В Великобритании опубликована книга историка Хелен Раппапорт "Застигнутые революцией. Петроград, 1917 год" (Caught in the Revolution. Petrograd, 1917), в которой собраны воспоминания живших в Петрограде иностранцев о происходивших в то время двух революциях – Февральской и Октябрьской. О драматичных и судьбоносных для России событиях рассказывают иностранные дипломаты, журналисты, бизнесмены, врачи, медсестры, агенты иностранных разведок.

Когда знакомишься с восприятием иностранцами революционных событий в Петрограде в 1917 году, невольно вспоминаешь знаменитую реплику Петра Чаадаева: "Историческая миссия русских – показывать другим нациям, как не надо жить", – настолько выводы застигнутых революцией в России иностранцев перекликаются с умозаключением "басманного философа". Хелен Раппапорт на широком историческом фоне рассказывает о реакции на Февральскую и Октябрьскую революции проживавших в российской столице иностранных граждан из самых разных социальных слоев: от послов Британии, Франции, Америки до Сомерсета Моэма, чернокожего американского шофера и знаменитой британской радикальной суфражистки Эммелин Панкхерст, встречавшейся с Керенским и инспектировавшей охранявший Зимний дворец женский "Батальон смерти" Марии Бочкаревой. Британскому историку удалось обнаружить в европейских и американских архивах большое количество никогда не публиковавшихся мемуаров, писем и дневников иностранных свидетелей революционных событий в России, воссоздающих достоверную и в целом объективную картину не только крушения монархии и большевистского переворота, но и обыденной жизни жителей Петрограда в один из самых трагических и кровавых периодов российской истории. Ценность этих свидетельств прежде всего в том, что они писались по горячим следам в виде писем и дневниковых записей, в их "фотографической", не рассчитанной на публикацию достоверности. Многие мемуаристы удивляются, как легко Россия отдалась Ленину – этому "германскому агенту", как называла его жена британского посла Джорджина Бьюкенен. Через сто лет эти нередко наивные и простодушные впечатления превратились в исторические документы. Характерно, что лейтмотивом большинства этих свидетельств стало восприятие русской революции как кровавого смерча, как разбушевавшейся и неуправляемой народной стихии, как "красного бедлама". Четвертая глава "Застигнутых революцией" так и названа: "Революция направлялась стихией". Значит ли это, что иностранные свидетели Февральской революции считают, что она была спонтанной, не организованной никакой политической силой? Этот вопрос я адресовала автору книги Хелен Раппапорт.

Embed share

Хелен Раппапорт в программе "Культурный дневник"

by Радио Свобода

Embed share

Текст скопирван

The URL has been copied to your clipboard

---

No media source currently available

0:00 0:21:22 0:00

Скачать медиафайл

• 64 kbps | MP3

Pop-out player

– Это была подлинно массовая, народная и абсолютно спонтанная революция; так, по крайней мере, считают ее свидетели-иностранцы. По их мнению, она не была организованна никакой политической силой. В любом случае Ленин и большевики были непричастны к ее организации. Революцию вызвал массовый протест против нехватки продовольствия. Обычно иностранные свидетели рисуют такую картину: в Петрограде женщины вышли на улицу и потребовали дать им возможность накормить голодных детей. Гнев и отчаяние этих женщин воспламенили народ. К ним присоединились военные. Можно провести параллель с Великой французской революцией 1789 года, которую также начали женщины. Свидетели-иностранцы считают, что Февральскую революцию невозможно назвать организованным политическим событием.

– Вы действительно считаете, что причиной Февральской революции были хлебные бунты в Петрограде? Ведь были же и другие причины...

– Без сомнения, главной, фундаментальной причиной начала революции был голод, ставший сигналом к бунту. Все свидетели, бывшие в Петрограде в 1916-м и начале 1917-го года, в один голос твердят, что люди ночами стояли на холоде в очередях, ожидая открытия булочных, а утром оказывалось, что хлеба было мало и на всех не хватало. Люди голодали, умирали от голода. Но самое страшное и трагичное, что продовольствие имелось и в немалых количествах за пределами Петрограда, проблема была в его доставке. Кое-кто мог себе позволить доставать продукты даже в близлежащих деревнях. Но возник коллапс всей железнодорожной сети. Железные дороги не справлялись с доставкой продовольствия в столицу. К тому же процветала коррупция, продовольствие разворовывалось, уходило на сторону. Я убеждена, что все это не имело никакого отношения к политике. Народный протест был вызван голодом, холодом, хаосом и безалаберностью властей. Никаких политических требований не было – по крайней мере в конце февраля.

