Александр Генис: Сегодня в первом эпизоде подкаста "Генис: Взгляд из Нью-Йорка", в сезоне, посвященном культурологическим аспектам войны путинского режима с Украиной, прозвучит беседа с видным поэтом Верой Павловой, автором стихов о войне и жертвах агрессии. Вопрос, который мы обсуждаем – и иллюстрируем, – можно сформулировать так: “Как писать стихи после Бучи?”

Александр Генис: Все знают и часто повторяют особенно теперь слова немецкого философа Теодора Адорно про стихи после Освенцима. Но, чтобы лучше понять эту цитату, ее следует расширить – прочесть в контексте. Знаменитое высказывание Адорно встречается в самом конце головоломного эссе 1951 года под названием “Критика культуры и общества”. Этот текст только в 2018 году перевела Вера Котелевская, спасибо интернет-ресурсу "Артгид". Вот как звучит этот отрывок:

“Даже предельное осознание злого рока грозит выродиться в болтовню. Критика культуры обнаруживает себя на последней стадии диалектики культуры и варварства: писать стихи после Освенцима – варварство, и это подтачивает и само осознание того, почему сегодня невозможно писать стихи”.

Парадоксальность этого высказывания очевидна. Никакие трагедии и войны не мешали писать стихи. Скорее, наоборот: именно исторические катаклизмы порождали новую поэзию. Так, в английской литературной истории есть три пика: елизаветинский золотой век с Шекспиром, “озерные романтики” во главе с Вордсвортом и стихи времен Первой мировой войны, творчество так называемых “окопных поэтов”: Уилфреда Оуэна, Роберта Грейвса, Зигфрида Сассуна. Именно опыт тех страшных лет привел к явлению новой поэтики, которая кардинально разошлась с предыдущей словесностью. Окопная правда похоронила всё романтическое и героическое прежней традиции. Сам Сассун называл свои стихи “трактатами против войны”. Если старая культура с ее патриотическим пафосом и рыцарским идеалом привела к мировой бойне, то адекватная войне поэзия может быть, повторяя слово Адорно, “должна стать “варварской”. Какой она и оказалась под пером футуристов и дадаистов.

Я привёл этот пример, чтобы поговорить о самой новой поэзии, той, что пишется сегодня о войне в Украине. Поэты были первыми, кто попытался осмыслить этот чудовищный опыт и найти ему выражение в эстетически оформленных высказываниях. Во времена интернета и социальных сетей стихи мгновенно добираются до читателей – как и вести с фронта.

Более того, уже успела выйти первая книга эпохи Украинской войны: антология поэзии “Понятые и свидетели. Хроника военного времени”. Книгу только что выпустили в Тель-Авиве, в издательстве чрезвычайно симпатичного книжного магазина “Бабель”. И это тоже примета нового времени: первый тамиздат, который чутко отреагировал на возвращение цензуры в России. Названия разделов антологии хорошо описывают ее содержание: “В начале они подожгли небо и землю”, “В год египетских казней”, “Вылететь или остаться”, “Горе прочней, чем камни”.

Тут собраны (трудами составителя антологии Ирины Головинской) стихи 28 поэтов, написанные за первые 50 дней войны. Среди авторов замечательный киевский поэт Александр Кабанов, чьих новых стихов, затаив дыхание, каждый день ждет фейсбук. Очень много и других известных имен: Мария Степанова, Иван Давыдов, Юлий Гуголев, Дмитрий Веденяпин, Андрей Бильжо, Алла Боссарт, Роман Лейбов, Линор Горалик, Вадим Жук – и многие другие, которых я меньше знаю.

Вот, например, стихи из Москвы, Аня Красильщик:

а еще вчера сидели
что-то пили,
что-то ели,
говорили: как-то жили,

значит как-то проживем.

пальцы с красными ногтями,

брошенный велосипед.

для чего, зачем, откуда
кто за это даст ответ.
люди волки люди звери

время сжалось. бога нет.

морок душит. воздух сгущен.

