Страшная даже на сегодняшнем фоне новость – в СИЗО Биробиджана после нескольких дней сухой голодовки умер пианист местной филармонии Павел Кушнир.

Он был мало кому известен, и лишь после его гибели широкая публика обнаружила, что Павел был выдающимся музыкантом, писателем и просто ярким искренним человеком.

Вячеслав Ширяев:

"Я не прогнусь", сказал пианист Павел Кушнир подруге... После сухой голодовки он умер в тюрьме Биробиджана, куда был отправлен за 4 антивоенных стихотворения на своем ютуб-канале с 22-мя подписчиками. А в Майкопе попал в тюрьму 17-летний вундеркинд, собиравший гербарии и мечтавший поступить в Сеченовку. За отправленную другу фотографию гор, у подножия которых была военная часть. Самый юный осуждённый за госизмену.
Проклятая страна, пожирающая своё будущее

Надежда Свирская:

Вина его состояла в том, что он записал 4 поэтических видео для своего ютуба, на который было подписано 5 человек. В видео он осуждал войну, президента, и говорил, что фашизм заставляет человека совершить предательство – отказаться от любви, принести её в жертву, остановить всякое творческое развитие. Но он верил в победу любви над....
Посмотрите его канал – это короткие видео – ссылка в комментариях. Честный, пылкий, бесконечно талантливый человек. Поэт с золотым сердцем.
Как жаль, что о его существование я, как и многие, узнала только после его бессмысленной смерти в российской тюрьме.

Анна Берсенева:

Пусть останется светлая память о порядочном, талантливом и мужественном человеке, которому во всем хотелось дойти до самой сути. Его убило людоедское государство в равнодушной к человеческим жизням стране.

Александр Минкин:

На его канал было подписано 5 человек. Всего 5. Это значит, что никакого вреда системе он причинить не мог.
Муравей не может повредить асфальтовый каток, не может его остановить.
Но система навалилась на него так, будто он смертельно ей опасен; будто он вождь 50 миллионов.
39 лет, вся жизнь в классической музыке, 5 дней сухой голодовки, – всё.
Кто-то здесь его послушает и скажет "чокнутый".
Там, куда он отправился, его примут без экзаменов.

Антон Батагов:

Его посадили за несколько антивоенных роликов. У них не было миллионов просмотров, на него было подписано всего несколько человек. Да и вообще его знали немногие. Я тоже не знал его. Прочитав эту новость, нашёл концертную запись. Его игра – не вот этот вот циркоспорт, в который в основном превратилось исполнительское искусство, а сдержанное, неброское и мудрое пребывание в музыке. Не для того чтобы "покорить", не для того чтобы публика визжала от восторга, не для того чтобы сыграть "лучше", чем все пианисты всех времён. А просто – чтобы говорить музыкой с теми, кто слышит и чувствует.

Я сейчас это пишу, и понимаю, насколько это дико: человек, который так играл, вот ТАК ушёл из жизни. Потому что поступил в соответствии со своей совестью. Ему никто не помог. Его никто ни на кого не обменял. Вот именно об этом, в частности, вчера говорилось на пресс-конференции. А теперь его нет и больше его не будет. А системе, в которой это происходит, не нужен никто.

Юлия Вертман:

Мы подружились где-то в середине третьего курса, не помню точно. Жили в общежитии, одно время он часто заходил к нам с соседкой на рюмку чая.
Паша читал Бродского на память, часами. Сутками.
У Паши было потрепанное пальтецо цвета беж с оттопыренным карманом. Под пальто он был всегда в чёрном. А из кармана часто высовывалась поллитра (в большинстве случаев, просто для имиджа. Паше был дорог имидж диссидента. Эдакий Веничка Ерофеев).
Паша мог не спать, не есть и не жить и при этом абсолютно сногсшибательно играть. В комментариях есть его интервью, там он говорит о каких-то гениальных современниках, которые могли приготовиться к сольнику за полчаса в любых условиях. Так, насколько я помню, это и есть сам Паша.[...]

Несколько раз я пыталась найти пианиста Павла Кушнира. Находила афиши – все по провинциальным городам. Года два назад узнала, что он в Биробиджане. Думала, ну вот, всё ближе к корням, так может быть скоро приедет.
А он не приехал. Вместо этого попал в израильскую новостную ленту, а оттуда – буквально сейчас – мне на глаза.
Был ли он бунтарём? Призывал ли открыто к какому-нибудь кошмару? Не думаю.
Он всегда говорил, что хотел. Язык не держал. Не был подвержен влиянию стереотипов. Не вписывался ни в какую систему. Жил сам, думал сам, искал сам. Пытался дойти до самой сути, как Пастернак. А в остальном – наверно, скорее как Высоцкий.