– Вы пишете, что "многие наблюдатели-иностранцы в Петрограде были поражены разнузданной анархией и насилием толпы в феврале 1917 года..."

– Я была потрясена, когда, собирая материал для книги, обнаружила, какими ужасающими насилием и убийствами сопровождалась Февральская революция. Нет никакой информации о числе убитых в то время. Советские источники называют цифру в несколько сотен, но они абсолютно недостоверны. Когда вы знакомитесь с многочисленными свидетельствами очевидцев, становится ясно, что счет идет на многие тысячи. В то время никто не подсчитывал убитых, настолько хаотичной, сумбурной и неуправляемой была ситуация. В Петрограде шли жуткие грабежи и побоища, происходили взрывы изуверского насилия. Пьяная толпа громила и убивала. Никто не считал убитых и раненых. Больницы были переполнены жертвами этого разгула страстей. Нужно еще учитывать, что многих раненых и убитых подбирали родственники и друзья и увозили домой. Подсчитать количество жертв этой якобы "мирной" революции невозможно. Она была и не мирной, и не организованной. Все это меня невероятно ужасало.

– Некоторые историки настаивают, что Февральская революция в Петрограде была чуть ли не результатом иностранного заговора. Можно ли говорить о существовании в то время какого-то иностранного лобби в Петрограде, о его вмешательстве в российскую политику?

– Мне не известны никакие иностранные агенты-провокаторы, вызвавшие беспорядки в Петрограде в феврале 1917 года. Нет никаких свидетельств, что иностранные агенты, дипломаты или военные спровоцировали бунты в российской столице. Нужно учитывать, что Россия в то время была союзником Франции и Британии в войне, и не в интересах Антанты было дестабилизировать ситуацию в ее столице. Угроза исходила из бедных рабочих окраин Петрограда, где рабочие требовали улучшения экономических условий труда. Но, как я уже сказала, непосредственным импульсом революции был голод и роковая нехватка продовольствия.

– Какова была роль британского посла Джорджа Бьюкенена во время революции? Вы пишете, что он часто встречался с царем и его супругой. Влиял ли он как-то на политику царского правительства?

– Это то, что меня постоянно тревожило и раздражало, когда я знакомилась с российскими публикациями о февральских событиях, которые твердили, что Бьюкенен якобы стремился воспрепятствовать революции. На мой взгляд, все было абсолютно наоборот. Если вы ознакомитесь с его отчетами, которые он посылал в Форин Офис, с его письмами и его мемуарами, то убедитесь, что во время его регулярных встреч с Николаем Вторым он неизменно просил его, практически умолял пойти на уступки и разрешить создание демократического правительства, предупреждая его о катастрофе, которая грозит России в случае промедления с политическими реформами. Он был в отчаянии, что царь не видит угрозу надвигающейся революции. Джордж Бьюкенен был дипломатом старой школы, консерватором, не имевшим ничего общего с российскими революционными партиями. Во всех отношениях он был на стороне царя, а не против него. И хотя он понимал, что царский режим коррумпирован и отчаянно нуждается в реформах, он никогда не стремился к свержению царя и монархии.

– И тем не менее в российской историографии Джордж Бьюкенен называется очень влиятельным дипломатом. Влиял ли он как-то на Керенского, с которым также часто встречался, и на Временное правительство в целом?

– Никакого влияния на Керенского он не имел. Керенский возглавил Временное правительство только летом 1917 года, сменив князя Львова, и Бьюкенена в это время заботили в основном безопасность посольства и продолжение участия России в войне. Он вообще мало общался с членами Временного правительства, с которыми у него политически было мало общего. Чаще всего он общался с Милюковым – министром иностранных дел. Он не переставал требовать ареста лидеров большевиков и введения военного положения в Петрограде, однако мало что мог сделать или на что-то повлиять. Он был серьезно болен в это время. После Февральской революции у него уже не было никакого влияния, и он вынужден был ограничиться формальным дипломатическим представительством. Его попытки спасти царскую семью и переправить ее в Англию не увенчались успехом, а к концу 1917 года Бьюкенен покинул Россию.

– Летом 1917 года с Керенским встречался в Петрограде Сомерсет Моэм, которого направила туда британская "Сикрет Интеллидженс сервис" с целью помочь предотвратить выход России из войны и захват власти большевиками. Моэм впоследствии описал свои встречи с Керенским в книге "Эшенден, или Британский агент". Он пишет, что его "шпионская" миссия оказалась провальной. Вы описываете его пребывание в Петрограде как "дилетантскую прогулку". Почему?

