Сталинские репрессии для 84-летнего председателя псковского “Мемориала” – это личная память. Восемьдесят лет назад во время Большого террора Юрий Андреевич Дзева лишился всей своей семьи.

Он уверен, что подобные трагедии могут повториться и сегодня, если люди забудут, как просто и буднично государство идет на террор.

Семья Дзева

Сто лет назад бывший солдат царской армии, а после 1917-го красноармеец Иосиф Дзева решил поселиться в Пскове, только-только отбитом у кайзеровских войск. Рекрутирован он был из Польши в 1910 году, но к 1918 году Российская империя распалась. Родители умерли, связи с братьями оборвались, и возвращаться в Польшу не было причины. Под Псковом Иосиф встретил хорошую женщину с девятилетним ребенком. Они поженились и поселились в деревне Овсище (сегодня это название сохранилось за городским микрорайоном). Дзева устроился работать модельщиком на фабрику “Шпагат”, национализированную после бегства хозяина Генриха Мейера в том же 1918 году.

Его польское имя стало звучать на русский манер – Осип. Сына своей жены Ольги, Андрея, он усыновил, дал ему свою фамилию и отчество. К 1937 году Андрей Осипович тоже работал на “Шпагате”. Оба, отец и сын, числились на хорошем счету, нередко получали премии. У Андрея и его жены Анастасии родились двое сыновей, Юрий и Анатолий. До 1937 года обе семьи жили в одном доме в Овсищах.

В сентябре Осипа Дзеву арестовали.

Как забирали дедушку, Юрий Андреевич не помнит. Зато в памяти отпечатался арест отца, который последовал зимой:

– Пришли два молодых человека в форме. Начали искать по квартире. Я не могу сказать, что они хамили – просто смотрели, искали какие-то документы. Мы плакать начали с братом (мне было пять лет, брату три). Он нас так взял, посадил на кровать, снял фотографию со стенки – дал нам играть этой фотографией. Зрительно я это представляю, даже квартиру представляю. Самое главное, что осталось в памяти, – это крик мамы, когда уводили отца. До сих пор в ушах стоит.

Это было 3 февраля 1938 года. Семья в то время жила на улице Советской, 22, в Пскове. Дедушкин дом в Овсищах конфисковала советская власть, а бабушку арестовали и вскоре выслали. Та же участь ждала и Анастасию Дзева. Ее маленькие сыновья на несколько лет остались сиротами.

Собраться вновь разрушенная семья смогла только через девять лет – в послевоенном Пскове, который превратился в руины.

Дед

Почему Иосиф Дзева попался на глаза органам НКВД, неясно. В приказе №00447 для него нет подходящей категории “антисоветских элементов”: он никогда не был кулаком, не участвовал в "бандформированиях", не состоял ни в одной из антисоветских политических партий. Возможно, все дело в разнарядке: в Ленинградской области надо было репрессировать 14 тысяч человек – четыре тысячи по первой категории и десять по второй. Псковский округ должен был отдать свою часть дани. Ну а где раскрывать шпионские дела, как не на приграничной территории? И кого брать в шпионы, как не граждан иностранного происхождения?

Приказ главы НКВД Николая Ежова №00447 вступил в силу 5 августа, а Осипа Ивановича арестовали 1 сентября. Первый раз его допросили через пять дней.

“ВОПРОС: Вы являетесь участником контрреволюционной шпионской организации. Дайте показания по существу вашей преступной деятельности?

ОТВЕТ: Отрицаю, я участником контрреволюционной шпионской организации не являюсь”.

В протоколе нет пауз, но буквально в следующем абзаце другая картина:

“ВОПРОС: Вы даете ложное показание, следствие располагает точными доказательствами, что вы являетесь участником контрреволюционной шпионской организации. Говорите правду.

ОТВЕТ: Признаю, что я, Дзев Осип Иванович, действительно являюсь участником шпионской организации Польской разведки, в которую был завербован Польским консулом в 1928 году”.

​Откуда такая разница между первым и вторым ответом, Юрию Андреевичу потом рассказывал родной дядя. Петр Мусатов попал под репрессии по второй категории – отсидел 10 лет в лагерях. Как добивались признаний, он знал на личном опыте.

Осип Дзева был записан в первую категорию. Следствие составило стройную картину преступления: якобы желая съездить в Польшу повидаться с родственниками, он посетил польское консульство в Ленинграде и там согласился сообщать неустановленному “Василию Ларионовичу” сведения про колхозы и совхозы, части Красной армии, стоявшие в Пскове, настроения среди рабочих фабрики “Шпагат” и прочее. Предлагали Осипу Ивановичу признаться еще и во вредительстве – развале артели “Птицевод”, но не настаивали.

