Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из эфира Раидо Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

"Поверх барьеров". Участники: Владимир Уфлянд, Елена Игнатова, Петр Вайль, Лев Лосев, Валерий Попов. Впервые в эфире 25 января 1997.

Иван Толстой: Наша программа приурочена к юбилею петербургского поэта Владимира Уфлянда, которому 22 января исполнилось 60 лет. Ироничный и парадоксальный, Уфлянд хорошо известен в поэтических кругах со второй половины 50 годов, но впервые с его стихами печатный станок познакомился не на родине, а, как это слишком часто бывало – за океаном. Первая книга поэта "Тексты" увидела свет в американском издательстве "Ардис" почти 20 лет назад. О свей догуттенберговской поре рассказывает сам юбиляр.

Владимир Уфлянд: Литературой я не помню когда начал заниматься, но где-то уже в 1956 году довольно активно писал. А из всех моих литературных знакомств я очень горжусь, что был знаком с самыми двумя несомненно великими поэтами нашего времени – с Борисом Леонидовичем Пастернаком (я с ним за год до его смерти познакомился) и с Иосифом Александровичем Бродским, с которым я более близко был знаком. Я не могу объяснить почему это, но я знаю, как должен выглядеть великий человек. У Иосифа Бродского были два учителя. Когда Иосиф Бродский ушел из школы он сообразил, что он стихи-то в уме пишет, но как их записать - не знает. На свое счастье он встретил поэта Володю Уфлянда, который жил с ним на одной улице. А Володя Уфлянд, в отличие от Иосифа Бродского, закончил школу, и он быстро научил Иосифа Бродского писать. Иосиф Бродский быстро записал все, что он сочинил, но потом обнаружил, что не может прочесть, а Володя Уфлянд не мог его научить читать, потому что Володя Уфлянд, хотя и умел писать, но сам читать не умел. Но на свое счастье Иосиф Бродский встретил другого поэта, Женю Рейна, который, хотя не умел писать, но читать умел, и он научил Иосифа Бродского читать, даже вслух и с выражением. Когда меня спрашивают, и я сам задумываюсь - почему я стал поэтом? Я обнаружил, что это самый дешевый способ самовыражения. Я сидел четыре месяца в тюрьме "Кресты", и у меня там была Болдинская осень - я за четыре месяца написал не меньше пятнадцати стихов в уме.

Даже не требуется бумаги, чтобы их записывать, потом, когда я вышел на свободу, я их просто записал. А по отношению к рисункам я объясню, почему я рисунком занимаюсь. Потому что я, скажем, делаю небольшой рисунок величиной с отпечатанную на машинке литературную страничку, но чтобы мне кому-то рассказать, что на ней изображено, или просто литературно написать, что на ней изображено, требуется гораздо больше написанной страницы. Это была так называемая кампания "Пусть земля горит под ногами хулиганов". Я сидел с еще одним своим приятелем за "избиение большой группы милиционеров", самый маленький из них был примерно на полторы головы выше меня. И адвокаты не спрашивали: как вы, товарищи милиционеры, будучи в такой хорошей форме, дали себя избить трем маленьким людям (третий маленький человек -это был мой непьющий брат). А мы спрашиваем вас: что вы делали 1 января, в ваш выходной, праздничный день, в отделении милиции? Потому что они были, естественно, пьяные, праздновали. То есть когда они услышали, что в отделении шум, они решили, что там праздник, а там, оказалось, нас пытались связать смирительными рубашками. Но смирительные рубашки нам не надевали, просто нам за спиной ноги к рукам привязывали. Я ведь горжусь тем, что я один из немногих художников, которые при жизни выставлялись в Эрмитаже. И, более того, я участник первой советской запрещенной КГБ выставки. Мы с Мишей Шемякиным - рабочие-оформители Эрмитажа (Шемякин сейчас живет в Нью-Йорке), с Володей Овчинниковым (Володя Овчинников - в Петербурге), с Олегом Лягачевым (он сейчас в Париже) и с Валерой Кравченко (он актер сейчас известный, с прекрасным голосом) организовали выставку рабочих-оформителей Эрмитажа. Через полтора дня приехали гэбэшники, опечатали выставку, приехала какая-то дама из обкома, которая заведовала ленинградской культурой, и сказала, что это - абстракционизм.