вьются тучи. снова снег

Вот еще одно, тоже из Москвы. Платон Матинин:

Рота сдавала в багаж

Айфон,
Сарафан,
Трикотаж,

Сундук,
Ноутбук,
Автокресло...
А плазма в танк не пролезла.

А это наша Катя Капович, из Бостона:

“День был весенний, хороший,

выла сирена в округе

только два раза из рощи”, –

пишет подруга в фейсбуке.

“Похоронили соседку,
сердце её подкачало,
в холмик поставили ветку”, –

пишет она из подвала.

“Господи, в чём мы виною?

Нас убивают. Дай силы.

Город сравняли с землею”, –

пишет она из могилы.

Отдельно следует сказать о недавно умершем Алексее Цветкове, чьи стихи украшают антологию. Уроженец Украины, он с первого дня войны писал пронзительные стихи о ее трагедии. Знаток и любитель истории Цветков постоянно искал аналогии происходящему: то у Гомера, то у римлян, то в Средневековье. Но сильнее всего для меня прозвучало его совсем простое и бесконечно трогательное стихотворение “Борщ”. Я услышал его в авторском исполнении во время недавней поездки в Тарту, где на литературном фестивале Prima Vista литературоведы Роман Лейбов и Олег Лекманов демонстрировали в записи сегодняшнюю антивоенную поэзию. Цветков в это время уже лежал в больнице, в реанимации, но запись была сделана за несколько дней до того, как он туда попал.

Вот это последнее стихотворение одного из лучших русских поэтов:

Борщ

когда настал конец всему

пожар окрестных рощ

весь горизонт увяз в дыму

а мы варили борщ

мы шум снимали поскорей

мы жгли последний газ

покуда залпы батарей
нащупывали нас

я встал и подошел к окну
где взрывы чуть моргни
где нам кровавую луну
развесили они

уже вертелись как юла

покойники в гробу
и кто-то вскинув два крыла

уже трубил в трубу

оскал обрушенной стены

предсмертный визг котов

и оклик мне из-за спины

садимся борщ готов

мы ляжем вскорости костьми

но борщ не пропущу
не пропадать же черт возьми

хорошему борщу

Александр Генис: Другой поэтической вершиной военной – или антивоенной – поэзии можно считать стихотворный дневник Веры Павловой. Я слежу за ее стихами с самого начала – со знаменитой дебютной полосы в “Независимой газете”. С тех пор она выпустила полку книг с чудными стихами – всегда изобретательными, необычными, дерзкими, красивыми и элегантными, как античные геммы. Но поэзия последних трех месяцев кажется мне исключительной. Она словно поднялась на верхний этаж, это шедевр Веры Павловой. Я сам видел, как в том же Тарту, в зале, где слушали в записи ее стихи из этого цикла, многие плакали, а ведь это были матерые филологи, которые привыкли расчленять поэзию, а не принимать ее внутрь сырой и беззащитной. Сегодня мы поговорим с Верой Павловой (она сейчас живет в Канаде, в Торонто) о войне и стихах – её и вообще. И, конечно, послушаем отрывки из ее беспрецедентного собрания, где день за днем, час за часом отражались и перевоплощались события в Украине.

Перед нашей беседой Вера прислала мне все 100 военных стихотворений, которые, конечно же, должны составить ее новую книгу. Но начать я предлагаю с тех стихов, которые она прислала мне вчера и написала прямо в почту. Эти стихи годятся в эпиграфы к нашему разговору.

Не смешивай водку и сок томатный,
на взбалтывай правду и ложь.
От пули не спрячешься за цитатой,
иронией кровь не уймёшь.
Что пуле цитата, она же дура.
А кровь – не вода, не вода.
Молчи, военная самоцензура,
иначе сгорю от стыда.

Александр Генис: Вера, мой первый вопрос вынесен в подзаголовок этого выпуска подкаста: как писать стихи после Бучи?

Вера Павлова:

Петь перестал? Писать перестал?
Новости колюще-режущи?
Просто представь, что концертный зал
это бомбоубежище,
с передовой не звонит жених,
нет писем от сына-беженца.
Плачущим пой. Пиши о них.
И, может быть, ты утешишься.