– Думаю, что было бы опрометчиво полагаться на свидетельства Сомерсета Моэма, который пробыл в Петрограде всего пару месяцев и мало что понял в сложившейся там ситуации. Да, он встречался с Керенским, встречу с ним ему устроила Александра Кропоткина – дочь князя Кропоткина, идеолога анархизма. Но эти встречи были абсолютно безрезультатными, как и его отчеты, посылаемые куратору в разведке. Он вел себя как сноб, его занимали чисто эстетические проблемы. Знаменитый писатель, он вращался в лондонских и европейских литературных кругах, и у него не было никакого опыта агентурной работы. Большую часть времени он проводил в ресторанах, куда приглашал Керенского и других, как ему казалось, влиятельных людей. Впрочем, он сам признается в "Эшендене" в провале своей миссии. Да и Россию он практически не знал, судил о ней по литературе. В "Эшендене" он пародирует сэра Джорджа Бьюкенена, делает из него дурачка. В книге я уделяю ему и его впечатлениям от революции совсем немного места.

– Вы цитируете британского консула в Москве Брюса Локхарта, который заметил, что американский посол Дэвид Фрэнсис не мог отличить русского революционера от картошки. Можно ли в таком случае полагаться на мнения и впечатления иностранцев о революции?

– Думаю, что слова Роберта Брюса Локхарта о Дэвиде Фрэнсисе отдают снобизмом, он был недобр к американскому послу. Многие несправедливо отзывались об американском после, особенно англичане, которых также можно обвинить в снобизме. Дэвид Фрэнсис не был, подобно Джорджу Бьюкенену, карьерным дипломатом с 25-летним стажем, у него не было опыта дипломатической работы. Он, в частности, был губернатором штата Миссури. В 1916 году Вудро Вильсон назначил его послом в Россию, о которой у него были самые смутные представления. Но это был абсолютно порядочный, прямой и непретенциозный человек, у которого были самые добрые намерения в отношении России, и русские его любили. В 1918 году большевики закрыли американское посольство, и Фрэнсис покинул Россию. Что же касается объективности и честности иностранных свидетельств о революции в России, то я бы не сказала, что все они были абсолютно объективными. Но подавляющее большинство из них честно описывает хаос и насилие, анархию и террор, политическую неразбериху. В целом они представляют собой сбалансированный взгляд на российские события 1917 года. Они полны сочувствия и благожелательности к русским людям. После прихода к власти большевиков эти же мемуаристы проницательно предупреждают об опасности большевистской диктатуры, крайне критично относятся к Ленину и Троцкому и их политической нечистоплотности, недоумевая в письмах и дневниках, почему русский народ после стольких жертв и страданий получил намного более жестокий и репрессивный режим, чем царский.

– Свидетельства одного из персонажей вашей книги об Октябрьском перевороте широко публиковались в Советском Союзе, правда, с цензурными изъятиями – я имею в виду американского коммуниста Джона Рида и его книгу "Десять дней, которые потрясли мир". Ленин рекомендовал эту книгу рабочим всего мира. Насколько достоверным и объективным вам представляется содержание его книги?

– Книга Джона Рида стала самым известным свидетельством об Октябрьской революции. Конечно, она написана с социалистической точки зрения и изрядно беллетризирована. Широкую известность Джон Рид и его книга получили после выхода на экраны в 1981 году фильма Уоррена Битти "Красные" с Битти в роли Рида. Рид был неплохим журналистом и наблюдателем, но, конечно, его книгу трудно назвать объективной. Кстати, его ограбили в Петрограде, но вскоре подкинули бумажник в американское консульство, изъяв, правда, 500 рублей. Сергей Эйзенштейн использовал его книгу при создании фильма "Октябрь". Рид скончался в России в 1920 году и похоронен у Кремлевской стены. Поначалу его книгу широко издавали, но со временем о ней практически забыли, и сейчас она не переиздается.

– Одна из глав вашей книги названа "Мы проснулись и обнаружили, что город в руках большевиков". Это цитата из дневника одного из ваших персонажей. Значит ли это, что жители Петрограда и иностранцы попросту проспали Октябрьский переворот?