Владимир Рябоконь:

Павел, как говорят многие, был выдающимся музыкантом. Он умер в один день с Альфредом Шнитке с разницей в 26 лет. Только Шнитке умер от болезни в своей немецкой кровати, а Павел в тюремной робе на цементном полу в карцере в результате сухой голодовки. А сухая голодовка -- это самая крайняя мера протеста. Значит -- уже наступило полное отчаяние. Его интеллигентное лицо в очках не могло не вызывать лишь гомерический хохот охранников. В свои тридцать девять он хотел жить и очень надеялся на долгую работу в филармонии. Каждая клетка его существа была наполнена памятью и музыкой. Есть такое горькое выражение – "Не стреляйте в пианиста".
Существуют разные гипотезы относительно его происхождения. Как бы то ни было, смысл очевиден. Это то же самое, что стрелять в музыку. Запретить воздух. Объехать историю на кривой кобыле.

Сергей Ерженков:

Чуткий, неравнодушный, восприимчивый к любой лжи, он жизнь свою отдал за убеждения. И в словах и действиях этого одиночки не было ни грамма позерства и желания кому-то потрафить. И когда мы говорим об антивоенном движении в России, мне бы хотелось, чтобы оно ассоциировалось с такими праведниками, способными искупить грехи целого поколения. Людьми, часто остающимися в тени. Людьми настолько сильными, что могут себе позволить прожить жизнь так, будто они одни во всем мире, и нет никого и ничего вокруг – ни зрителей, ни обстоятельств. Есть только ты и твоя совесть.

Иван Соколов:

Погибший поражает многим. Помимо музыки на стихи Анны Горенко и ошеломительного манифеста квир-христианства, выполненного в жанре перформативной видеопоэзии, хочется упомянуть о его прозе. В 2014 году Кушнир издал принт-он-демандом "Русскую нарезку" – коллажный роман на материале личных дневников, "Фауста", Анны Франк и 14 романов о Второй Мировой. Текст уже тогда был антивоенный (писался на протяжении 7 лет).

Летом 2022 года Кушнир окончил рукопись нового романа, про которую твёрдо знал, что опубликована она при его жизни не будет (возможно ли напечатать этот текст теперь?.. – вопрос, может быть, к Georgy Urushadze). Из автометаописания: "Последнее, что я написал, называется “Ноэль”. Это огромный текст, форма которого в точности повторяет форму книги Кеплера “Гармония мира”. Это текст из 117 эпизодов, которые разбиты на 5 частей, посвящённый Фракции Красной армии, в частности Ульрике Майнхоф. Этот текст написан с использованием лексики из 67 языков и нарезки из 117 текстов других авторов всех времён и народов. Я писал его 8 лет, с 2014 по 2022 год".
В лице Кушнира проступает необыкновенно богатый образ, опиши который кто-нибудь из нынешних романистов, никто бы не преминул плюнуть таковому в лицо – настолько невероятная это личность (и тем более убийственна её смерть – именно в качестве эвримена, кажущегося нашим общим знакомцем, погибшем как бы за всех и в котором в некотором смысле погиб всякий именно в силу его неизвестности). Радикальные взгляды в диапазоне от сожалений о чересчур благообразном характере Болотной до надежд на грядущую квир-революцию соседствовали в Кушнире, по-видимому, с искренним увлечением уфологией. "Секретные материалы", собственно, и послужили вдохновением для его творческого персонажа по кличке "иноагент малдер" – владельца поддельного удостоверения сотрудника ФБР и преданного слушателя Кобейна и читателя Оруэлла, заброшенного в страну "с душой чёрной, как Библия, но золотым сердцем". А может быть, можно сказать и по-другому: не эвримен, а "вечный тип" искреннего, возвышенно-чувствительного еврейского интеллигента, легко переходящего от эрудиции к утопии, – судьба, на самом деле хорошо знакомая нам по революционным страницам отечественной истории.

