Британский критик Адам Марс-Джоунз остроумно заметил пару лет назад: "В последние десятилетия Джойс, как мне кажется, стал несколько проигрывать Прусту. Люди любят читать о богатых – похоже, что эта простая истина действительно имеет место, – а Джойс год за годом позволял себе прегрешения против мира фраков и вечерних платьев. Ни один из героев его книг не “стоит” больше нескольких тысяч фунтов…". Заявление сильное и довольно тонкое, одно непонятно – фунты берутся в их стоимости в двадцатые годы или сегодня? Разница дьявольская; в первом случае перед нами несомненный средний класс с приличным финансовым брюшком, во втором – получатели социальных пособий. Но так или иначе, тема любопытная. К примеру, если перейти к русской литературе: кого интереснее читать, с точки зрения богатства главных героев? Ну, уж точно не Чехова. Не Гоголя (хотя у него есть богачи вроде фантастического Скудронжогло из второго тома "Мертвых душ"). Пушкинская проза все о каких-то довольно средних состояниях, разве что в "Пиковой даме" на кону серьезный куш. Лесков… Гончаров… На этом фоне буквально громоздится Лев Толстой – вот кто умел описать быт и нравы очень богатых людей любовно, во всех деталях, так, чтобы нынешнему сребровоздыхателю понравилось, чтобы не хуже кино про Великого Гэтсби.

Но вернемся к несчастному Джойсу, которого любят меньше Пруста. Есть к нему и иные претензии. К примеру, автор англоязычного литературного сайта This Space в небольшом эссе под остроумным названием “Joyce Division” (отсылка к названию мрачной манчестерской пост-панк-группы конца 1970-х Joy Division, лидер которой Йан Кертис покончил с собой) вспомнил иные, более ранние упреки в адрес Джойса; их высказывали те, кто решительно предпочел виртуозному автору Finnegans Wake стилистические оплошности аматера-Кафки и нарочитую вялую неуклюжесть беккетовской прозы. This Space приводит один из критических текстов 1978 года: "В сравнении с Прустом и Беккетом, Кафкой, Элиотом и Вирджинией Вулф Джойс является примером довольно странного, строгого отношения к литературе; он отказывается следовать за вдохновением, он не дает возможности собственной прозе вести его за собой. Каждое такое “следование” аккуратно помещено в надлежащее место в общем замысле, даже если к этому замыслу, как признает сам автор, уже нет никакого доверия". Иными словами, критики не видят в Джойсе "романтика" (пусть "позднего", но все же), а таковые пользуются гораздо большей любовью просвещенной публики (а какая еще публика читает титанов модернизма?). Сюда же идеально ложится история о недостаточно состоятельных джойсовских героях: "богатые" vs. "бедные" – типично романтическая тема, ведь для истинного классициста подобные категории почти не важны. Отсюда вывод – Джойсу (если верить Адаму Марс-Джоунзу) не везет с полным на то основанием – и социокультурным обоснованием.

Автор This Space вспоминает еще одну, относительно недавнюю историю – шум, которым сопровождалась публикация бранчливого литературного манифеста профессора Габриэля Йосиповичи "Что же случилось с модернизмом?". Суть книги можно в двух словах передать так: модернизм, увы, почитаем, но не читаем, а в англоязычной словесности правит бессмысленная водянистая беллетристика, сделанная так, будто Пруста, Кафки и компании просто не существовало. Любопытно, отмечает This Space, Джойс упоминается в этой филиппике лишь мимоходом, а "Улисс" – всего один раз. Отсюда напрашивается вывод: с точки зрения рассерженного Йосиповичи, не каждый модернизм имеет право влиять сегодня, а только тот, который исходит из – говорю уже другим языком – серьезных экзистенциальных и философских предпосылок. В сущности, скрытая нелюбовь сегодняшних пропагандистов "великого, но забытого модернизма" к Джойсу есть всего лишь неотрефлексированная их подозрительность ко всему, что можно было бы назвать "чистым искусством" или "искусством для искусства". Последователь Флобера, как и тот – "мученик стиля", автор, прославившийся сочинением нескольких решительно не похожих друг на друга книг, выступает в этой схеме как одно из опаснейших проявлений безыдейного зла литературы.

И действительно, если мы говорим "Кафка", то в голове тут же всплывает "главный эксперт по вопросам власти", "экзистенциальный ужас", "предвестник Холокоста" и так далее, и тому подобное. Если "Пруст", то здесь и "бергсонианская концепция времени", и "упадок аристократии", и конечно же "репрессированный гомосексуализм". Если "Беккетт" – то "тотальное отчуждение" и прочая ерунда. А что нам в этом смысле предлагает Джеймс Джойс? Почти ничего, разве что "эмансипирующее значение монолога Молли Блум" да "каждый день обывателя столь же интересен, как подвиги героев Гомера". Негусто, если воображать, что литература – это когда "кто-то" пишет о "чем-то", и чем важнее это "что-то", тем лучше литература. С точки зрения интеллигентного обывателя Джойс обречен – ни тебе балов, фраков и страусиных перьев, ни хватающего за грудки сюжета, ни серьезных философских оснований и глубинных прозрений в человеческую природу. Чистое искусство. Без примеси мутной сивухи так называемой "реальности". Производство идеально сделанных отдельных вещей, не заинтересованных во внимании окружающих. Архетип литературы.