Дмитрий Бавильский. До востребования: Беседы с современными композиторами. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014. – 792 с.

Композиторская деятельность, – утверждает автор с самого начала, – род антропологического исследования. Утверждение, само по себе достойное доказательства и развития в формате отдельной монографии. Однако Дмитрий Бавильский – вообще известный как протаптыватель нетривиальных тропинок в культурном поле, нащупыватель новых форм культурной рефлексии – и на сей раз, по своему обыкновению, идет иным путем – столь же менее, по сравнению с привычными, предсказуемым, сколь и более плодотворным.

В качестве исследователя – а его позиция, несомненно, и сама по себе исследовательская – Бавильский вступает на едва известную кому бы то ни было, кроме специалистов и совсем уж изощренных ценителей, территорию новейшей музыки – пишущейся сейчас и прямо на наших глазах создающей собственные принципы. "Поисковой", как говорит на собственном внутреннем, черновом языке сам автор. В общекультурном сознании, даже для вполне образованных людей, музыка этого рода практически не присутствует. Ее почти не было до недавнего времени и для самого автора: "Для меня, как и для многих из нас, – признается он во введении, – современная музыка заканчивалась авангардом 1970-1980-х годов". Но ведь с тех пор прошло уже больше тридцати лет. Чем они были наполнены, что создали?

Автор позволяет композиторам, создающим сегодня "поисковую" музыку, самим осознать и выговорить себя в качестве разведчиков новых смысловых путей. Очень возможно, без его вопросов эти люди, несомненно рефлектирующие и сложные, никогда бы не отважились на публичное самопрояснение в таких масштабах и с такой степенью подробности. В конце концов, пишущим музыку хватает других, несловесных забот. Но Бавильский, пуще того, прямо-таки провоцирует их на это: на установление связей между композиторской практикой, образующими ее внутренними движениями – и словом. Он заставляет их заниматься работой едва ли не философской.

"Как бы вы сами, – обращается автор к композитору Олегу Пайбердину, – определили свою деятельность?" И оказывается, что запрос был совершенно адекватен: "Я бы назвал это, – говорит Пайбердин, – мыслительной деятельностью, производством смыслов".
Вот именно это автор в разговорах со своими собеседниками и проясняет.

В составивших книгу диалогах, думаю, стоит видеть продолжение собственного, давнего проекта Бавильского – проекта, лежащего на пересечении художественной и нехудожественной мысли, объединяющего их в себе. Этот проект состоит, в одной из своих доминирующих линий, в том, чтобы прояснять несловесные явления вообще и несловесные искусства в особенности – словом, тем самым исследуя и расширяя диапазон возможностей слова. Именно об этом были некоторые (по моему разумению – наиболее интересные) из его предыдущих книг: "Вавилонская шахта" и "Сад камней": явления несловесных искусств проговаривались в них как личное, в том числе эмоционально-телесное событие воспринимающего. К ним в этом смысле отчасти примыкает и вышедшая совсем недавно "Невозможность путешествий", где предметом такого проговаривания оказывается взаимоотношение и взаимодействие человека с пространством, дорогами, городами.

Теперь Бавильский подходит к той же самой задаче с еще не изведанной им стороны, подключая к своему проекту самих создателей искусства. Причем подталкивает он своих собеседников к тому, чтобы свои размышления они адресовали не коллегам по цеху, но собратьям по культуре и времени вообще. "Простому" слушателю, носителю сегодняшнего общекультурного сознания с его запросами, тревогами, стереотипами и очевидностями. Чтобы говорили о сложном – общечеловечески. Во всей книге нет даже ни единой нотной записи – чтобы, видимо, не отпугивать тех, кто не умеет читать ноты: все – словами. Все, что вообще поддается пересказу – и еще немного того, что ему не поддается. Разговоры предельно живые, с сохранением живых сиюминутных интонаций. Даже со смайликами, попавшими сюда из электронной переписки.

Итак, формально "До востребования" – книга разговоров: автора с теми, кто создает современную музыку. Состоит она, следуя в своей форме музыкальным произведениям, из увертюры, двух частей и двух приложений. В первой – "Классики и современники" – современные композиторы обсуждают своих предшественников: от великих немцев Баха, Бетховена, Вагнера до нашей недавно умершей соотечественницы и современницы Галины Уствольской (1919–2006). Фигура каждого из ключевых создателей музыки прошлого обсуждается с одним или с несколькими – чтобы с разных сторон – собеседниками. Во второй части шестнадцать композиторов-современников рассказывают о собственной работе. А затем – два приложения, два "круглых стола": о возможности сегодня гармонии в музыке и в мире и об одном особенном сегодняшнем композиторе, приблизившемся, по собственным его представлениям, к пределам самой композиторской практики – о Владимире Мартынове, известном своей "метамузыкальной" рефлексией и убежденностью в том, что "время композиторов" в европейской культуре миновало.

При всем обилии участников и вовлеченных в рассмотрение имен главная фигура здесь, думается, – все-таки интервьюер, – развивающий, кстати, особое, почти неявное искусство: искусство вопросов. Не говоря уже о том, что и фигуры для обсуждения, и самих собеседников выбирает опять-таки он по собственным соображениям, – так что картина музыкального и внемузыкального мира получается в результате чрезвычайно, до прихотливости, авторская. Слепок с персональных поисков, волнений и вопрошаний Дмитрия Бавильского. Собственная его музыкальная культурология и антропология.