Иван Толстой: У микрофона - поэт Елена Игнатова, которая делится своими воспоминаниями об Уфлянде.

Елена Игнатова: За несколько лет до того, как мы познакомились с Владимиром Уфляндом моя подруга указала мне его в ресторане Дома писателей и сказала: "Вот это - замечательный человек, он прекрасно умеет делать все, за что берется". Я к тому времени знала стихи Уфлянда, но совершенно не осведомлена была о прочих его дарованиях. "Ну, за что он берется?" "Ну, как? Он рисует. А вот сейчас, например, он научился ткать". И я запомнила это просто по изумлению, глядя на этого веселого, очаровательного человека, который научился ткать. Спустя несколько лет мы встретились с ним на Ленфильме, на студии дубляжа, где проработали вместе десять лет. Профессия у нас была - автор литературного текста. Профессия трудная, замечательная, и первым учителем моим был Володя. И первый худсовет, на котором я присутствовала в качестве ученика, подмастерья, был худсовет фильма какого-то костюмного с Жаном Марэ, где Володя писал текст. И я запомнила такой странный эпизод. По ходу действия героя сбрасывают в пропасть наемные убийцы. И когда они сделали свое черное дело, один другому говорит: "А теперь бежим скорее получать деньги!" Это стало нашим девизом: работа была замечательна еще и тем, что после каждой картины мы сразу получали деньги и могли какое-то время заниматься своими делами. Тексты песен в фильмах тоже писал Володя - для Гурченко, для Андрея Миронова. Они были замечательны. Я сейчас просто слышу голос Миронова, слышу эту мелодию:

Селистен - это бедный, простой музыкант,
А Флоридор одет как франт.
Флоридор опереттой смущает умы,
А Селистен поет псалмы.

И вот получилось такое сходство талантов Миронова, его легкость, его свободная одаренность, и Володина - они совпали и получилась замечательная песня.

Иван Толстой: Совершенно по-особому относился к Уфлянду Иосиф Бродский. Об этом я прошу рассказать своего коллегу Петра Вайля.

Петр Вайль: У Иосифа Бродского была замечательная черта - верность друзьям юности. Им, даже тем из них, в ком успел разочароваться за годы разлуки или во время новой встречи через много лет, он как бы считал своим долгом помогать и содействовать чем возможно. Но что касается Уфлянда, то здесь классического конфликта долга и чувства не было. Уфлянда Бродский, попросту говоря, очень любил, у него даже голос менялся, когда он заговаривал о "Володичке". Тут было полное совпадение во всех сферах – любовь к старому другу, к прекрасному человеку, и любовь к его стихам, в которых предельная простота сочетается с подлинной философичностью, и абсурд удивительно реалистичен. У Бродского практически на всех его выступлениях спрашивали, кого он считает лучшими современными русскими поэтами. Он называл несколько имен. Из литераторов своего поколения это обычно были Евгений Рейн, Лев Лосев, Александр Кушнер. Из более молодых - Сергей Гандлевский, Денис Новиков, Владимир Гандельсман. Набор имен мог меняться, но Владимир Уфлянд в этом перечне присутствовал неизменно. Больше того, не раз, не два и не три я был свидетелем такого: Бродского просили что-нибудь почитать, а он отвечал: "Давайте я лучше почитаю Уфлянда".