Дмитрий Волчек:

“Здравствуйте! Меня зовут Павел Кушнир. Я по профессии, не побоюсь этого слова, пианист и работаю солистом филармонии в городе Курске. Мне хочется попробовать свои силы в художественном переводе с английского языка на русский. Больше всего меня сейчас интересует творчество Кэти Акер и Раймонда Федермана”.
Такое письмо я получил несколько лет назад. Получил и не ответил. И вспомнил о нем только сейчас, когда пришло известие о том, что Павел погиб в российской тюрьме.
Сегодня весь день читал его единственную изданную книгу, – роман "Русская нарезка". Изданную в Дюссельдорфе и прошедшую незамеченной. "Нарезка" – это cut-up Берроуза, которого Павел в романе сравнивает с Моцартом.
Начинается роман с оммажа Пьеру Гийота – "Эдем. Эдем. Эдем", только дело происходит не в Алжире, а во время советского наступления в Восточной Пруссии. Как и Гийота, Кушнир взрывает синтаксис, перекручивает слова: неописуемые зверства уничтожают и русский язык, отменяя любые правила.
Павел был идеальным читателем "Митиного журнала": видно, что он знал не только Акер, Гийота и Берроуза, но и Ильянена, Улитина, Харитонова.
Я всю жизнь мечтал получить такую рукопись, сделанную из всего того, что мне дорого в литературе, и, надо думать, Павел намеревался мне ее прислать. Но я не ответил на его письмо о переводах, и он решил не приставать.
Все пишут о том, что он был гениальным музыкантом, но он был и замечательным писателем.

Сергей Соловьев:

Читаю сейчас "Русскую нарезку", ушедшего на днях Павла Кушнира. Говорить пока рано – прочел несколько десятков страниц, но одно сказать, наверно, уже можно: редкая экспериментальная проза высокой пробы. С, вероятно, не очень большим кругом читателей в будущем, но важным и драгоценным. Как у Андрея Белого в свое время. Или у Джойса. Или поздней – у Роб-Грийе, например. То есть событие не только для читателя, но и для самой литературы, ее внутренней непубличной жизни. Удивительна не только оркестровка речевых единиц и массивов, но и то, как они непрерывно перестраиваются, и все это происходит на высокой скорости, с кажущейся безоглядностью, легкостью и прорывным владением этим даром и опытом. И еще: при рискованной сложной партитуре, отбрасывая листы и начиная с другой точки, и так без конца – ни разу не сфальшивить, не ошибиться. Это как непрерывно стрелять на скаку во весь опор, несясь в меняющихся ландшафтах, ни разу не промахиваясь. И превосходная техника – тот уровень, когда ее отбрасываешь, не следя за собой и ею. И еще раз – скорость: летучая, с "опущенными звеньями", сдвигами, со стремительной сменой всех средств перемещения, кроме ползучих и шаркающих. В русской прозе этого почти днем с огнем.

Ольга Седакова:

Читаю "Русскую нарезку". Первое впечатление с первых же страниц: такой талантливой прозы по-русски мне не встречалось со времен "Москвы – Петушков" (ничем другим эти вещи не похожи). Есть просто незабываемые образы, есть удивительно точно названные вещи и главное – есть РИТМ, которого придумать не получится. Но я и до середины еще не дочитала.

Лев Колбачев:

Божечки, как литературное и вообще арт-сообщество, которое годами пинало покойного Кушнира под сраку из своих рядов, или просто игнорило (ну а как иначе: какой-то провинциал-неформал-неформат, в Лито не ходит, на семинары не ездит, жопы, квадратные от стульев в редакциях толстожуров, не целует), теперь жалеет, льет крокодиловы слёзки, и рассказывает, какого хорошего человека сгубила система, и ах как жалко, что его искусство было так малозаметно.
Впрочем, отдельные индивидуумы вообще рубят сплеча, и выдают "сам, дурак виноват, зачем голодовку устраивал".
Люди, вам на себя в зеркало смотреть не противно? Вот серьезно, не тошнит?
Кушнир умирал в камере, физически и именно в тот момент, когда все радовались обмену заключённых, а когда я напоминал, что это праздник как минимум со слезами на глазах, пока на нарах хоть один политзэк – говорили "да, да, но сейчас мы просто празднуем, отвали".
Ну и разумеется, поминали Навального, в духе – "этих спасли, но *одного* уже не спасти, вот настоящая трагедия*. Ну да, Кушнир в это время ворочался на нарах в агонии, а Магнитский и другие убитые политзэки – переворачивались в гробах. Но герой/царь же может быть только один.

