Год назад Мария Алехина и Надежда Толоконникова, участницы панк-группы Pussy Riot, были освобождены по амнистии из заключения, к которому их приговорили за акцию в московском храме Христа Спасителя. И акция, и последовавший затем процесс стали одним из ключевых политических событий России последних лет.

Год, прошедший с освобождения, Алехина и Толоконникова посвятили защите прав заключенных в России, создали проект "Медиазона", посетили множество стран, где изучали устройство мест лишения свободы.

Embed share

Мария Алехина: "Я не чувствую свободу в стране"

by Радио Свобода

Embed share

Текст скопирван

The URL has been copied to your clipboard

---

No media source currently available

0:00 0:11:49 0:00

Скачать медиафайл

• 64 kbps | MP3

Pop-out player

Договориться с Алехиной об интервью было сложно из-за ее занятости, беседа несколько раз прерывалась другими ее делами:

– Прошел год с тех пор, как вас освободили. Память о тюрьме уже ушла в прошлое или она по-прежнему приходит к вам в страшных снах?

– Я не думаю, что здесь уместно говорить о страшных снах. С Надей у нас похожая мысль, что свобода – внутри человека, и мы пытались говорить на суде о том, что, даже несмотря на эти условия в виде клетки, мы имели возможность говорить больше, говорить честнее, говорить то, что мы хотели. И я понимаю свободу именно как возможность заявления, возможность самопроявления, возможность протеста. Когда мы вышли, мы действительно вышли в другую страну. Мы садились в тюрьму в стране, которая была полна надежды, полна протеста, может быть, это была немного наивная страна, но она нам очень нравилась, и она нас вдохновляла на песни, вдохновляла наши действия. Когда мы вышли на так называемую свободу, первое, о чем нас спросили: "Вы собираетесь в России оставаться?". Мы сказали: "Ну конечно, да!" И после этого нам начали задавать вопросы, не страшно ли нам, и вообще нахождение в России в целом позиционировалось как некий героический жест, что поначалу вызывало у нас недоумение. Но сейчас прошел уже год, и недоумения стало меньше. Мы увидели реальность. Но, на наш взгляд, реальность условна, и апатия, о которой так много говорится в публичном пространстве, она также носит довольно временный и непрочный характер. Потому что власть, которая старается удержаться посредством кулака, посредством палки, она никогда не бывает долговечной и не может не совершать ошибок, что мы, собственно, и наблюдаем. Потому что сейчас Россия находится в состоянии экономического кризиса и каждый житель России может испытать на себе последствия этих необоснованных амбициозных палочно-репрессивных мер, которые проводит Путин и его администрация.

– Это несколько идеалистический взгляд, потому что мы знаем страны, где жесткая власть удерживается очень долго. Вы говорите, что вы вышли в другую страну год назад. За этот год страна еще как-то изменилась?

– Нас выпустили в качестве так называемой либеральной меры, под знаменем амнистии, хотя, если мы посмотрим на статистику, эта так называемая широкая амнистия освободила только трех беременных женщин – на всю Россию. Мне кажется, это совершенно не похоже ни на какую меру гуманизма. Понятно, что амнистия была написана и заточена, в основном, под освобождение некоторых политических заключенных, для того чтобы нарисовать некоторое лицо перед Западом в преддверии Олимпиады, о чем мы тоже говорили, насколько могли. И тогда действительно Путину требовалось показать себя с некой милосердно-либеральной стороны, что ему довольно чуждо, и получилось это у него довольно плохо. Но сразу после окончания Олимпиады он был захвачен эйфорией, торжеством, и произошла крымская история, которая повлекла за собой цепочку необратимых событий, которые, собственно, сейчас привели нас к репрессиям, к войне, к тому, что солдат, которые воюют на этой войне, хоронят даже без имен, в полном молчании, хотя эти солдаты шли на войну, будучи уверенными в том, что они являются героями. Власть, которая отправила их на эту войну, героями их не посчитала и решила хоронить их в полной безвестности.

– Ваш процесс был центральным политическим событием в России того времени. После того, как вы вышли из тюрьмы, вы занялись защитой прав заключенных, достаточно узкой тематикой. Сейчас у вас нет ощущения, что надо заниматься политикой, скорее, нежели такой правозащитной деятельностью?