Иосиф Бродский:

Мир человеческий изменчив.
По замыслу его когда-то сделавших.
Сто лет тому назад сильней любили женщин.
А в наше время чаще любят девушек.
Сто лет назад ходили оборванцами,
неграмотными,
в шкурах покоробленных.
Сто лет тому назад сильней любили Францию.
А в наши дни сильнее любят Родину.
Сто лет назад в особняке помещичьем
при сальных, оплывающих свечах
всю жизнь прожить чужим посмешищем
легко могли б вы.
Но сейчас.
Сейчас не любят нравственных калек.
Веселых любят.
Полных смелости.
Таких, как я, -
Веселый человек,
Типичный представитель современности.

Иван Толстой: Обратимся теперь к собрату Уфлянда по перу. Поэт Лев Лосев, преподающий русскую литературу в штате Нью-Хэмпшир, рассказывает:

Лев Лосев: Бродский когда-то подхватил и потом всегда использовал ласковое семейное имя Уфлянда - Волосик. Месяца за два до смерти, позвонив мне, чтобы прочитать очередную уфляндовскую эпистолу в стихах, он потом спросил по-экзаменаторски: "А что у Волосика самое главное?" Ну, по этому предмету я и сам думал кого проэкзаменовать. "Рифма, конечно!" За свой ответ я заслужил у Иосифа пятерку.

Когда накрыта спящими земля. Когда я сплю.
Когда я угол занял.
Когда трамваи спят.
Трамваев спит семья.
Трамваи спят c открытыми глазами.

Однажды Уфлянд рассказывал, как он написал эту поэму. Проснулся после веселой ночки y приятеля. Особенность приятельской квартиры (мне тоже приходилось там ночевывать) состояла в том, что она была докторская и находилась на территории психиатрической больницы на Удельной. Станция Удельная, северная питерская окраина, вторая остановка от Финляндского вокзала. Надо было возвращаться в город, но оказалось, что после вчерашних безумств денег на электричку ни y Уфлянда, ни y собутыльников не осталось. Просить взаймы y обитателей скорбного дома было бы странно. Уфлянд пошел в город по шпалам. Поэма стала сочиняться на Удельной, a закончилась при подходе к Финляндскому вокзалу. Всякий, кто ходил по шпалам, знает тайну шпалоукладочного алгоритма – расстояние между шпалами всегда меньше размаха шага, a расстояние через шпалу всегда больше, какого бы размаха не были шаги пешехода. Нервный, то и дело сбивающийся c ровного ритм звучит в сложенных по дороге стихах.

Одними
лишь облаками день тогда грозил, что много сил y них отнимет. Тревожны были эти облака
от верха белого
до низа медного
от солнца.
И усердно, как блоха,
в них суетилось, что-то незаметное. Антон подумал: "Это вертoлет" .
A возвращаясь передумал: "Лебедь"...

И утренние облака над Выборгской стороной, и еще не проснувшийся трамвайный парк, и легкое юношеское похмелье, и мысли o любви, вся живая жизнь непосредственно превращалась в чистейшую лирику.

B начале перестройки Уфлянду как-то пришлось читать стихи перед митингующей молодежью на Владимирской площади в Ленинграде. Рядом c митингом дежурили милицейские автобусы.

Увидев, что молодежь хохочет, милиционеры стали высовываться из окон автобусов, и смех милиции слился со смехом прогрессивной молодежи. Действительно, Уфлянд один из самых смешных авторов, и юмор его прост, то есть самой чистой пробы, такой, что веселит и нобелевского лауреата и постового милиционера. Талант Уфлянда именно чаплинский – его тексты интегрируют смешное, философичное и лирику.

Кстати сказать, никто в русской поэзии не использовал образ интеграла так лирично, забавно и мудро как Уфлянд. (У Блока дышащий в стальных машинах интеграл – пожалуй, вычурный и безжизненный образ). Уфлянд пишет:

Народ есть некий интеграл
Отдельных личностей,
Которых Бог не зря собрал
В таком количестве.

Это четверостишие является кратким прологом к большой стихотворной драме “Народ”. “Народ” — совершенно уникальное полифоническое произведение, где голоса улицы звучат c такой же естественностью, как y Блока в “Двенадцати”. (“Эх, распустилась молодежь. Куда, Россия, ты идешь!” — “Она идет вперед, папаша, Россия дорогая наша”.)

