"Водку, само собой, пили до потери сознательности. Что ни говорите, а работа была не из легких. Уставали так сильно, что на ногах порой едва держались. А одеколоном мылись. До пояса. Иначе не избавиться от запаха крови и пороха. Даже собаки от нас шарахались и если лаяли, то издалека".

Так много лет спустя вспоминал о своей работе один из членов спецгруппы комендатуры НКВД, работавшей в Москве под началом Василия Блохина – будущего генерала госбезопасности, лично застрелившего не менее 5 тысяч (по другим данным, до 15 тысяч) человек. Функции спецгруппы были палаческими: приводить в исполнение приговоры и внесудебные решения о расстреле, принятые различными инстанциями сталинского режима. Весной 1940 года Блохину и его палачам вместе с такими же "специалистами" на местах пришлось выполнять особое задание: уничтожить более 20 тысяч польских офицеров и гражданских лиц, попавших в советский плен в сентябре 1939 года, когда СССР разделил с нацистской Германией территорию Польши.

Расстрелы проводились в нескольких местах – главным образом в Катынском лесу под Смоленском, тюрьмах в Калинине (ныне Твери) и Харькове. В Катыни расстрелянных закапывали во рвах там же, на месте гибели, из Калинина и Харькова тела отвозили для захоронения недалеко – соответственно в окрестности поселка Медное и города Пятихатки. Тем не менее в историографию, прежде всего польскую и европейскую, эта трагедия вошла под именем "Катынского преступления". Возможно, самого известного в мире преступления, совершенного органами ВЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ за их историю, с начала которой сегодня исполнилось ровно сто лет.

Катынское преступление, с одной стороны, относится к числу наиболее подробно исследованных, с другой – до сих пор активны сторонники старой советской версии тех событий. Она перекладывала вину за расстрел поляков на оккупационные гитлеровские войска – и, соответственно, переносила дату трагедии с 1940 года на более поздний срок. Уголовное дело по фактам расстрела польских граждан было прекращено в 2004 году – в связи со смертью виновных. Тем не менее российская сторона по-прежнему не передала Польше часть (35 из 183 томов) архивных материалов, касающихся Катыни – они остаются засекреченными.

Подписывайтесь на нас в telegram

Что касается тех самых виновных, то их имена – от рядовых исполнителей до высшего руководства Советского Союза и НКВД – хорошо известны. Практически полный список причастных к Катынскому преступлению представляет собой секретный приказ №001365, изданный 26 октября 1940 года – о награждении большой группы сотрудников НКВД за выполнение некоего особо важного задания. Как отмечается в посвященной лицам, названным в этом приказе, книге "Награждены за расстрел. 1940", недавно изданной Центром польско-российского диалога и согласия, легко установить, что этим заданием был расстрел польских пленных в Смоленской, Калининской и Харьковской областях. Автор книги, российский историк, заместитель главы Научно-информационного совета общества "Мемориал" Никита Петров рассказал о своем исследовании в интервью Радио Свобода.

– Вы подробно изучили биографии сотрудников НКВД, причастных к расстрелам польских офицеров в Смоленской, Тверской (тогдашней Калининской) и Харьковской областях. При этом главной уликой, позволяющей говорить о соучастии этих людей в данном преступлении, вы считаете секретный приказ об их награждении от 26 октября 1940 года. Понятно, что никакие расстрелянные поляки в приказе не упомянуты. Почему вы уверены, что эти награжденные – это фактически список катынских палачей?

– Здесь все очень просто. Во-первых, до того, как я за это дело взялся, никто этот список не анализировал на предмет того, что это за люди, какие они должности занимали. В преамбуле приказа прямо сказано "за выполнение специального задания", и это сотрудники НКВД Смоленской, Калининской и Харьковской областей. Мы прекрасно знаем, что расстрелы состоялись именно там. Но это косвенная догадка. А действительную природу этого приказа открыл на допросе бывший начальник управления НКВД по Калининской области Токарев, говоривший в начале 1991 года съемочной группе, которая пришла в прокуратуру с соответствующим запросом: всех наградили, кто проводил это убийство, а меня нет, меня в этом списке вы не найдете. Но для прокуратуры тогда это была новость, они вообще не знали, что такой список существует. А Токарев им сказал: вы поищите в архивах, найдете, был такой список, наградили всех. И рассказал о механизме составления этого списка, о том, что непосредственно Василий Блохин, комендант (начальник комендантского отдела Административно-хозяйственного управления НКВД СССР. – Прим. РС), который выезжал в Калинин для проведения расстрелов, как раз проводил эти представления. Кобулов (Богдан Кобулов, один из ближайших сотрудников главы НКВД Лаврентия Берии. – Прим. РС) был против внесения в список Токарева, потому что Токарев до этого отказывался от непосредственного участия – точнее, говорил, мол, для меня это ново, я в этом деле слабоват, боюсь, что подведу.