После двух допросов 16 сентября утвердили обвинительное заключение, а 20 сентября 1937 года приговор был приведен в исполнение. 48-летний модельщик фабрики “Шпагат” Иосиф Иванович Дзева был расстрелян как польский шпион.

Бабушка

Ольга Ивановна до конца своей жизни так и не узнала, что на самом деле произошло с ее мужем. Все, что случилось потом с ней самой и другими членами семьи, казалось обычной безграмотной женщине какой-то ошибкой.

47-летнюю Ольгу Дзева 15 ноября 1937 года арестовали, два месяца продержали в тюрьме и приговорили к высылке в Казахстан на пять лет. Из казахстанских степей она писала одно за другим прошения в адрес главного управления НКВД:

​“На допрос к следователю в Пскове я была вызвана только раз, где на мой вопрос, в чем я виновата, я получила ответ, что отвечаю за мужа. В чем же я должна отвечать за мужа, за ним я ничего плохого не замечала в течение своей жизни с ним, в его же работу на фабрике “Шпагат” я не вмешивалась, так как была занята своим хозяйством, да и притом я не грамотна и ничего не понимаю в его работе. Сама же я в течение своей жизни никому плохого не делала, за границей не была и не вела никакой переписки. И за что теперь я должна страдать. Теперь я выслана в далекие края, от города 150 км. Страдаю пороком сердца. Перенесла 2 серьезные операции и часто болею, а здесь в глуши лечения для меня нет. Прошу снять с меня позорное клеймо “социально опасный элемент” и перевести в город, где я могла бы работать и лечиться. На все мои вопросы, в чем состоит моя вина, ответа не получаю. Неужели я так должна погибнуть от неизвестности. Прошу сжалиться надо мной, бедной больной женщиной, и разъяснить мне, почему я страдаю и переношу, не зная за что”.

Для НКВД вина Ольги Дзевы была очевидна: она – жена врага народа и продолжала “материально поддерживать мужа”, приносила ему в тюрьму продукты и деньги. Кто-то брал эти деньги, хотя Осип Дзева был расстрелян в Ленинграде и похоронен где-то на Левашовской пустоши уже через двадцать дней после ареста.

Отец

За Андреем Дзевой пришли 3 февраля 1938 года. Сосед по квартире Иван Андреев отправил Наркому государственной безопасности тов. Ежову “заявление”:

“16/11 с.г. мною было подано письмо н-ку Псковского окротдела НКВД, в котором я указывал на одного из гр-н, что таковой обещал отомстить тем, кто арестовал его отца, а его отец был арестован органами НКВД как враг народа, а кроме того сам этот Дзева А. О. принимал участие вместе со своим отцом в контрабанде, получал письмо из Польши с передачей своему отцу Дзева Осипу. И до настоящего времени Андрей Осипович проживает на свободе”. На доносе – рукописная виза: “Тов. Власов. Расследовать в отношении Дзева”.

Расследование "контрреволюционной деятельности" жестянщика фабрики “Шпагат” уложилось в два допроса. 3 февраля Андрей Осипович признался, что был завербован отцом и помогал ему шпионить для польской разведки, а также намеревался поджечь фабрику. Допрос 4 февраля был формальным – арестованный просто подтвердил свои показания.

“ВОПРОС: Когда и за что арестован ваш отец Дзева Осип.

ОТВЕТ: Мой отец Дзева Осип Иванович был арестован 1 сентября 1937 года в гор. Пскове органами НКВД и его местопребывание в настоящее время для меня неизвестно. О преступной деятельности Дзева Осипа и причинах его ареста я показать ничего не могу.

ВОПРОС: Вы говорите неверно. Вам известна преступная деятельность вашего отца Дзева Осипа – почему вы об этом скрываете.

ОТВЕТ: Я не намерен больше скрывать от следствия своей преступной деятельности и преступной деятельности моего отца и готов говорить правду. Признаю, что я совместно с Дзева Осипом, начиная с 1928 года до момента своего ареста, проводил шпионскую и контрреволюционно-националистическую работу в пользу Польши”.​

Отдельно младший лейтенант госбезопасности Капран расследовал несостыковочку, почему на Польшу шпионил гражданин СССР, по паспорту русский.

