После семи кварталов рецессии подряд, в российской экономике, видимо, впервые будет отмечен минимальный годовой прирост. Но это отнюдь еще не значит, что он продолжится и в 2017 году. Нынешний рост мог быть обеспечен всего лишь парой факторов, никак не связанных с самой экономикой, полагает эксперт. Структурные кризисы, как правило, долгосрочные, добавляет другой, для устранения их причин нужны годы целенаправленных реформ. Впрочем, небольшого роста экономики России в 2017 году эксперты не исключают. И также, скорее, по причинам, от самой России не сильно зависящим.

В четвертом квартале 2016 года в России, впервые за два последних года, видимо, будет отмечен (предварительные оценки Росстата появятся в конце января) небольшой прирост объемов ВВП. После чего можно ожидать нового всплеска комментариев, что, мол, “дно” пройдено, наконец-то, и что кризис уже позади. Однако даже Министерство экономического развития пока прогнозирует на 2017 год экономический рост в России всего на 0,6%, что, условно говоря, остается “в пределах погрешности”.

Более того, минимальный экономический рост, если он затянется, и будет означать классический так называемый “L-кризис”, траектория которого напоминает по форме латинскую букву L - когда за спадом следует лишь длительное восстановление. То есть сам кризис в российской экономике пока никуда не делся.

Но, по вашим представлениям, какие есть доводы в пользу либо того, что этот рост может быть в 2017 году хотя бы выше нуля, либо того, что экономика вновь может легко уйти в минус?

Игорь Николаев, директор Института стратегического анализа российской аудиторско-консалтинговой компании ФБК (“Финансовые и бухгалтерские консультанты”):

- В пользу того, что этот рост все-таки может быть, хотя очень небольшим, говорит то, что все-таки некоторая адаптация экономики произошла. А резервы у властей еще есть, есть что тратить. Поэтому адаптация плюс резервы – это в общем основания прогнозировать, что уж, вроде, не “упадем”. С другой стороны, можем и упасть! Если мы исходим из того, что нынешний кризис – структурный, то структурные проблемы никуда не делись – ни сырьевая зависимость, ни малая доля в экономике малых предприятий, ни значительные бюджетные перекосы (здесь начались определенные подвижки, но тем не менее), ни перекосы в пенсионном обеспечении… Все это остается. Плюс - внешние шоки, пусть и не в такой острой форме, как раньше. Это и санкционное противостояние, и низкие на нефть, хотя они тоже чуть подросли. То есть и структурные проблемы, и внешние шоки остаются. А значит - мы будем или “болтаться” около нуля, или иметь все-таки маленький минус

​Сергей Алексашенко, бывший заместитель министра финансов России и первый заместитель председателя Центрального банка, ныне – старший научный сотрудник исследовательского института Brookings в Вашингтоне:

- Мне кажется, гадать, будет это плюс 0,2% или минус 0,2% роста российской экономики в 2017 году, совершенно бессмысленно. Есть много внешних факторов, на которые ни российское правительство, ни кто-то другой повлиять не могут, но которые сами оказывают немалое влияние на темпы роста российской экономики. Так, например, уже в третьем квартале она показала маленький рост. Но он практически в полном объеме был обеспечен очень высоким, рекордным урожаем в сельском хозяйстве, а также рекордными поставками российского газа в Европу - там случилось раннее похолодание, в сентябре. Кроме того, “пришли” низкие цены, которые были на нефтяном рынке в начале года. В результате европейские страны начали активно заполнять свои хранилища газа. И эти два фактора - погодные, климатические – привели к тому, что российская экономика в третьем квартале показала 0,1% роста. А если бы их не было, она бы показала падение – скажем, на 0,1-0,2%. То же самое может случиться и в 2017 году. Если вдруг окажется, не дай Бог, плохой урожай или засуха, то можно ожидать, что экономика покажет “минус”. А если цены на нефть подрастут и в среднем по году будут, скажем, 55 долларов за баррель, то экономика может показать “плюс”. Но нужно понимать, что это совершенно не зависит от действий правительства.