– Во-первых, правозащитная деятельность в нашей стране является деятельностью политической априори, так как, собственно, статус многих правозащитных организаций, которые действительно выполняют свою работу, а не государственные заказы, сейчас является наказуемым. И наша организация здесь не исключение. Можно посмотреть, например, на правозащитную организацию "Агора", которая была совершенно необоснованно признана иностранным агентом со всеми вытекающими последствиями, посмотреть на деятельность организации "Комитет против пыток", чей офис был, по сути, просто разгромлен не так давно в Грозном, и на членов ее систематически совершаются нападения в главном офисе в Нижнем Новгороде, включая "коктейли Молотова", запущенные в окна, и на самом деле этот список можно продолжать довольно долго. И я хотела бы подчеркнуть, что то, что является в западном мире, в Европе, в США общим местом, права человека, в России является сферой довольно маргинальной – по той причине, что власть задала такие рамки для темы прав человека и посредством всех медиаисточников, которые сосредоточены в ее руках, эту позицию транслирует. Наша деятельность по защите прав заключенных во многом обусловлена нашим личным опытом. Когда на твоих глазах систематически убивают людей, когда ты видишь, как их пытают рабским трудом, как не оказывают им медицинскую помощь, как не выпускают смертельно больных и их смерти скрывают, – ты просто не можешь не реагировать. И мы пытаемся добиться системных реформ и одновременно оказываем помощь конкретным заключенным. Мы нанимаем адвокатов для тех из них, кто решает бороться за свои права, и этих заключенных мы считаем героями, потому что если ты решаешь бороться за свои права внутри колонии, то ты просто камикадзе, тебя будут давить всеми возможными средствами, которые там предусмотрены, начиная от психологического давления и заканчивая насилием и пытками. И мы стараемся с этой ситуацией работать, так как у нас есть на это ресурсы и есть опыт в этой сфере, мы знаем, как система работает изнутри.

– Вы с таким явным и несомненным энтузиазмом рассказываете о своей работе. Но вот, скажем, вам интересен, скажем, народный сход в поддержку Алексея Навального 15 января?

– Мы не просто интересуемся, мы будем там находиться, как находимся практически на всех демонстрациях, которые сейчас проходят, по крайней мере, в Москве. В марте в крупнейшем "Марше мира", организованном "Партией 5 декабря" и другими оппозиционными деятелями, мы принимали непосредственное участие, мы говорили со сцены. Я думаю, что большой ошибкой с вашей стороны является разделение так называемой общей политической деятельности с деятельностью специальной. Есть такая точка зрения, что во многом протест, который у нас существовал в конце 2011 года, пришел к такому результату как раз из-за обилия общих слов. Мы выражаем свою политическую позицию неприятия власти Путина и считаем своим долгом заниматься конкретными делами и помощью конкретным людям, которые в ней действительно нуждаются, звонят нам каждый день, пишут нам письма, которых мы лично знаем и которые претерпели довольно большие лишения, в том числе физические, только из-за того, что вот имели смелость общаться с нами в колонии. И на мой взгляд, эта работа является действительно важной, и одних слов никогда не бывает достаточно, нужно действовать.

– Вы все время говорите "мы". Вы, я так понимаю, себя от Нади не отделяете. Год назад вы вышли из мест заключения, это страшный и тяжелый опыт. Пережили ли вы это, осталось ли это в прошлом? Именно вы, Мария Алехина, не вы как часть "Маши и Нади".

– Я в самом начале попыталась сказать, что для меня лично свобода не соотносится с той или иной стороной забора. И я не считаю, что физическая свобода действительно является некой манной небесной, над которой можно рефлексировать в течение года. Я хотела бы заниматься и занимаюсь по мере своих сил созидательной деятельностью, и я занималась ей и в колонии в полную силу. Я не могу почувствовать свободу в той стране, в которой я не имею возможности сказать публично о своей позиции. И я не чувствую свободу в той стране, где люди вынуждены принимать порядок и подчиняться тем правилам, а теперь зачастую и законам, за которые они не голосовали. Страна без выбора не может быть свободной.

– То есть в каком-то смысле тюрьма продолжается?

– Тюрьма всегда продолжается ровно настолько, насколько вы этого хотите. Соответственно, она заканчивается там, где начинается ваше сопротивление. И мое сопротивление началось по ту сторону забора.