“ОТВЕТ: Я по национальности являюсь поляк, мои родители также поляки, я себя считал по паспорту русским лишь потому, что родился в России. Являясь польским националистом, в чем меня воспитали родители, и будучи враждебно настроен к советской власти, я проводил среди своего окружения систематически польскую националистическую пропаганду”.

13 февраля обвинительное заключение было утверждено, 2 апреля Андрея Дзеву расстреляли.

Мать

С Анастасией Дзева, 28-летней матерью двоих детей, органы НКВД поступили чуть гуманнее, чем со свекровью. Выслали не в казахстанскую степь, а всего лишь в Иваново, до высылки держали не в тюрьме, а под подпиской. О судьбе двух мальчиков пяти и трех лет, оставшихся без отца и матери, советская власть не волновалась.

В архивном деле Анастасии Васильевны сохранились ее прошения в спецотдел НКВД и сухие ответы: “Заявительница просит разрешить ей вернуться на прежнее местожительство в г. Псков к своим малолетним детям, оставленным у сестры, которых не может взять к себе в г. Иваново из-за плохих квартирных условий, а жизнь на две семьи требует лишние средства, в которых она ограничена из-за неимения квалификации. Учитывая тяжесть преступления, совершенного перед советской властью мужем Дзева А. В. и принимая во внимание, что она выслана только из погранзоны и ограничений в подыскании места жительства и работы не имеет – в ходатайстве об отмене высылки отказать”.

Через год тетка отвезла детей в поселок Чихачево Бежаницкого района, к бабушке и дедушке. Фамилию там мальчикам на всякий случай поменяли – в школу они пошли как “Андреевы”. А про первую после долгой разлуки встречу с мамой в 1944 году Юрий Андреевич вспоминает:

– В школу мы бежали, я и брат. Мама нас встретила, не узнала, спрашивает – где такие-то живут? Брат махнул рукой, мол, не знаю, к другой ведь фамилии уже привыкли, а потом приходим домой – та женщина – наша мама сидит.

Когда началась война, Анастасия Дзева была мобилизована вместе с другими женами врагов народа. Домой ее отпустили только в 1946 году. Из Львовской области она везла детям полведра яблок и три литра семечек, но на территории Белоруссии попала в поезде под облаву на спекулянтов. Почти год семья продавала вещи, чтобы нанять адвоката и вызволить Анастасию Васильевну из тюрьмы. В Псков она вернулась уже не фронтовичкой с наградами, а судимой преступницей.

– У нее две работы были, – вспоминает Юрий Андреевич, – она работала санитаркой в больнице, и вторая работа была проводником на пригородных поездах. И как только сокращения, так ее увольняют, а тогда сокращения были сплошные. И вот, ее сократят в больнице – возьмут проводником. Поработает она проводником – сокращения, опять какой-то период ничего нет, потом опять больница. В 52 года она умерла.

Дети

После войны, когда восстанавливали документы, братьям вернули прежнюю фамилию – Дзева. Заметной дискриминации как сын врага народа Юрий Андреевич не помнит – после войны безотцовщина была сплошная, из общей массы они с братом не выделялись. “Другое дело, что поступить было никуда нельзя”, – говорит он: в каждой анкете был вопрос и про судимость родителей, и про жизнь на оккупированных территориях.

Бабушка Ольга Ивановна не оставляла попыток разузнать про мужа. Наконец, после смерти Сталина, в январе 1956 года ее пригласили в управление КГБ и сообщили: “Дзева Осип был осужден на 14 лет ИТЛ и отбывая наказание умер в местах заключения 29/IV 1944 г. от порока сердца”. На основании этой справки оформили и свидетельство о смерти.

Юрий Андреевич считает, что она так и не узнала, что муж и сын были расстреляны. Сам он открыл правду только в 1989 году:

– Впервые я пошел в управление КГБ узнать о судьбе отца. Пришел и говорю: я хочу узнать судьбу, где отбывал срок, где похоронен и прочее. А гэбист такую паузу сделал: успокойтесь, ваш отец расстрелян. Это только в 89-м году узнали, вот тогда все это вранье вскрылось.

