Художник-акционист Екатерина Ненашева в День России 12 июня провела в Александровском саду в Москве перформанс: на глазах у прохожих она сделала перевязку руководителю благотворительной группы "Защита и помощь" Дмитрию Жданову, выпускнику детского дома, который уже два года передвигается на инвалидной коляске.

По словам художницы, цель этой акции – обратить внимание на жестокое обращение с сиротами в детских домах. Реакцию прохожих Екатерина Ненашева описывает как "тихий ужас", полиция, по ее словам, также держала дистанцию, хотя в воскресенье вечером к художнице в общежитие пришли сотрудники Центра "Э". Ее не оказалось дома.

С 6 июня Екатерина Ненашева проводит акцию под названием "Наказание", во время которой она выполняет наказания, которым подвергают воспитанников детских домов в качестве методов "воспитания". В интервью Радио Свобода Екатерина Ненашева рассказала подробнее об акции "Наказание" и о том, что происходило 12 июня в Александровском саду:

– Акция была проведена в День России довольно символично, мы провели ее вместе с Димой Ждановым. Он – выпускник детского дома, человек, который уже долгое время сам помогает детям-сиротам в разных сферах жизни, который оказался в коляске после того, как его брата избили такие же выпускники детского дома, как он. Дима не смог добиться справедливости, полицейские, прокуратура даже не стали открывать дело. И Дима, обессиленный, пытаясь как-то обратить внимание на эту проблему, выпрыгнул из окна. Теперь он уже два года передвигается на коляске. Все тело его покрылось ранами, пролежнями. Ему каждый день очень больно.

Тело Димы, какое оно есть, с этими ранами, с этой дистрофией, символизирует, как нам с ним показалось, очень много тенденций современной России. Первое – это жестокость в детских домах, когда дети, которых с раннего детства наказывают самих, потом вырастают и наказывают тех, кто помладше. Так строится эта система зверства, наказания в детских домах. Когда из детских домов точно так же выходят эти ребята, они используют какие-то насильственные методы общения по отношению к себе, к своим каким-то друзьям, к окружающим. Его тело символизирует абсолютно всю эту систему. Потому что именно Илью Жданова, брата Димы, на протяжении суток избивали точно такие же выпускники детского дома.

Второе, что символизирует его тело, а сам Дима говорит, что "мое тело – это Россия", – это полицейский произвол, произвол судебной системы, когда маленький человек бессилен и не может никаким образом добиться справедливости. Все, что в его безысходности ему остается, – это выброситься из окна и оставаться без ног, оставаться недвижимым, каким-то образом пересиливать себя и бороться дальше. Тело Димы еще символизирует эту борьбу. После того как он выбросился из окна, он прикован к коляске, но при этом он уже очень долгое время сам помогает воспитанникам детских домов. У него есть несколько благотворительных программ. Кроме того, Дима нетрадиционной сексуальной ориентации. Совсем недавно он сделал публичный "каминг-аут", и он не был принят своими соратниками по благотворительной деятельности. Собственно, с этого момента (это было в мае) он стал абсолютным отщепенцем. Он был вынужден уехать из Москвы, для того чтобы просто избежать каких-то гонений и нападок.

Вчера мы вместе с ним пришли в Александровский сад. Каждодневные действия по очистке, по обрабатыванию ран, пролежней мы решили перенести в публичное пространство. Для нас, естественно, это жест, который был приурочен ко Дню России. В принципе, это некая коллективная рефлексия над границами человеческого, телесного и, как потом оказалось, политического, т. к. ночью после акции ко мне в общежитие Литературного института приехал центр "Э", наряд полиции. Меня пытались разыскать. Все ходили по комнатам. Меня там не оказалось. На данный момент информация такая.

– Как люди вчера реагировали на вашу акцию?

– Пришла женщина-полицейский. Фактически она абсолютно не понимала, что происходит. Она все время держала дистанцию. Может быть, потому что это была женщина, но она боялась к нам какое-то время подходить. Она очень напряженно смотрела, пыталась понять, что мы будем делать дальше. В какой-то момент она стала запрещать всем снимать, смотреть. У нее началась небольшая, наверное, истерика. Она чуть ли не кричала, что на это нельзя смотреть: "Не смотрите, это страшно". Я так или иначе делаю какие-то акции, на улице, и это, наверное, был первый случай, когда действительно сотрудники полиции держали дистанцию. Им самим было не по себе. Как реагировали люди, я знаю только со слов фотографа Виктора Новикова, поскольку я занималась перевязкой. Люди специально нас обходили за несколько сот метров, когда видели, что происходит. Кто-то пытался не обращать внимания. Были дети, которые бежали посмотреть, потому что дети, если они видят, что что-то происходит, они бегут. Взрослые пытались как-то им закрывать глаза, держали им руки. Царил такой тихий ужас.