– Воспоминания об Октябре очень разнятся у иностранных наблюдателей, поскольку много месяцев в посольствах ожидали, что большевики предпримут попытку взять власть. Эти ожидания еще более усилились после июльских дней, когда провалилась их первая попытка прийти к власти. Все осознавали, что рано или поздно это произойдет. И когда наступил октябрь, выяснилось, что Временное правительство было столь слабым, а Зимний дворец так плохо охранялся, что большевикам достаточно было завладеть стратегическими пунктами в городе – почтой, телеграфом, резиденцией правительства, – чтобы власть оказалась в их руках. К тому же расквартированные в Петрограде резервные полки не хотели идти на фронт и перешли на сторону большевиков, призывавших покончить с войной. Никакого штурма Зимнего дворца, как это показано в фильме Эйзенштейна "Октябрь", конечно, не было. При его захвате погибли пять или шесть человек. И естественно, что, когда наутро жители города проснулись, оказалось, что в стране больше нет правительства.

– Однако пользовались ли большевики при этом поддержкой народа, простых людей или же это был элементарный военный переворот? Что думают по этому поводу иностранные наблюдатели?

– В их представлении большевики до захвата власти были малоизвестны и непопулярны. Это была крошечная, маргинальная партия политических радикалов. Даже кто такой Ленин, простой народ плохо представлял, поскольку до Февраля он жил за границей, а после июльских дней прятался в Финляндии. Иностранные наблюдатели подчеркивают, что большевикам удалось заручиться поддержкой политизированной части рабочих, солдат и матросов, но для обывателей эта ударная сила большевиков представлялась опасной и разрушительной. Простой народ в городе не был озабочен политическими проблемами, он находился на грани выживания, его волновали земные нужды: как накормить семью, как остаться в живых в этом вихре насилия и убийств, как наконец покончить с длящейся три с половиной года войной, унесшей миллионы жизней. Большевики умело эксплуатировали эти настроения. Иностранные наблюдатели отмечают, что народ устал и больше всего хотел мира и спокойствия и что ему было абсолютно безразлично, какая партия придет к власти, лишь бы она покончила с войной и насилием и вернула страну к миру.

– Сколько, хотя бы примерно, граждан иностранных государств находилось в Петрограде в 1917 году?

– Точно не известно, думаю, что, по крайней мере, не менее двух тысяч. В Петрограде была значительная британская община, насчитывающая пятьсот человек, крупные американская и французская колонии, значительное число скандинавов, точная цифра мне неизвестна, но их было немало. Удивительно, что в своих письмах, дневниках и мемуарах все они в основном были единодушны, воспринимая революцию прежде всего как разгул стихийного насилия и страданий простых людей, как хаос и падение в бездну беззакония. Но все они с нескрываемой симпатией относились к России и русскому народу.

– Завершая книгу, вы цитируете письмо шофера американского посла афроамериканца Фила Джордана – "неграмотного и политически невинного человека", как вы его представляете, – который был свидетелем двух революций в России. Джордан пишет в письме на родину, что в России он чувствует себя "чужаком в Чужеландии". Сейчас, пишет он, "осталось лишь два места, где можно жить: на небесах и в Америке". Не выражает ли Джордан ощущение и других живших в то время в России иностранцев?

– Фил Джордан был чернокожим американцем с глубокого Юга, который в огромной мере ощущал себя в России чужаком. Он не знал русского языка, не имел представления о стране, которая казалась ему Чужеландией. Но многие из живших в России иностранцев жили в ней годами. Кое-кто из британской общины был вторым или третьим поколением живших в России иностранцев. Они хорошо знали Россию и не были "чужаками в Чужеландии". Но самоощущение Джордана интересно тем, что он был выходцем из абсолютно противоположного российскому мира и чуждой ему культуры. У него не было опыта жизни в России, его контакты в Петрограде были ограничены англоязычной средой. Его поражали и шокировали революционные события, свидетелем которых он был. Все это мало походило на патриархальные нравы его родины. Его письма из России поражают искренностью, безыскусной правдивостью и простодушной наивностью. Джордан был образцом "простака за границей". Его впечатления от поразивших его воображение революционных событий очень отличаются от рефлексий более образованных и нередко циничных британских и французских дипломатов. Но мне нравятся его наивные и безыскусные рассказы о российских событиях.

– Некоторые из персонажей вашей книги оплакивают судьбу России. К примеру, американский банкир Лайтон Роджерс, которого вы цитируете, пишет: "Россия не только вышла из войны, она на многие годы вышла из нашего грядущего мира". Вам не кажутся его слова пророческими?

– Да, конечно, это пророческие слова. Если принять во внимание 74 года существования Советского Союза и холодную войну, породившие изоляцию России от западного мира, то слова Роджерса выглядят пророчеством.