому большинству”, – подытоживает Игорь Аверкиев.