Одним словом, Токарев сообщил очень важную вещь следствию, а следствие потом в архиве нашло именно этот приказ. Помимо того, о чем говорится в приказе и какой контингент там перечислен, могу еще одну вещь сказать. Я довольно много видел приказов НКВД тех времен о награждении сотрудников. Так вот, с двумя нулями, то есть совершенно секретный приказ обычно касался работников, которые отличились за границей. Их имена нельзя было разглашать, поэтому они назывались в совершенно секретном приказе. Сотрудники надзорсостава тюрем, работники комендатур, шоферы – все, кто есть в том приказе, о котором мы говорим, награжденные за Катынь, в других случаях всегда шли обычными открытыми приказами. Причем награждали оружием, значками почетного чекиста и т. д. А здесь только деньги, то есть ничего такого, что могло бы оставить, что называется, на груди приметный знак. Совершенно секретный характер этого приказа был уникален, другого такого в истории нашей страны не было.

– Какую сумму дали тем, кто значился в приказе?

– Суммы были от месячного оклада до 800 рублей.

– Вы упомянули Дмитрия Токарева, генерал-майора КГБ. В вашей книге его показания занимают большое место. При работе с этими показаниями вы поняли, какие мотивы им руководили? Он тогда, когда их давал, в 1991 году, насколько я понимаю, был уже очень старым человеком. Что, он на склоне лет решил покаяться – или там какие-то другие побудительные мотивы имелись?

– Что касается побудительного мотива, то он очень прост. Токарев прекрасно понимал, что к нему пришли официальные люди из управления КГБ по Владимирской области – это все во Владимире происходило, где он жил. Была санкция на этот разговор, так что нечего таить. Токареву легче было признаваться, потому что это было не его решение. Он прекрасно знал, что его не наградили за расстрел, потому что вообще начальники управлений НКВД Смоленской, Калининской и Харьковской областей – это были тогда новоназначенные люди, а для того, чтобы проводить эти расстрелы, приехали люди из Москвы, из комендантского отдела, и старшие оперативные начальники. К Токареву, например, приехал заместитель начальника Главного транспортного управления НКВД Синегубов, вот он за все и отвечал. Токареву в этом смысле легко было признаваться. Так что побудительный мотив у него был не облегчить душу. Просто, если уж к нему пришла прокуратура и люди из КГБ, то понятно, что придется рассказывать.

– При работе с большим массивом биографий сотрудников НКВД вы сталкивались вообще с раскаянием, с какими-то внутренними их переживаниями? Или все они были убеждены в том, что всё правильно, партия сказала – надо, и мы свое дело исполнили?

– Реакция каждого из них была очень индивидуальна. Были люди, которые не сожалели, для которых это было ремесло, такие как Блохин. Он не дожил, конечно, до перестроечного расследования. Как правило, все коменданты, сотрудники спецгруппы, кто участвовал в этих расстрелах и разъехался в три области, не дожили до времен перестройки. Мелкие палачи, надзиратели, для кого это было внове, потому что не всегда надзиратели привлекались к расстрелам, многие переживали. Есть даже случаи, когда кончали жизнь самоубийством, как, например, один из сотрудников в Смоленской области, я пишу об этом в книге. Есть те, кто спивался, один из них по пьяному делу даже сыну своему говорил о том, что, мол, я много убил поляков.

​– Каков был механизм вынесения смертного приговора погибшим польским пленным, как принималось решение на самом верху?

– Вопрос о том, как поступить с польскими офицерами, обсуждался с конца 1939 года. Были идеи, например, часть из них пропустить через Особое совещание, то есть дать им лагерные сроки. Речь шла об узниках Осташковского лагеря (одно из мест содержания польских пленных. – Прим. РС), потому что там сидели работники полицейской стражи, жандармы, те, кого классически считали врагами. Относительно простых офицеров, которые сидели в Козельске или Старобельске, была даже идея часть из них отпустить. Но в конце концов, когда все эти предложения были просуммированы, Берия подал записку Сталину, и того что-то не устроило. Я не видел предварительных вариантов записки, которую подавал Берия, там, по-моему, даже было предложение убить гораздо больше людей, чем в той версии, которая нам известна. В конце концов 5 марта 1940 года была подана записка, уже уточненный вариант, предусматривавший убийство практически 25 тысяч поляков, среди них 15 тысяч с лишним офицеров, а остальные – гражданские лица, которых уже арестовали или должны были арестовать в западных областях (Украины и Белоруссии, занятых СССР в сентябре 1939 года. – Прим. РС), то есть так называемых классовых врагов, не принявших советскую власть или имевших "классово чуждое" происхождение, или подозрительных по своим социальным связям.