​Темпы роста цен в России резко замедлились в 2016 году. И Центральный банк отмечает, что риски для достижения в 2017 году целевого для банка показателя годовой инфляции в 4% теперь снизились. Однако председатель Банка России Эльвира Набиуллина отмечала, что, даже если Россия и достигнет инфляции в 4%, она все равно по этому показателю будет оставаться где-то на 124-128 месте в мире из 189 стран. Как объяснить, почему в новейшей истории России инфляция традиционно, неизменно оставалась высокой? В какой мере тому виной, скажем, постоянное государственное регулирование – тех же внутренних тарифов, например?

Игорь Николаев:

- Есть фундаментальная основа высокой инфляции в России - недостаточная, нездоровая конкуренция. Когда порой административные рычаги имеют гораздо большее значение, чем то, какого качества или по какой цене ты продаешь свой товар, то стимулов к тому, чтобы конкурировать за счет сдерживания своих цен, просто нет. Если ты, условно говоря, дружен с губернатором, то твоя продукция и так найдет каналы сбыта на рынке. Плюс, естественно, высокая доля госрегулирования. Ведь государство только думает, что оно сдерживает рост цен, когда директивно устанавливает ту же индексацию тарифов естественных монополий. Тот, кому устанавливают тариф, он всегда просит больше, чем ему надо на самом деле. Госрегулятор, конечно, даст ему меньше, но в итоге это все равно будет больше, чем надо было бы давать. Ну, и, наконец, экономика-то остается потенциально слабой. А что такое слабая экономика? Это - потенциально слабая валюта. Потенциально слабая валюта – это курсовые риски, которые иногда реализуются в том, что национальная валюта падает, что автоматически ведет к росту цен.

Сергей Алексашенко:

- На мой взгляд, есть два момента, на которые нельзя не обратить внимание, говоря о высокой инфляции. Во-первых, так получилось, что за все эти 25 лет очень редко когда подавление инфляции было приоритетом российского правительства и российского Центрального банка. Скажем, в середине 90-х годов - наверное, с 1996 по 1998-ой, да в последние пару лет, когда Эльвира Набиуллина работает в здании на Неглинной. Все остальное время риторика руководителей Центрального банка была такой: ну, да, конечно, инфляцию снижать надо, но - не надо переусердствовать в этом вопросе… Эта позиция поддерживалась и правительством, в первую очередь Министерством финансов, которому высокая инфляция шла на “пользу”. Планируя бюджет, Минфин закладывал низкие темпы инфляции, по факту инфляция оказывалась выше запланированной, что приносило Минфину дополнительные доходы. Такая вот нехитрая бюджетная комбинация, которая играла роль, определяя позицию правительства.

А – второй фактор?

​Сергей Алексашенко:

- Во-вторых, мне кажется, что вообще российские политики не очень хорошо понимают вред высокой инфляции. Ровно потому, что они не имеют никакого бизнес-опыта, мало кто из них работал в реальном секторе, за пределами госслужбы. И поэтому понять, что инфляция является разрушительной для всей экономики, они не в состоянии. Да, конечно, индексация тарифов, как и любая индексация, разгоняет инфляцию. Но, знаете, если инфляция затухает, то этот фактор играет все меньшую роль. И мне кажется, главная причина того, что инфляция в стране была высокой, это то, что с ней попросту никто не хотел бороться! Да, собственно, и заявление Эльвиры Набиуллиной, что мы, мол, достигнем 4%-ой инфляции и на этом “остановимся”, фактически говорит о том же… Ведь оставаться на 125-м месте в мире по темпам инфляции - это тоже, знаете, сверхзадача, которая “достойна подражания”.