Как-то так. Но – почему после? Буча – нарицательная – творится прямо сейчас, когда мы с вами разговариваем. А это – совсем другая акустика.

Акустика бомбоубежища.
апофеоз войны
сажи золы бурьяна
все до одной черны
клавиши фортепьяно
будем играть на нём
размазывая копоть
под проливным огнем
в чьей-то крови по локоть

Друзья-поэты, особенно в первые дни войны, жаловались на немоту. Я, напротив, писала каждый день. Не узнавая свой голос. Так было давным-давно, в роддоме: схватка проходит, я недоумеваю – кто это только что кричал? А в родблоке кроме меня никого нет.

Просыпаешься – война.
Да какой тут сон,
если спальня спалена,
если дом сожжён,
если город стал золой,
пеплом – стар и млад,
если не смолкает бой
и творится ад.

Может быть, поэтому мариупольский роддом кровоточит в моих стихах сильней всего.

Международный язык –
младенческий лепет.
Спит у груди призывник
Голгофы. Колеблет
воздух взрывная волна.
Противник не выбит.
Путь отрезает война
для бегства в Египет.

Александр Генис: Брехт в начале войны написал стихотворение под названием “Скверное время для поэзии”. Там есть такие строчки: “В моей песне рифма / Показалась бы щегольством”. Что изменила война в вашей поэтике? Тон, голос, регистр, авторский персонаж?

Вера Павлова: Не могу согласиться с Брехтом. Я и до войны старалась отполировать форму до совершенства, и тогда мои стихи были, пожалуй, щеголеваты. Но теперь, на войне, верлибр для меня невозможен. Рассказы беженцев, жертв насилия, жителей украинских городов, под обстрелами хоронящих родных во дворе, врачей, оперирующих в тёмных подвалах... Вот верлибр этих дней. А главный их жанр – интервью.

Не на митинге, не в неволе,
не в убежище, не в бою
я беру интервью у боли.
Главный жанр сейчас – интервью.
Не под бомбами, не в обозе,
не на кладбище, не в строю
сокрушительные вопросы
я самой себе задаю.

Изменился ли мой голос? Да. Лирическое сопрано превратилось в драматическое. Или даже народное полупение-полукрик: голошение.

Единственный твой сынок,
защитник, помощник, друг,
с вокзала придёт без ног,
обнимет тебя без рук,
наполнит стакан без дна,
без глаз оглядит подвал
и скажет: была война,
и я её проиграл.

Местоимения Я стало меньше, ТЫ – больше. Ещё больше стало МЫ, которое в моих прежних стихах включало в себя двоих, а теперь – тысячи и миллионы.

Я – на дно. Кто со мной?
Поздно вещи собирать.
Будем жить под водой,
через дудочку дышать.
Будет тишь. Будет гладь.
Будут будни и труды.
Будем птиц удивлять
музыкой из-под воды.

А местоимение Я стало... гостеприимным, что ли. Этому как раз способствует строгая форма. Размер, рифмы, мелодику – всё это поэт-традиционалист одалживает у языка. Хорошо, по всем правилам сделанное стихотворение кажется нерукотворным, ничьим. Читателю легче его присвоить.

Вы – ура-патриоты,
я – увы-патриот.
Что оставила? Ноты –
шкаф зачитанных нот, –
пианино, могилы,
маму, книги, дела.
Сердце? – Нет, прихватила.
Душу? – Нет, увезла.

Мне кажется, что вот это Я вмещает многих моих друзей, покинувших Россию после 24 февраля. Я очень им сочувствую. Я одна из них.

Все страны, кроме одной.
Что же мы так бездомны?
Встречаемся, мой родной,
около пятой колонны
большого театра войны –
в Эривани, в Тифлисе,
как рыбе зонтик нужны
мировой закулисе.

Александр Генис: Ваш идиосинкратический авторский стиль – принципиально короткие стихи – идеально подходит для военной поэзии: они напоминают “телеграммы души” (был такой жанр у венского писателя, мастера миниатюр Петера Альтенберга). Насколько тесно связаны ваши стихи с реальными событиями? Как они соотносятся с ужасами репортажей? Какие факты пускают в ход ваше поэтическое воображение?