Селекция шла на местах – в лагерях военнопленных и в управлениях НКВД по западным областям Белоруссии и Украины, а решение одним махом приняло политбюро 5 апреля 1940 года. Это решение известно и опубликовано, там уже речь шла о формировании тройки и об общем лимите на эти расстрелы – примерно 25 тысяч. На самом деле расстреляли ненамного, но меньше – 22 тысячи. Тут расхождение за счет не военнопленных, а гражданских лиц, которых арестовали меньше. НКВД как раз развернул только в апреле аресты гражданских лиц, которые были потом расстреляны по решениям специально созданной тройки в Москве. Учетные дела на офицеров, которые находились в этих трех лагерях, пересылались в Москву, там выносились решения, дальше протокол соответствующего решения тройки шел на место, и людей этапировали в распоряжение областных управлений НКВД. Там уже проводился расстрел по той же схеме, по которой расстреливали в 1937 году. Кстати говоря, места захоронений польских офицеров совпадают с захоронениями жертв террора 1937–38 годов. И в Катынском лесу есть могилы наших граждан, которые погибли в годы Большого террора, и в Медном есть захоронения тех, кто был расстрелян в 1937–38 годах, и в Пятихатках, недалеко от Харькова, то же самое. Поляков хоронили рядом с массовыми захоронениями времен Большого террора.

– Это очень символично, потому что, насколько я понимаю, не только географически это связано, но, по вашей версии, и политически. Поляков ведь убивали по той же логике, что и жертв Большого террора – как социально-классовых врагов?

– Абсолютно. В деле расправы с польскими офицерами и гражданскими лицами сошлись два основных мотива террора 1937–38 годов. Это мотив социально-классовый – уничтожение чуждых по социальному происхождению людей, не пригодных для того, чтобы встраивать их в социализм, в светлое будущее. И второй – национальный мотив. Ведь национальные операции НКВД 1937–38 годов – это также преследование тех, кто якобы связан с заграницей. А массовая расправа 1940 года диктовалась еще и тем, что для Сталина Польша в марте 1940 года не существовала и уже не должна была существовать в будущем. Польши нет как государства. И эти люди ему были совершенно не нужны, они лишние, обуза. Но, конечно же, после июня 1940 года – вы знаете, что тогда произошло (разгром нацистской Германией Франции, резко изменивший военно-политическую ситуацию в Европе. – Прим. РС), – Сталин об этом решении пожалел, однако никогда и никому этого не высказывал.

​– Если вернуться к исполнителям этого сталинского распоряжения, во-первых, кто были члены той тройки, о которой вы упомянули? Во-вторых, в целом у исполнителей было в прошлом, в особенностях происхождения, воспитания что-то общее, что привело их к роли палачей – или там очень пестрая картина?

– С одной стороны, картина, конечно же, пестрая. Если говорить о членах тройки, здесь все понятно – это ближайшие люди Берии. Сначала в тройку должен был быть включен сам Берия, но в оригинале решения политбюро он вычеркнут, вместо него там оказался Меркулов (Всеволод Меркулов – еще один ближайший сотрудник Берии, как и Богдан Кобулов, расстрелян в 1953 году вместе с "шефом". – Прим. РС), естественно, Кобулов и Баштаков, начальник первого спецотдела НКВД. Первый спецотдел подготавливал все бумаги, и его представитель обязательно должен был участвовать при приведении даже внесудебных решений в исполнение.

А что касается исполнителей на местах, то здесь очень разношерстная публика, но, например, смоленских расстрельщиков – тех, кто работал в комендатуре или был надзирателями в тюрьмах, или шоферами, – роднит одно: очень многие в середине 20-х были безработными, потом работа в смоленском Гормебельтрансе, потом перетекли на работу в полпредство ОГПУ по Западной области в 1929 году и устроились вахтерами, комендантами. Такая, я бы сказал, очень понятная работа, несешь себе вахту сутки через двое. Тут есть некоторая общая схема. Люди были очень простые, без большого образования. Хотя отдельные кое-какую карьеру сделали.