Но если годовая инфляция в России, скажем, уже к осени 2017 года достигнет столь желанных пока 4% (в 2016-м, по предварительной оценке Росстата, она составила 5,4%), что реально изменится? Население что, начнет гораздо больше тратить? Или вновь будет готово набирать кредиты?

Игорь Николаев:

- 4% - это хорошая основа для того, чтобы не население больше тратило, а чтобы предприятия активизировали свою инвестиционную деятельность. Что касается населения - не факт. В кризис население, как показали и опыт 2008-2009 годов, и нынешняя ситуация, переходит к сберегательной модели поведения. То есть, даже несмотря на снижение инфляции, оно меньше тратит. Поэтому низкая инфляция отнюдь еще не гарантия того, что население станет тратить больше. А вот кредиты оно может новые брать! Как ни парадоксально, но практика показывает, что, как только население подумает, что, мол, ну все, кризис заканчивается, оно начинает брать кредиты. То есть и траты населения, и его готовность брать кредиты зависят, безусловно, от того, как оно оценивает, кризис закончился или нет?..

​Сергей Алексашенко:

- В экономике вообще редко что меняется мгновенно и сразу. То есть говорить, что, мол, окажись инфляция 4%-ой, и тут же страна станет счастливой, с ней что-то случится такое, чего раньше не было, нельзя. Но начинать надо с того, что при инфляции выше 5% в год достоверность статистических показателей резко падает. То есть у нас в принципе при инфляции 6-10-12% точность оценок Росстата достаточно низка. Во-вторых, низкая инфляция способствует бизнесу в части прогнозирования его деятельности. Ведь когда вы составляете бизнес-план при инфляции в 10%, у вас любые планы “расходятся” уже на третий год. А самое главное - снижение инфляции должно привести к снижению кредитных ставок в экономике. Если и Центральный банк при этом будет снижать свою ставку, чего он сегодня не делает. Соответственно, чем дешевле будут кредиты, тем охотнее их станут брать и предприятия, и население. И в принципе, я не исключаю, например, что при инфляции в 4% и при ставке по ипотеке, скажем, в 5-6% спрос на ипотечные кредиты в России может резко возрасти, а это, в свою очередь, потянет за собой бурный рост жилищного строительства. Поэтому низкая инфляция способствует экономическому росту.

​Давайте представим себе на минуту, что западные санкции в отношении России (как технологические, так и финансовые) в 2017 году вдруг отменят – или поэтапно, или сразу. Ну, представим… К каким зримым переменам их отмена – уже сама по себе, случись такое – может привести в ближайшие же месяцы?

Сергей Алексашенко:

- Как только будут отменены санкции, нужно ожидать, что российские банки и компании смогут выйти на западные рынки капитала, чтобы привлекать на них новые займы или размещать свои акции. И это, конечно, укрепит позиции банковской системы, увеличит объем финансовых ресурсов, приходящих в экономику. Соответственно, возрастут объемы кредитования - и предприятий, и населения. Это оживит экономическую активность в целом, но – лишь в краткосрочной перспективе. И если российские контрсанкции также отменят, то достаточно быстро на прилавки российских магазинов вернется то качественное продовольствие из Европы, США, Канады или Австралии, которое сегодня остается под запретом. И у населения станет богаче выбор, и, думаю, цены будут ниже.

Игорь Николаев:

- Если действительно такое произойдет, это дает шанс на то, что может появиться реальная, настоящая программа реформ, я бы так сказал. До тех пор, пока разработчики исходят из перспектив, что санкции и контрсанкции сохраняются, они могут лишь “вымучивать” этот план. Тогда как прекращение “санкционного противостояния” создает совершенно другую обстановку для реализации реформ, и это их разработчики понимают. Ведь беда от санкций не в том, что Россия страдает технологически или финансово - хотя это тоже есть, конечно, но, как мы видим, определенная адаптация экономики может происходить. Главная беда от них в том, что необходимые для экономики реформы не становятся “достаточными”. Реформы могут быть необходимыми, но достаточными они окажутся, когда не будет никакого санкционного противостояния. Вот такое отношение должно быть, на мой взгляд, к этим санкциям и контрсанкциям.