За короткий период конца 1980-х – начала 1990-х, когда были открыты архивы КГБ, Юрий Дзева успел найти и сделать копии архивных документов. Он выяснил, что советское государство само признало, что "переборщило" с семьей Дзева. Еще в 1940–41 гг. прошло следствие в отношении сотрудников псковского отдела НКВД – их обвинили в необоснованных массовых арестах, избиениях и пытках заключенных, искусственном создании групповых дел и фальсификации подписей под признаниями. Несколько человек осудили на лишение свободы в исправительно-трудовых лагерях. Бригадир следственной бригады Николай Капран, который допрашивал Андрея Осиповича, был приговорен к расстрелу. Определение суд вынес в июне 1941 года, за несколько дней до начала войны, и был ли приговор приведен в исполнение, неизвестно.

После развенчания культа личности в 1957 году Осип Дзева, Андрей Дзева и их супруги были реабилитированы. Повторное следствие не нашло ни одного доказательства их связи с польской разведкой. Советская власть согласилась даже выплатить компенсацию Ольге Ивановне за конфискованный дом, скот и прочее имущество. Насчитали 4975 рублей 43 копейки в ценах 1958 года.

Когда началась перестройка и в 1987 году журнал “Огонек” решил провести в Москве акцию “Неделя совести”, Юрий Дзева был одним из тех, кто отстоял километровую очередь, чтобы попасть в ДК Московского электролампового завода. В 1989 году он принял участие в учредительной конференции общества “Мемориал”. Ячейка организации возникла и в Пскове, Юрий Андреевич Дзева возглавляет псковский “Мемориал” с момента основания.

– Что мы сделали? Да мало сделали. 18 лет понадобилось, чтобы поставить закладной камень в Левашовской пустоши. И пока у нас ничего нет, кроме закладного камня под памятник. Вот, раскопали подвал псковского окротдела НКВД, где были расстреляны 27 человек. Провели субботник, поставили железную решетку на дверь и на окно. С середины лета и до сих пор никакой реакции на нашу акцию власть не проявляет.

– Вам приходится постоянно сталкиваться с самыми разными историями и судьбами жертв Большого террора. К этому, вообще, можно как-то привыкнуть?

​– Это такая огромная трагедия.... Каждый человек, каждое событие... Но когда читаешь и находишь такое, как, например: на полустанке выбрасывать в снег людей… Или когда на лесозаготовках людей к дереву привязывали и их мухи ели, в жару. Ведь тут еще вопрос: были репрессии, но их кто-то делал! Настолько надо быть палачом, чтобы вот эти вещи делать? Как такое возникло? Это трудно себе представить. Вот как – дается разнарядка на расстрелы, а на месте ее перевыполняют! Это живые люди были, невиновные...

– Я пытаюсь понять, почему сталинские репрессии – до сих пор “спорный вопрос” в российском обществе?

– Так он и будет спорным! Этот вопрос будет раскалывать общество до тех пор, пока власть наверху не признает факт преступлений. Не просто какими-то заявлениями, что “мы не против, что это было”, а документально оформить, что сталинизм есть сталинизм. А сейчас мы дошли до того, что более 50% населения хотят Сталина...

– Как такое может быть?

– Люди не вникают в суть. Да ведь нормальному человеку вообще не понять, как это могло быть! Ну как это – депортировать людей, на полустанке в Казахстане в мороз, на снег выкинуть, и все. Ну как это может воспринимать нормальный человек? Поэтому масштаб этой трагедии не сидит у людей в голове. А при этом – обнаглевшее чиновничество, которое сейчас сложилось как класс. Вот люди и хотят Сталина, чтобы как-то поправить этих чиновников.

– Я часто встречаю людей, которые оправдывают массовые аресты, говорят: да это все неспроста, наверняка было за что.

– Я вам больше скажу – я встречался с сыном расстрелянного, который был таким заядлым коммунистом и говорил про отца: а его правильно расстреляли, за дело расстреляли! Вот как с таким человеком можно разговаривать? Тут вопрос покаяния...

– А есть еще и такая точка зрения: историю репрессий лучше забыть и не вспоминать, потому что она скорее учит саму власть безнаказанности – мол, даже такое сходит с рук в России…

– Нет, я не согласен в корне. Если это забыть, то это повторится, только еще хуже, еще страшнее. Потому что сейчас уже в ходу деньги большие. Тогда люди не знали о деньгах, а сейчас если это заварится, это будет что-то страшное. Нет, нельзя забыть это.

– Сегодня практически не осталось в живых самих сидельцев, жертв политических репрессий. Вы – внук и сын репрессированных. Как вы считаете, люди, в чьей личной памяти репрессий уже нет, сумеют сохранить память об этой трагедии?

– Я хочу верить, что это возможно. Собственно, я и работаю именно для этого, для этого и "Мемориал" существует.