Вера Павлова: Раньше я никогда не писала на злобу дня. Но теперь, когда эта злоба вышла из берегов, некоторые мои стихи прямо откликаются на страшные новости.

На фотографии –
маленький мальчик,
под фотографией –
плачущий смайлик.
Лёгкая лодочка.
Храброе бегство.
Зоркость наводчика.
Вечное детство.

Это мальчик Саша, красивый, с ровно подстриженной чёлочкой. Над его фотографией плакал весь ФБ. Помните? Его тельце река вернула через несколько дней после прямого попадания снаряда в лодку.

Сердце, слезами залей
пламя пасхальной свечи.
Кровью убитых детей
Враг окропил куличи.
Ангелы сбиты с пути.
В колокол бьёт ПВО.
Ныне Воскресший, прости:
для радости сердце мертво.

А это трёхмесячная Кира, убитая в Пасхальную ночь. Какая кошмарная была в этом году Пасха!

Догорают купель и купол.
Ты не смотришь в глаза беде?
Умирающий Мариуполь:
Богородица на кресте.
Плачут Иоаким и Анна.
Сын снимает Её с креста.
Между ног – рваная рана.
Ты не веришь? Вложи перста.

Александр Генис: Каждой войне нужны свои стихи. И каждая война в определенном смысле опровергает традицию. Скажем, для меня зверства российских солдат в Буче затмили военную поэзию, да и все искусство военной темы, на которой я вырос. “До свидания, мальчики” Окуджавы или “Баллада о солдате” Чухрая никак не вяжутся с тем, что сейчас происходит в Украине.

А ваше отношение к предшественникам изменилось? Кто ваш образец в военной поэзии – был и стал?

Вера Павлова: "Мой товарищ в смертельной агонии" Иона Дегена, "Перед атакой" Гудзенко – "И выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую". Впрочем, для меня и та война говорит верлибром свидетельств и недосягаемым образцом видится "У войны не женское лицо" Алексиевич. Рядом с этим любые стихи грешат щегольством. Кроме, может быть, самых простых:

Что осталось от нашего
дома? Угли, зола.
Похоронено заживо
всё, чем раньше жила.
К такой простоте и стремлюсь.
Будущему малышу,
птицам небесным пища?
Сижу в уголке, пишу
угольком пепелища
родного. Роднее нет.
Май. Четвёртое мая.
В окне кабинета свет:
не выключила, убегая.

И ещё:

Левый плачет об одном,
правый – о другом.
Левый: взорван детский дом.
Правый: где мой дом?
Не кори слезу, слеза.
Колокольный звон,
научи мои глаза
плакать в унисон.

Александр Генис: Что вам как поэту и как человеку дают эти стихи?

Вера Павлова: Как поэту – то, что всегда дают стихи: возможность формой преодолеть содержание, стройностью – хаос, музыкой – отчаянье. Как человеку – поразительные отклики читателей. ФБ – единственная моя трибуна. Я сразу пишу в ФБ, раньше, чем в блокнот, иногда прямо в ФБ правлю. Никогда со мной такого не было. И – я смотрю, кто поставил лайк. И этого я раньше не делала. А теперь мне это страшно важно: это перекличка нашего отряда. И – мой синодик.

А какие я получаю письма! Мне пишут: я бежала из обстреливаемого Харькова, взяв с собой только вашу книгу. Или: я хотела выпить горсть таблеток, но подумала, что тогда я не смогу прочесть то, что вы напишете завтра. Под стихами появляются комментарии на разных языках. Особенно дороги комментарии на украинском. "Прочитала ваши стихи и наконец смогла заплакать". На день рожденья я получила невероятный подарок от переводчицы украинского происхождения из Торонто Марины Федак – самодельную книжку, в трёх экземплярах, с её переводами двадцати военных стихотворений на украинский и английский. Такой я хотела бы видеть свою военную книгу – трёхъязычной. Но делать книгу я буду – если буду – только после перемоги. Пока мои стихи – это только, как вы верно подметили, "телеграммы души". Радиоперехваты.