​О таком факторе как импортозамещение в российской экономике в 2016 году даже власти вспоминали уже нечасто, хотя еще в 2015-ом это было одной из любимых тем. Стоило рублю перестать падать и немного укрепиться (пусть и оставаясь вдвое ниже докризисных уровней), как объемы импорта в Россию начали резко нарастать. Еще недавний их годовой спад (аж на 30-40%!) к середине 2016 года полностью сошел на нет, а к осени и вовсе сменился ростом. Почему, на ваш взгляд, в целом импортозамещение “не идет” – в той же промышленности, например, хотя, безусловно, отдельные примеры существуют?.. Банально – в стране не производятся аналоги и по качеству, и по ценам товаров, производимых зарубежными конкурентами? Или - не только?

Сергей Алексашенко:

- Основная причина - в российской промышленности очень старая производственно-технологическая база, на которой произвести современный продукт просто невозможно. Второе: чтобы произвести какой-то современный товар – тот же iPhone, например, его нужно сначала придумать, разработать, создать и добиться того, чтобы потребитель его принял. Были у нас попытки продвижения, скажем, нового YotaPhone, но как-то оказалось все это не очень удачно, большим спросом он не пользуется. Поэтому мало просто заявить, что у нас, мол, будет импортозамещение. Нужно, чтобы у предприятий были для этого деньги, чтобы они могли закупить новое оборудование, чтобы придумали новые виды товаров… А это все явно выходит за горизонты одного- двух-трех лет. Поэтому, даже если импортозамещение и состоится, вряд ли мы сможем заметить это уже в 2017 году. А, может быть, и в 2018 году мы этого не увидим. Технологически процесс занимает гораздо больше времени, чем хочется политикам.

Игорь Николаев:

- Все-таки в импортозамещении наша главная беда – тоже недостаточный уровень конкуренции. Мы можем “импортозаместиться”, но для этого отечественный товар должен быть конкурентоспособным или по цене, или по качеству. Когда происходит резкое ослабление рубля, то по цене товар еще конкурентоспособен. Но потом цены довольно быстро вырастают, и уже по цене товар становится не очень-то конкурентоспособным. А почему по качеству мы не очень конкурентоспособны? Именно потому, что проблема - с конкуренцией. Конечно, это касается рынка в целом, и можно найти отдельные примеры сильной конкуренции, которая стимулирует качество. Но когда нет достаточной конкуренции, то нет и стимула совершенствовать товар по потребительским, качественным характеристикам. Ведь при столь высокой значимости в экономике разного рода “административных рычагов”, я могу быть “спокоен”, что останусь на рынке… А вот если бы было по-другому, то мне пришлось бы просто уйти с рынка, я бы на нем не выжил. Так вот пока у нас не будет в экономике нормальной конкуренции, проблема с импортозамещением будет сохраняться.

​2017-й – последний год перед очередными президентскими выборами в России. И пройти его с прогнозируемым ростом экономики всего в 0,6%, да еще не факт, будет ли он, как-то, вроде, негоже - политически. В этом смысле возможны ли, на ваш взгляд, некие “нестандартные” решения властей? Или на такие элементарно нет денег?

Сергей Алексашенко:

- Мне кажется, российское политическое руководство, в первую очередь президент Путин, придерживается такой “умеренно-сдержанной” экономической политики, считая, что главной задачей является сохранение макроэкономического равновесия. Как мне представляется, президент уже смирился с тем, что темпы экономического роста будут невысокими. Неслучайно в своем последнем обращении к Федеральному Собранию он в качестве задачи определил: давайте выйдем на темпы роста выше среднемировых к 2020 году. То есть для него, на мой взгляд, то что в 2017 и 2018 годах темпы роста будут на уровне, скажем, 1% плюс-минус сколько-то, не является проблемой. Он не считает это опасным для своей предвыборной программы. И, глядя на опросы населения, он может быть уверенным в том, что низкие темпы роста экономики не станут решающим фактором на выборах в марте 2018 года.