Виктор Шендерович:

Пианист Павел Кушнир, арестованный за свою открытую антивоенную позицию, умер после сухой голодовки в СИЗО Биробиджана.
И вот в одном из первых комментов под этой новостью в моей ленте некий пользователь хладнокровно осведомляется: интересно, а имели бы успех его выступления за рубежом?
Тролль, подумал я. И рука дернулась написать: вот это – хуже Путина!
Но остановилась, потому что я успел подумать: нет, не хуже. Это он и есть. Его похабная улыбочка, его скользкое умение подменить тему, его презрение к человеческой жизни и достоинству...
Но тут-то и выяснилось самое интересное. Комментатор оказался – с Украины, и никакой не тролль, а нормальный (по-своему) человек.
А нехитрая мысль этого человека состояла в том, что погибший поступил глупо, а должен был, ежели умеет хорошо играть на рояле, уехать из России, давать концерты на Западе, а деньги перечислять на ВСУ.
Вот тогда он был бы молодец. А так...
И ни слова сочувствия, ничего. Железобетонная правота и прямота арматуры.
Деньги на ВСУ пропали.
Тут уже онемеваешь от какой-то окончательной безысходности. И думаешь вслед за героем собственной повести "Соло на флейте", что проект человека, видимо, закончился неудачей, и в следующий раз стоит попробовать что-нибудь небелковое...
"Не получилось, не получилось!"
Но потом смотришь в глаза пианиста Павла Кушнира, историка Владимира Кара-Мурзы, правозащитника Олега Орлова... вспоминаешь про Монтеня из Бордо и "Боречку" Литвака из Одессы, про многих, многих других, кого посчастливилось знать... – и думаешь: не стоит отчаиваться.
Все получилось.
Высота и сила, достоинство, талант, ум, сочувствие, благородство... Все получилось!

Павел Шехтман:

История Павла Кушнира напомнила, что в России происходит очередная – и на этот раз окончательная – антропологическая катастрофа. Вновь запущен механизм отрицательного отбора во всем обществе.
При чем, если 100 лет назад Швондеры, с одной стороны гнобя Преображенских, с другой пытались просветить Шариковых и поднять до своего уровня, и в конечном итоге создали слой "новой советской интеллигенции", которая и снесла Совок – то для нынешних переписка Энгельса с Каутским, что для тех переписка Цицерона с Аттиком – они кормят Шариковых всякой теле-порнографией и считают это достаточным.
Новые поколения воспитываются в останкинском борделе и понесут через десятилетия ценности борделя. Даже в том гипотетическом случае, если все рухнет как в 1991 году – Россия Шендеровича-Быкова-Акунина-Ростроповича не вернется, как не вернулась в 1991 Россия Бунина-Толстого-Шаляпина.

Андрей Янпольский:

В том, что пианист Павел Кушнир умер на сухой голодовке в биробиджанском СИЗО, куда его упекли за анти-военные, антифашистские и анти-путинские высказывания, сделанные на крошечную аудиторию ютуб канала с пятью подписчиками, есть и наша вина.
Мы виноваты в том, что не убедили прекраснодушного человека уехать, не отговорили от бессмысленной и потому кощунственной жертвы. Как можно кормить человеческими жизнями это царство гангрены?
Насчет идеи озвученной на вчерашней пресс-конференции "выдавать больше студенческих виз" – я за, но не для того, чтобы российские студенты "посмотрели жизнь на Западе", и, вернувшись, сделали в говнорашке Европу. Так вообще не работает – они из Европы, как и во все прошлые разы, позаимствуют женскую моду и гаджеты, а холопство и троглодитское скотство оставят свои, автохтонные. Визы – любые – но только в один конец. Не съездить, а уехать.

Татьяна Малкина:

я не могу больше читать и вновь читать вчерашнюю новость о смерти 39-летнего пианиста павла кушнира в сизо биробиджана. смерть, по имеющейся информации, наступила 27 июля в результате сухой голодовки с политическими требованиями, объявленной им в сизо. на пятый день голодовки.
и нет, я вообще не хочу при этом немедленно слушать 24 прелюдии рахманинова в его исполнени, умываясь горючими слезами и упиваясь скорбью, как будто бы усиливаемой, но одновременно и врачуемой звуками этой музыки.
что я хочу:
1. хочу, чтобы этого не случилось, но увы, оно случилось
2. хочу, чтобы никто и никогда, никто и никогда-никогда не делал так – не объявлял сухую голодовку ни с какими требованиями хоть бы вселенской важности, ни в биробиджанском сизо, ни в московском, ни в [censored].
3. я хочу, чтобы были выяснены обстоятельства случившегося кошмара: как и почему адвокаты, родственники, друзья допустили это? что делали сотрудники сизо? что произошло? если на самом деле человек умер в результате сухой голодовки, то почему это самопожертвование, это ритуальное самоубийство, эта архаичная крайняя мера, к которой прибегают, чтобы выкрикнуть миру нечто чрезвычайно важное, самое важное, стало возможным и произошло в полной медийной тишине и немоте?
4. хочу рассказать всем-всем про овд-инфо, про списки "мемориала", про интернет в конце концов...
мне кажется, без ответов на вопросы из пункта 3 почти любые эмоционально окрашенные высказывания об этой трагедии подпадают под категорию "кликушество". при том, что неокрашенных, конечно, быть не может. потому что это чистый сырой ужас. бездна в бездне.