Александр Генис: Сто стихов вашего дневника неизбежно – без воли автора – складываются в сюжет. О чем он рассказывает? Куда ведет?

Вера Павлова: Он рассказывает, как живёт работница глубокого тыла. Которая каждый день слушает Арестовича и Яковину, Солонина и Каца, Гордееву и Наки. Которая каждый день плачет о погибших. Которая лютой ненавистью ненавидит Путина. Которая не знает, сможет ли вернуться домой. Которая надеется, что сюжет ведёт её туда, в Москву, в Измайлово.

Привкус крови во рту.
Погоди, проглочу.
Обживаюсь в аду:
за квартиру плачу,
туго строчки плету,
не срываясь на крик.
Привкус крови во рту:
прикусила язык.

Когда я вернусь... Впору спеть Галича... Когда?

Времени ход черепаший.

Долго ли до перемоги?

Знает ещё не дышавший

голос воздушной тревоги.

Бомбоубежище лона.

Несущие стенки матки.

Нежности тероборона.

Схватки.

Александр Генис: Вы только что вернулись с поэтического фестиваля в Барселоне. Как слушают иностранцы ваши военные стихи на русском языке?

Вера Павлова: В Барселону меня пригласили – с вашей, Александр, лёгкой руки – для участия в переводческом слэме. Четыре переводчика перевели два моих стихотворения и на сцене, при публике, задавая мне уточняющие вопросы, отстаивали свой вариант перевода. Формат многообещающий. Но для этого шоу я пожалела свои новые стихи, дала старые.

Интересно другое: в Испании, в пряничной Барселоне, было чудесно, солнечно, мой брат прилетел со мной повидаться, и казалось, я снова могу дышать. Казалось, война отступила. Но стихи там писались всё равно только о войне.

Прием. Бокальчик вина.
Когда ж мы, братцы, поймем,
что льется кровь и она
не станет красным вином,
не станут хлебом тела –
посевы минных полей.
Заплакала. Допила.
– Подлить?
Нет. Впрочем, подлей.

Еще одно:

Допускать правоту Пилата,
понимать и прощать Иуду
не просите меня, не надо, –
не хочу, не могу, не буду,
потому что слова-пароли,
потому что отзывы-рифмы
толерантны до первой крови,
до последней непримиримы.

Александр Генис: Вера, что бы вы сказали вашим украинским читателям? И что – русским?

Вера Павлова: Украинским:

Стала душа могилой,
кровавым кошмаром явь.
Молю тебя, шестикрылый, –
двуглавого обезглавь.

На волоске над бездной
всё, что люблю, чем живу.
Архистратиг небесный,
помоги ВСУ.

Русским солдатам:

Не говори: я стреляю мимо.
Пуля не дура – летит до конца.
Выстрелишь в небо – убьёшь херувима.
Выстрелишь в землю – убьёшь мертвеца.
Птицу. Крота. Стрекозу. Полёвку.
Пуля не дура – найдёт себе цель.
Не слушай комбата – бросай винтовку.
Послушайся маму – забейся в щель.

Русским в рассеяньи:

Будем под прицелами плясать
на колючей проволоке над бездной,
будем русским языком лизать
на морозе занавес железный,
будем огороды городить,
будем, позабыв попытку-пытку,
в сон, как в самоволку, уходить,
в прошлое проситься на побывку.

Всем:

Сколько гробов по плечу
женскому человеку?
Плачу о мёртвых – плачу
пожизненную ипотеку,
трачу кап-кап-капитал.
Мать утешавший "Жено,
не плачь", не Ты ли сказал,
что плачущие блаженны?

Нас легко найти на сайте Радио Свобода. Подписывайтесь на мой подкаст на Spotify, Google podcasts, Yandex music. Включайтесь в беседу: пишите мне в социальных сетях и в аккаунтах "Свободы", а также на всех подкаст-платформах.

Как всегда, ни одно письмо не останется без ответа. До скорой встречи в эфире.