Устами своих собеседников он выговаривает – и их сознаниями осознает – то, чего, пожалуй, не смог бы осознать в одиночку: огромные массивы происходящего в современной музыке и в тех областях культуры, которые составляют ее контекст и, в конечном счете, питательную почву.

Во всех этих разговорах музыка рассматривается – не теряя своего культурного измерения – в очень большой степени как человеческий, эмоциональный, биографический, экзистенциальный опыт ее творцов и слушателей, как человеческое приключение. Со своими собеседниками автор много говорит об их – вовлеченных в создание музыки, вообще в отношения с нею – человеческих обстоятельствах, пристрастиях, привычках: "Кто ваш любимый композитор и почему?", "За каким инструментом вы сочиняете?", "Правда ли, что у композиторов какая-то особенная память?", "У женщин-композиторов есть какие-то свои специфические особенности?". Собеседники охотно откликаются на такие запросы, рассказывая множество человеческих "околомузыкальных" ситуаций и подробностей (Ольга Раева, в разговоре о Бетховене: "Вы знаете, я прожила два года в Кельне – это совсем рядом с Бонном, двадцать минут на электричке. Несколько раз ездила туда погулять, и мне показалось, что он [Бетховен. – О.Б-Г.] там все еще есть, то есть его можно там найти, почувствовать. А вот в Вене, как ни странно, его почти совсем нет… Впрочем, он ведь переехал в Вену в двадцать два года, уже совершенно сформировавшимся человеком. …И вот эти рейнландские корни слышны в его музыке – слышно, что, в отличие от Гайдна и Моцарта, он совсем не австрияк"/ – Курсив автора.). Но пусть эта видимая легкость и как бы необязательность не вводят читателя в заблуждение: речь на самом деле неизменно идет – даже когда собеседники болтают, шутят, рассказывают байки из жизни великих музыкантов – о глубоком и коренном.

Всем множеством своих голосов книга отвечает на один большой, издавна, насколько я понимаю, занимающий Бавильского вопрос: что музыка делает с человеком? И почему именно это? (Похоже, автор чувствует в музыке полноценного, самостоятельного и активного партнера по диалогу, способного подавать собственные реплики. Характерный для него вопрос, заданный одному из собеседников: "Чем поисковая музыка может ответить на мои усилия?")

"Простой" слушатель, которому, по идее, адресована книга – чтобы-де ориентировался в безграничном море нынешних звуков, – на самом деле, конечно, уловка. Слушатель и читатель здесь требуется изрядно просвещенный, начитанный и "наслушанный". При всей – призванной, по всей вероятности, снимать избыточное напряжение, сокращать дистанцию между читателем и предметом – разговорности свойственных книге интонаций, чтение диалогов Бавильского требует недюжинных знаний. В разговоре о музыке, о ее формирующих фигурах, событиях, тенденциях появляются имена режиссеров кино и театра (Кубрик, Любимов), философов (Хайдеггер, Адорно, Друскин), писателей (Дефо, Свифт, Шекспир, Андерсен, Лажечников, Чехов, Хармс, Сорокин, Пелевин…). И постепенно музыка разворачивается перед нами как, по мандельштамовым словам, "раздвижной и прижизненный дом", в который вселяется – и ей там ничуть не тесно – культура вся, целиком.

Перед нами – опять же не стоит обманываться – не путеводитель для желающих знать, что бы такое послушать, не совокупность ориентиров. Хотя да, открывая книгу, автор как будто обещает нам создание чего-то подобного: поняв однажды, рассказывает он об истоках своего замысла, что привычного классического репертуара ему как слушателю начинает не хватать, он отправился в музыкальный магазин – "и долго не мог ничего выбрать". "Смущали незнакомые имена и непонятные названия, а "на пробу" купленные пластинки не принесли никакого удовольствия. Стало понятно: необходим системный подход, с постепенным обучением себя непривычному звучанию".

Однако из выстраивания "системного подхода" для самого себя, из опытов по трансформации собственного восприятия получилось в итоге именно исследование в диалогах, диалогическое исследование – больше, чем музыки: того, как устроено – и откуда растет – современное восприятие мира. (Правда, исследование не то чтобы уж очень системное, скорее, как раз напротив. Исследование, которое всеми силами старается не выглядеть таковым, но быть максимально естественным движением речи, свободным разговором: "Важно было выращивать книгу, как растение, чтобы она, открытая всем заинтересованным людям, росла свободно и естественно".) Музыка, по мнению автора, потому лучше всего годится для разговора о устройстве мировосприятия, что именно она наиболее чутко и точно его отражает.

Не говоря уж о том, что его отражение в музыке очень мало – если вообще – осмыслено в общекультурном сознании.

В книге решительно не хватает диска – скорее уж, дисков – с записями музыки, которая в ней упоминается, – чтобы можно было, пусть не понимая ее, хоть как-то почувствовать эту особенную звуковую реальность. Впрочем, по всей вероятности, все упомянутое без труда находится в интернете, – сам автор именно там и находил и своих героев, и их работы. И если читатель, заинтригованный этими разговорами, пустится в самостоятельные поиски и попытается сделать современную музыку частью собственной жизни – одна из задач книги уже безусловно будет выполнена.

И, по-моему, совершенно очевидно, что эта книга (которая – немного вне заготовленных культурных ниш, поверх их границ, она – сама себе ниша) делает первые разнообразные шаги в направлении антропологии современной музыки. Даже шире того – к культурной антропологии звука, которая, хочется верить, еще будет написана. И, может быть, что было бы совсем прекрасно, даже на русском языке.