Игорь Николаев:

- Ну, денег действительно не так много. Мы говорим о 2017 годе, а есть еще “ключевой” 2018 год. На два-то года деньги еще есть: Резервный фонд, Фонд национального благосостояния – как раз хватит. Но при этом их не настолько достаточно, чтобы власти могли еще думать о каких-то нестандартных решениях. Может быть, нам “поможет” цена на нефть, хотя я в этом не уверен. Скажем, недавние решения по ограничению добычи, на мой взгляд, лишь ненадолго вывели цену нефти на относительно высокий уровень. Хотя 50-55 долларов за баррель - как можно назвать это “высокими” ценами… Но даже такой их уровень дает государству дополнительные средства - по году около одного триллиона рублей в госбюджете. Так вот если такая цена удержится, то нельзя исключать и “нестандартных” решений властей.

​В России в последние месяцы вновь начали расти не только номинальные зарплаты, но и реальные, то есть с учетом инфляции, которая резко замедлилась. Но в целом этот прирост, по вашим оценкам, обеспечивают какие-то отдельные секторы экономики, или он идет более широким “фронтом”?

Сергей Алексашенко:

- На мой взгляд, разговоры о росте реальных зарплат в России есть некоторое преувеличение. Действительно, был подъем реальной заработной платы в начале 2016 года. Но потом, где-то начиная с весны, с марта-апреля, правильнее говорить о стагнации реальных зарплат. Рост зарплат неравномерен: в бюджетном секторе они заморожены, у военнослужащих, у силовиков заморожены… Понятно, чтобы подросла средняя по стране зарплата, у кого-то она должна расти быстрее, чем у бюджетников, у которых она заморожена. Ситуация - неравномерная как по регионам, так и по отраслям. И пока говорить, что наметилась четкая тенденция к росту или что она будет проявляться дальше, невозможно. Тем более, что и на 2017 год зарплаты бюджетников опять заморожены, и вряд ли можно ожидать, что их уровень жизни повысится.

Игорь Николаев:

- Зарплаты растут достаточно широким фронтом, хотя в некоторых секторах - опережающими темпами. Например, в рыболовстве или рыбоводстве, в химической отрасли или финансовой. Темы роста номинальных зарплат разнятся, за год – 9-10-11%... Вычтем из этого годовую инфляцию (менее 6%) и увидим, что зарплаты выросли по большинству видов экономической деятельности.

​Если в 2017 году возобновится рост и реальных доходов населения, которые пока продолжают сокращаться, на что, по вашим ожиданиям, жители России скорее направят появляющиеся “дополнительные” средства: на новые траты или на новые сбережения? От этого в огромной степени зависит и рост экономики – ведь более половины общего ее объема приходится именно на потребительский спрос…

Игорь Николаев:

- Здесь все будет зависеть от того, как население будет оценивать – кризис закончился или нет? Скажем, те реальные приросты по зарплатам, которые были в 2016 году, никоим образом не материализовались в дополнительных тратах, а вот сбережения росли, и достаточно сильно. Кстати, оценки населения будут в значительной степени исходить из того, что происходит с национальной валютой. Социологи еще в прошлый кризис отметили, что для россиян первым индикатором, кризис есть или кризиса нет, является то, что происходит с рублем. Не то, что, скажем, увольняют с работы, сокращают или замораживают зарплаты, нет… А вот если рубль падает, значит - кризис есть, если не падает, то, вроде как, и кризиса-то нет. И в этом смысле устойчивость рубля в значительной степени предопределит настроения россиян, в том числе будет формировать их потребительскую модель – то ли тратить, то ли сберегать…

Сергей Алексашенко:

- Ну, опыт выхода из кризиса 2008-2009 годов говорит о том, что, как только действительно начнется рост реальных доходов, население с лагом в два-три месяца начнет наращивать свои расходы. И я не думаю, что психология населения за последние 5-6 лет как-то сильно изменилась. Если у вас появляется больше денег, вы неизбежно начинаете больше тратить. Хотя, конечно, и о сбережениях население тоже на забывает.