Я не знаю, дадут ли по нынешним временам какую-то награду или звание Уфлянду по поводу его 60-летия, но, по-моему, он и так, по самой сути своей, подобно Блоку или Бродскому, чьи имена сами собой возникали в этом тексте, самый народный поэт России.

Иван Толстой: Передадим слово прозаику. У нашего микрофона - петербургский писатель Валерий Попов.

Валерий Попов: Зная Уфлянда, я понял, что феномен его жизни, о котором еще Довлатов писал, не в том, что он что-то свергает, что-то такое переворачивает вверх дном, а живет в своей "Уфляндии", как назвал эту страну Бродский, в покое и счастье, никакие ужасы окружающей жизни не могут изменить его характера, его стихов. Вот, помню, однажды мы с ним задумали немножко посидеть и выпить. И точно в назначенное время раздался звонок. Вообще, Володя - человек ужасно обязательный, он никогда свои проблемы никому не навязывает, всегда очень точен и вежлив. Он стоял в двери с совершенно окровавленной головой, у него текла кровь. "Что такое?!" "Ударили сейчас меня кастетом в твоем дворе и отняли сумку с двумя бутылками. Какая досада!" Мы с ним пытались еще какое-то время веселиться, потом поняли, что это пока невозможно, вызвали скорую помощь и увезли его. Я сказал: "Володя, после этого ты пойдешь домой". Вместо этого он появился через полчаса, бодрый, смеющийся, показал мне швы на голове, сказал: "У меня была заначка, украли не все". И после этого мы провели еще акцию протеста, слишком бурную… Когда я провожал Володю, я спросил: "Все в порядке?" "Да, все в порядке". Ночью позвонила его жена, сказала, что Володя попал под машину. Когда мы пришли к нему в больницу, я, конечно, шел туда со страхом, потому что, конечно, вину свою чувствовал. Но так, как встретил Уфлянд, может встретить только великий человек - совершенно добродушно, спокойно, улыбаясь. Больница – хорошая, врачи – замечательные, принесите покурить. Вот такое величие духа, с переломанными костями, я думаю, мало кто может проявить - ни тени упрека, он считал, что мы правильно все сделали, что никакие бандиты не могут нам диктовать, как мы должны себя вести. И так он стойко пролежал в больнице несколько месяцев, снова возвращался после очередной операции, ни разу в лице его не было не то что злости, даже упрека!

Иван Толстой: Стихами Владимира Уфлянда в авторском исполнении мы заканчиваем нашу программу.

Владимир Уфлянд:

Рассказ женщины

Помню,
в бытность мою девицею
мной увлекся начальник милиции.
Смел.
На каждом боку по нагану.
Но меня увлекли хулиганы.
А потом полюбил прокурор.
Приглашал с собой на курорт.
Я была до тех пор домработницей -
обещал, что сделает модницей.
Подарил уже туфли черные.
Но меня увлекли заключенные.
А потом я жила в провинции,
населенной сплошь украинцами.
И меня, увидав возле дома,
полюбил секретарь райкома.
Подарил уже туфли спортивные.
Но меня увлекли беспартийные.

1959

Песня про Калашникова

Из подражаний М.Ю.Лермонтову

Пыль-туман над дорогой клубится.
На обочине дремлет убийца.
Прижимает к себе автомат.
И вдыхает его аромат.
Грезит он, как добудет калашников
ему много рублей из бумажников.
Над ним нежно береза шумит.
Сердце больно и сладко щемит.
Глубоко любя землю родную,
ждет он жертву очередную.
Чтоб замучить ее. Надругаться.
Умертвить. Отобрать все богатства.
Расчленив после тело на части.

Вот и я подоспел в одночасье.

— Здравствуй, — молвлю, — о ком
здесь вздыхая,
ты грустишь, уголовная харя?

1993