– Это та реакция, которой вы хотели добиться, вынося эту акцию в публичное пространство?

– Здесь нельзя как-то планировать каких-то реакций. Это все-таки некоторое исследование. Потому что в стране действительно очень много инвалидов, очень много людей, которые не могут передвигаться, передвигаются только на коляске. Они каждый день испытывают боль, каждый день они сами и их близкие видят эти раны, тем более когда эти раны нанесены самой системой, как, собственно, это было и с Димой. Мне кажется, это нужно демонстрировать в любом случае. Это и расширение каких-то визуальных моментов. Это нормально. Если государство может использовать тела детей из детских домов таким образом, как использовано тело Димы, то почему бы об этом не говорить и это не показывать. Мы с ним не ожидали, что будет прямо такая реакция такого тихого ужаса. Мы думали, что будет все немножечко поспокойнее. Именно сотрудница полиции, которая кричала, что на это нельзя смотреть, нас немножко удивила.

– Это все, я так понимаю, было в рамках акции "Наказание", которую вы анонсировали 6 июня. Расскажите подробнее, что это за общая акция? Что вы собираетесь делать? Что вы уже сделали?

– Эта акция посвящена разным практикам наказаний, которые применялись и применяются сейчас в детских домах. Информацию я брала у самих ребят, которые были в детских домах, у каких-то педагогов, которые раньше в детских домах работали, из интернета, из СМИ. Самое главное здесь то, что наказывая детей ненормальными методами, прежде всего, отправляя при первом удобном случае их в психбольницу в качестве того же наказания, педагоги, воспитатели, руководство детского дома считают, что это нормальная воспитательная практика, что так и нужно воспитывать детей, которые оказались без родителей, что ничего другого они не заслуживают. Я решила на себе пройти курс "амбулаторного лечения", как я это называю, в течение 21 дня. Я решила на себе испытать, чтобы понять, насколько удачны такие методы взаимоотношений. И метафора, которую я выбрала – это кровать.​ 21 день я хожу по Москве с кроватью. Я ее к себе привязала.

Это больничная кровать, как метафора того, что ребенок в принципе не должен быть в психбольнице, несмотря ни на что. Эта психбольница формирует сознание. Тем более в детстве она остается всегда либо воспоминанием, либо метафорой. Она сковывает движения, она не дает социализироваться, тебе сложно передвигаться, тебе сложно взаимодействовать с людьми. Я хожу с этой кроватью. Через день я в публичном пространстве делаю какие-то наказания, которые я собрала у ребят. На данный момент были отжимания, когда детей заставляют по несколько часов отжиматься. Это стояние на одной ноге. Это приседания. Я описываю то, что чувствует мое тело в этот момент. Конечно же, мне никаким образом не удается делать эти наказания по несколько часов. Ребята рассказывают, что их заставляют приседать и отжиматься по много часов. Мое тело никак на это не способно. Я просто понимаю, что обычный человек физически просто не может существовать в этой системе, потому что это просто смерть. Это настолько тяжело именно физически, что даже я в свои 22 не могу просто выполнить огромную часть этих наказаний, которые выполняли дети в своем возрасте.

​– Что у вас еще намечено в ближайшие дни?

– У меня есть некий план. Я буду продолжать дальше испытывать на себе эти наказания, жить с этой кроватью, описывать свои ощущения в Facebook. Параллельно, естественно, я пытаюсь в эти все описания каким-то образом включить рассказы ребят, их воспоминания и рассказы педагогов, кто тоже в этой системе работал, и продемонстрировать хотя бы примерно, что может происходить с ребенком, когда его воспитывают так, как воспитывают в детских домах в России – через насилие.

– Анонсируете ли вы эти акции? Можно как-то узнать, когда и где вы будете?

– Нет, маленькие акции я не анонсирую. Это у меня как повседневная практика. Я хожу с кроватью. В течение дня я куда-то приезжаю и начинаю выполнять какое-то из этих наказаний. Анонсировать, наверное, лучше не стоит. Анонсирование в таком формате может привести к сотрудникам центра "Э", как привело вчера.

​– У вас есть версии, какие-то предположения о том, почему вами заинтересовались сотрудники центра "Э"?

– Даже в самом протесте как таковом очень редко на улицы выходят люди, которые реально так или иначе пострадали от этой системы, которые могут своим телом, своей историей демонстрировать очень явно ее изъяны. И мне кажется, когда в этом поле появляется два человека, например, я с художественной стороны и Дима реальный, может быть, даже в какой-то степени страшный персонаж этой истории, то высказывание выглядит немножечко по-другому. Это, возможно, выглядит даже как-то утвердительней. Естественно, системе не будет нравиться, когда пролежни, ее пролежни, демонстрируют настолько явно и открыто. Поэтому мне кажется, что-то их вот в этом плане могло задеть, – заключает Екатерина Ненашева.