Евгений Алексеев:

Хоть мир профессиональных пианистов и маленький, тем более, пианистов одного поколения и одного гражданства, я не знал о существовании пианиста Павла Кушнира. И почти никто, кроме завсегдатаев региональных филармоний, где он работал, про него не знал.

Вот он страшно и несправедливо умер – и все о нем узнали. Стали выискивать его интервью, делиться музыкой в его исполнении. Восклицать: ах, он был очень интересный и самобытный музыкант! Вот уже пошли предложения об организации музыкального фестиваля его имени и различных способов увековечивания его памяти.
Человек посвятил себя творчеству. Человек сделал смыслом своей жизни создание чего-то, что бы вызывало эмоциональный отклик через слух. Пришел на концерт, послушал, что-то почувствовал, о чем-то задумался, сделал что-то хорошее, мир стал немного лучше. В начале этой цепочки – музыкант. Художник, творец. Творец, не избалованный славой, мировыми турне, миллионными скачиваниями и золотыми кнопками. Просто музыкант, человек, понимающий язык музыки и умеющий на нем говорить. Говорить с теми, кто готов слушать. А кто готов слушать? Пара сотен пенсионерок в областном зале? Несколько десятков слушателей в сети?
Да.
Причем даже смерть художнику ничего не гарантирует: смерть должна быть особой, яркой и мемной. И даже тогда всё зависит от дальнейшего сарафанного или какого-либо другого радио. И вот если "повезёт" (мне самому тошно использовать это слово), ширнанмассы обратят свой усталый взор и заметят: ой, и правда, самобытный художник, как жаль, что так рано и трагично ушел… Жаль человека, но должно быть жаль еще и того, что он больше ничего не создаст, никого ни на что не сподвигнет, ни у кого больше никакой живой эмоции не вызовет. Своей жизнью, а не смертью. Смертью-то "получилось", всколыхнул пространство, не поспоришь…
Какой из этого вывод? Да никакого, ничего не изменится, всё будет, как и было. Листайте дальше.

Дайва Кучинскайте:

Павел Кушнир – евангельский дурачок, жизнь которого ничего не стоила ни для России, ни для него самого.
человек без связей, вне тусовки, на письма которого столичные редакторы просто не отвечали – мало ли сумасшедших пишет...
он вырос в той же провинциальной безысходности, что и его ровесники, только нырнул не в бутылку, а в Рахманинова.
а потом война открыла социальные лифты прямо в преисподнюю. и лишние люди захотели умереть героями или хотя бы продать душу подороже.
Павел Кушнир тоже умер, как умел.
так же правдиво, грустно и нелепо, как жил...

Мария Батова:

События последних дней – я о смерти Павла Кушнира и печали, что он был такой прекрасный, талантливый и такой малоизвестный – при всей своей бессмысленности и трагизме – как я думаю – об одном: оглянуться вокруг себя и заметить тех, кто рядом. Просто заметить, рассмотреть людей рядом. Талантливые или просто хорошие, просто нормальные. Просто чтобы уж точно никого больше, по возможности, не упустить из круга любящего внимания при жизни и не забывать хотя бы иногда говорить хорошее, интересоваться друг другом. Если вследствие гибели Павла может родиться какой-то не глобальный и недоступный простому смертному, а небольшой общедоступный и общечеловеческий урок и смысл, то вот он: внимание к людям вокруг. Нежно любимые горизонтальные связи. Не всегда, но хоть иногда получается держаться и держать, и на том спасибо. Большее – для больших и масштабных людей, а таким, как я, вполне годится. Мне кажется, это капельку спасает от некоторых вещей: когда от отчаяния, когда от озверения, когда от одиночества, а когда просто супом покормить или лекарство купить. Или книжку почитать вслух с ребенком. Когда-то концерт сыграть или послушать. Самый простые вопросы: где я сейчас наиболее эффективен, совпадает ли это с тем, что нужно мне самому, есть ли в этом смысл для других и способствует ли все это вместе созиданию, миру, жизни. Если бы все люди были обняты простым человеческим вниманием и заняты созиданием, то меньше бы воевали. И ещё внимание к тем, кто рядом, иногда минимизирует риск попадания в беду. Простите за косноязычие и кривоватые формулировки: устала, уж как есть.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться