Фрэнк Ллойд Райт. Исчезающий город / Пер. с англ. А. Смирновой, П. Фаворова. – М.: Strelka Press, 2016. – 180 с.

Свой идеальный город Фрэнк Ллойд Райт (1867–1959), один из ярчайших архитекторов Америки, вымечтал в самом начале тридцатых. Его "страстный манифест" об истинной цели человеческого бытия и о способах ее достижения – а книга (скорее, книжечка: совсем небольшая – и очень плотная) именно об этом – был издан в США в 1932-м. Почему-то упорно думается о том, что это был, возможно, последний год в мировой (во всяком случае – в западной) истории, когда искреннее утопическое мышление и чувствование еще были возможны.

"Представьте себе широкие, комфортабельные, огибающие жилые районы автострады без железнодорожных переездов; свободные от ставших уже сейчас архаичными столбов и проводов телеграфного и телефонного сообщения, от кричащих рекламных щитов и устаревших зданий. Представьте себе эти монументальные и безопасные шоссе, тщательно рассчитанные по ширине и уклону, расцвеченные по обочинам яркими цветами, осененные прохладой деревьев. Через равные промежутки вдоль них обустроены взлетные полосы, с которых взлетают и куда приземляются безопасные, бесшумные транспортные аэропланы. Эти гигантские дороги – сами по себе великолепные памятники архитектуры – проложены мимо общественных заправок, которые уже не раздражают глаз, но предлагают теперь все возможные услуги и удобства".

Как же это напоминает, однако, что-то очень знакомое… Ну да: коммунистическое будущее, обещать которое нам прекратили исторически совсем недавно.

"Дороги соединяют и разграничивают, разграничивают и соединяют различные модули – фермы, фабрики, придорожные рынки, утопающие в зелени школы, жилье (каждый дом на своем, по-своему возделанном и обустроенном акре земли), места развлечений и отдыха. Все эти модули организованы таким образом и находятся в такой взаимосвязи друг с другом, что каждый гражданин будущего имеет доступ ко всем типам производства, системам распределения, возможностям для индивидуального развития и развлечениям – и все это на расстоянии до ста пятидесяти миль от дома, которое можно легко преодолеть на личном автомобиле или аэроплане. Эта гармоничная целостность и есть тот великий город, который, как я предвижу, охватит собой всю страну, – Акрогород будущего".

Все время ловишь себя и на той мысли, что в то же самое время, когда это мечталось и писалось, в другом полушарии планеты другую утопию – другую, однако до оторопи похожую на ту, что описывает Райт, – ту самую, где, помните же, свободное развитие каждого должно было обернуться залогом свободного развития всех – уже полтора десятилетия насаждали железом и кровью. И уже казалось, что получается, что почти получилось…

Будучи замысленной как часть серии, представляющей историю градостроительного мышления и воображения, "Исчезающий город", книга о гармоничном мире, упорно, я бы сказала даже, навязчиво прочитывается как часть истории мышления и воображения утопического.

Да о городе же он, о городе, – приходится постоянно себе напоминать. О совершенно же практических вещах: о работе со средой, о формировании этой среды сообразно некоторым оптимальным, в его представлении, принципам. О новой (на самом деле, к 1932 году вполне уже старой, с почтенными традициями, с культурной памятью) концепции города-сада. В варианте Райта он называется Акрогородом – потому что каждой семье предполагается выделить по акру (0,405 га) земли для свободного возделывания этой земли – а главное, собственной личности.

"В городе вчерашнего дня землю мерили квадратными футами. В городе дня завтрашнего землю будут мерить акрами: по акру на семью. Это может показаться скромным наделом, если учесть, что все обитатели планеты, встав плотными рядами, не заняли бы даже территорию самого крупного острова Бермудского архипелага. Только представьте, что в границах наших собственных Соединенных Штатов на каждого мужчину, женщину и ребенка приходится более пятидесяти семи акров земли.

При распределении по одному акру на семью архитектура будет служить не арендодателям и домовладельцам, но каждому человеку – как органичная часть его земельного участка. Архитекторы перестанут производить лишь коммерческую архитектуру, приспособленную для продажи и перепродажи по счетчику; не будет больше тесных клетушек, порожденных конкуренцией за квартиросъемщика.

Земля есть сущностное основание для нового города новой жизни".

Ключевые слова здесь – "новая жизнь".

Именно она – да еще устойчивый ее тематический спутник, человеческая индивидуальность – и составляет основной, если вообще не единственный, предмет забот Райта. Всё остальное, включая все архитектурные и градостроительные премудрости – не более чем инструменты для ее формирования. Главное – правильно эти инструменты подобрать и настроить.

Убрать плотную застройку, сдавливающую пространство. Дать возможность и человеку, и пространству дышать, разворачиваться – и преобразится, уверен Райт, сама жизнь в ее основах. Она, отчуждаемая современной Райту городской цивилизацией от самой себя, станет, наконец, настоящей – такой, какой (не сомневался автор) и должна быть. Более того, только тогда она станет справедливой и – наконец-то – соответствующей коренным принципам, провозглашенным некогда в Декларации независимости. Свой Акрогород – "исчезающий", то есть перестающий быть городом, не диктующий природе своих условий, но чуткий к ней и сливающийся с нею – Райт замышлял не просто для удобства и, скажем, рационального востребования ресурсов, но именно для преобразования жизни. Город, хоть бы и исчезающий, видится ему как предприятие антропологическое (тогда уж антропоургическое) и, в конечном счете, – этическое. Он призван культивировать и укоренять правильные ценности. "Поиск единения с природой в какой-то момент должен вылиться в поиск жизненных принципов". На этику здесь работает всё, включая эстетику, даже самую, казалось бы, утилитарную: "Ванна современного горожанина куда ближе к истинной красоте, чем его нынешний разряженный дом". С простодушием великого утописта Райт отождествлял красоту и правду.

Подобно Марксу, с тем же самым, в сущности, пафосом Райт намеревался с помощью города нового типа вывести человека из царства необходимости в царство свободы, из неподлинности и отчуждения – в подлинность: "Индивидуальность, – клеймил он современные ему города, – загнана в углы и щели, смята и уничтожена, подавлена жизнью большинства, которая лишь конкурирует с жизнью подлинной, но никогда ею не становится".

Фрэнк Ллойд Райт был из тех, кто определил архитектурный облик XX века, по крайней мере – первой его половины. Именно это время всего более было озабочено практической выработкой нового человека и новой жизни – и поиском средств для этого (Райт ведь не в художественной словесности упражнялся – он писал руководство к действию). В каждое найденное средство верилось безоглядно. Время знавало средства и похлеще райтовских: например, классовое переустройство общества или достижение его расовой чистоты. Райт же такое единоспасающее средство видел в архитектуре – "органичной архитектуре", которая ему и обязана своим возникновением: раскрывающей свойства природных материалов, следующей чертам ландшафта, вписывающейся в него… совершенно противоположной, как можно подумать, той агрессивности, с которой брались переделывать мир, кажется, едва ли не все без изъятья утопии минувшего века.

На самом деле всё, конечно, сложнее. Агрессивность была и здесь – в радикальности замышлявшихся перемен: менять предполагалось все привычные основы организации пространства. Диктат присутствовал и здесь: "горожанину необходимо отречься…" Как и положено утопистам, Райт лучше самого человека знал, от чего тому совершенно необходимо отречься ради его же блага.

Но, спору нет, утопия Райта обнаруживает гораздо больше родства не с современницами своими, не к ночи будь помянуты, но со старыми добрыми утопиями довоенных – до Первой мировой – времен, искренне верившими, что человеческая природа может быть преобразована некатастрофически, на путях прогресса, простыми техническими (в данном случае – градостроительными) средствами. Что от правильной техники до правильной, чистой, честной и точной жизни – один шаг.

"В органичной современной архитектуре все будут по мере возможностей радостно развивать эту составляющую (то есть личность. – О.Б.-Г.) в том же духе, в котором строились величественные соборы Средних веков. Из всего, что нам известно в прошлом, именно этот средневековый дух был ближе всего к коллективному демократическому духу. Коллективный дух народа, сплоченного общими задачами, средствами и ресурсами, позволяет без всякой формулы достичь великого единения".

А вот нет, не получается безмятежно читать такие тексты нынешними постутопическими глазами. От "коллективного духа народа, сплоченного общими задачами", от, особенно, "великого единения", как хотите, – холодок пробегает по спине.

Минувший век сделал нам, кажется, мощную прививку против "великого единения", против всего, что к нему отсылает. Или не сделал?..

…Тридцать второй. В Германии уже в начале следующего года придет к власти Гитлер, и мир, и без того не слишком надежный, начнет совсем необратимо сползать во Вторую мировую. Пламенная, поэтическая речь Райта о новом, прекрасном человеке будущего и его добрых, мудрых пространствах прозвучала у самого обрыва великой утопической эпохи, когда сам воздух культур европейского круга испытывал чрезвычайное, близкое к предельному утопическое перенапряжение. Гроза должна была разразиться неминуемо – и она разразилась.

Позже так уже не думали, не чувствовали и не говорили. Прежде всего –потому, что в результате событий Второй мировой и всего, что за нею последовало, безоглядная вера в человека и в самое возможность его гармоничного согласия с самим собой, природой и миром – была утрачена безвозвратно.

Не потому ли идеальному городу Райта – и ни одному из идеальных городов вообще – так и не суждено было стать реальностью?