​Правительству России поручено за полгода разработать план ускорения темпов роста российской экономики – чтобы они уже в 2019-2020 годах превысили общемировые, то есть составили примерно 3,5-4% в год. По вашим представлениям, сколь в принципе такое реально, если исходить из текущего состояния и нынешних трендов в российской экономике?

Игорь Николаев:

- В принципе такое, я думаю, нереально… Уж коли мы “вляпались” в структурный кризис, то чисто технологически решить к 2019 году структурные проблемы очень трудно. Скажем, вряд ли уже в 2019 году наша экономика перестанет быть экономикой сырьевой направленности. Вряд ли у нас доля малого бизнеса вырастет с 20% с небольшим до 50%, как нам хотелось бы. Вряд ли пенсионная реформа уже будет проведена, это вообще, по определению, невозможно за два-три года… Вот и набирается этих “вряд ли, вряд ли, вряд ли” в отношении многих структурных проблем. В том-то и специфика структурных кризисов – они имеют тяжелый долгосрочный характер. И такая экономика может по темпам роста переходить от минусов к “болтанию” около нуля, а потом - снова в минус. Иногда это занимает 7-8 лет… Необязательно, но уж на несколько лет - как правило. Это и есть основа для всех сомнений в том, что уже в 2019 году у нас будут темпы роста экономики выше мировых.

Сергей Алексашенко:

- Я бы разделил ответ на две части. Первое: может ли российская экономика расти со скоростью, скажем, 4% в год при том, что мировая экономика растет на 3-3,5%? Ответ - да, может. Экономика “догоняющего” типа, с огромным “резервом” неэффективности и роста производительности труда - такая как в России - в принципе может расти с такой скоростью. И в этом не может быть ничего удивительного. Второе: может ли сегодня, при нынешней экономической политике, при нынешней внутренней политике российская экономика расти с такой скоростью? Мне кажется, что ответ должен быть отрицательным. Потому что главным сдерживающим фактором для экономического роста сегодня в России является политика. Внешняя политика - это агрессия на Украине и, соответственно, введенные в ответ санкции, которые сдерживают экономический рост. Во внутренней политике - это отсутствие защиты прав собственности, связанное с тем, что нет независимого суда, нет политической конкуренции, нет независимых СМИ и т.д.. И я пока не вижу, чтобы правительство или Кремль, власть в широком смысле слова, на эту тему собиралась что-то делать… На мой взгляд, если эти две проблемы не будут решены, обе - политические, ни о каких 4% экономического роста говорить не придется.

Игорь Николаев:

- В принципе 3,5-4% теоретически возможны, если бы какой-то внешний негативный шок вдруг сменился на позитивный. Ну, например, цены на нефть подскочили бы до 150 долларов за баррель. Но мы же понимаем, что это абсолютно невозможно. Другой шок – санкции и антисанкции. До 2019 года может быть и здесь возникнут реальные подвижки. Но когда вспоминаешь, что санкции уже существуют два с половиной года, то как-то уже более сдержанно оцениваешь и перспективы того, что еще через два года их могут отменить. В итоге получается, что структурные проблемы остаются, внешние шоки с большой вероятностью в той или иной форме – тоже… А значит весьма проблематично достичь уже в 2019-2020 годах темпов экономического роста выше общемировых - где-то на уровне 3,5-4%. На мой взгляд, это нереально.