Я, кстати говоря, очень доволен результатами, которые удалось представить в книге, потому что, знаете, одно дело, когда мы рассказываем вообще о каких-то там палачах, а другое дело, когда речь идет о конкретных людях: вот человек, вот его биография, фото. Ряды людей, которые в нашей стране до сих пор сомневаются в том, что Катынское преступление – дело рук НКВД, и любят поговорить о том, что это, мол, все-таки немцы сделали, ряды этих людей должны поредеть хотя бы потому, что в моей книге рассказано о конкретных палачах.

– Какая из биографий сотрудников НКВД, которыми вы занимались при работе над книгой, вам больше всего запомнилась?

– Скажем, комендант Куприй из Харьковского управления НКВД – это, конечно же, жанр плутовского романа. Он, собственно говоря, чуть не сел в тюрьму в 1943 году, а много позднее был привлечен к ответственности за хищения материальных средств с какой-то базы, которой заведовал в 1959 году. Но особый интерес представляют те, кто профессионально занимался приведением приговоров в исполнение, то есть те самые сотрудники спецгруппы Блохина и комендатур на местах. Люди, я бы сказал, ночного образа жизни, в том числе в Москве и московских крематориях, там есть истории, которые интересны своей не только мрачностью, но и этакой кладбищенской романтикой.

– Да, безусловно. Мне, когда я читал вашу книгу, особенно бывший деникинский полковник Петр Нестеренко запомнился.

– Многолетний директор Донского крематория в Москве. Он был дворянин по происхождению, в Гражданскую войну воевал за белых, эмигрировал, жил в Париже, там стал специалистом по мрачному, но на тот момент новому и технологически прогрессивному делу – кремации. В 20-е годы его завербовало ОГПУ, поработав на которое Нестеренко вернулся на родину. Там стал начальником Донского крематория, кремировал как жертв расстрелов, проводившихся НКВД, так и самих сотрудников этого ведомства, которые потом попали под вал репрессий. Среди них были и люди, с которыми Нестеренко дружил. А летом 1941 года, сразу после начала войны, пришли за ним самим, приговорили к смерти и расстреляли – правда, не в Москве, а в Саратове.

– Удивительная история.

– Да, о таких судьбах мы говорим, что их мог бы придумать писатель, но тут сама жизнь придумывает литературные сюжеты.

​– Если говорить о расследовании Катынского преступления, начатом еще при Горбачеве, когда Советский Союз наконец признал свою вину, и законченном уже после распада СССР, как можно оценить его итоги и выводы? С чем связано нынешнее нежелание российских властей полностью рассекретить архивные материалы, связанные с Катынью? Казалось бы, уже столько лет прошло, и в живых никого не осталось из тех, кто был причастен.

– Знаете, раньше у нас с коллегами, занимавшимися Катынским преступлением, было такое впечатление, что следствие идет и будет закрыто тогда, когда умрет последний исполнитель. Последний рядовой исполнитель Катынского преступления, кто был награжден этим приказом от 26 октября 1940 года, его фамилия Баринов, умер в 1996 году. С тех пор можно было бы, конечно, все обнародовать. Но тут уже работала другая система, тут была инерция. Сегодня Кремль, с одной стороны официально, безусловно, признал вину Советского Союза, Сталина, органов НКВД за Катынское преступление, с другой стороны, он всячески идеологически борется с нынешним польским государством. Отсюда и это злобное упрямство в том, чтобы не давать материалов по Катынскому делу. Все время распространяются, муссируются какие-то слухи о том, что поляки непременно потребуют денег на компенсации или еще чего-то. Если бы они хотели этих компенсаций, то уже давно потребовали бы, для этого им не нужно иметь оставшиеся тома дела, потому что у них достаточно материалов, которые доказывают советскую вину. Но те более сотни томов, которые были переданы в виде копий после смоленской катастрофы 2010 года, они больше не дополняются. Осталось 35 томов, которые российская сторона не собирается рассекречивать, или, как сказал прокурор Фридинский, не нашла возможным рассекретить. Вот все эти формулы бюрократические, они, с одной стороны, от упрямства, а с другой – это типичные политические манипуляции. Вы ведите себя хорошо, как бы намекают полякам, тогда, может быть, мы вам что-то еще дадим по Катыни. Это, я бы сказал, очень дурной политический метод, но тем не менее он, к сожалению, применяется, – говорит историк, автор книги "Награждены за расстрел. 1940" Никита Петров.