Гражданка Австрии Диана Будисавлевич спасла тысячи детей из концлагерей на территории фашистского Независимого Государства Хорватия. Это была одна из самых масштабных гуманитарных операций в истории Второй мировой войны, но о роли самой Дианы долгое время было не принято говорить. После войны власти коммунистической Югославии конфисковали ее картотеку с именами 12 тысяч детей и отказались от услуг Будисавлевич по воссоединению семей. Балканская служба Радио Свободная Европа/Радио Свобода подготовила специальный проект, посвященный Диане и узникам концлагерей.

Жужика Чачкович, Сузана Гласер, Нада Стойинич, Нада Яковлевич – она так и не узнала своего настоящего имени, не узнала, кто ее мать. В первой приемной семье девочке говорили, что в лагере у нее остался брат Васа. Потом были другие приемные родители и новое имя, а после войны появились новые родители – они считали ее своим ребенком из-за приметной родинки на животе. Из Загреба девочку увезли в отдаленное село, где началась ее новая жизнь с новым именем. В 1992-м Нада услышала от умирающей матери: "Ты не моя дочь".

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

"Она похоронила ее, не зная, ее ли это мать. Это было очень тяжело, мы старались не говорить об этом, – рассказывает дочь Нады Лильяна. – К сожалению, недавно мамы не стало, но сохранились воспоминания об этой тяжелой истории и кое-какие документы тех лет... Мама не помнила Ясеновац, не знала, почему на ее руках и ногах шрамы. Первые приемные родители лечили ее полгода от истощения и множества болезней. Мама часто вспоминала вторую приемную семью и бабушку Катарину, которая была австрийкой. От нее мама впервые услышала о женщине, которая могла приехать в лагерь и спасти детей от смерти. Потом стало ясно, что это была Диана Будисавлевич".

Диана родилась 15 января 1891 года в Инсбруке в семье Обексер. Ее отец был богатым торговцем. "Югославский этап" ее жизни начался после того, как она вышла замуж за Юлия Будисавлевича, сербского врача, работавшего в австрийской клинике. В 1919 году его назначили профессором хирургии медицинского факультета Загребского университета, и семья переехала в Загреб. Там же Диана застала и начало Второй мировой войны: власть в Хорватии перешла к движению усташей, объявивших о создании союзного Германии Независимого Государства Хорватия.

Используя связи супруга, Диана организовала в Загребе сбор денег, вещей и еды для заключенных из православных, чаще всего сербских, семей, а затем стала посещать организованные усташами концлагеря, добиваясь освобождения детей. Диана вела картотеку с фотографиями и особыми приметами детей, что позволило многим из них после войны найти своих родителей.

В документах мемориального комплекса "Ясеновац" сказано, что организованная Дианой акция по спасения детей стала одной из самых масштабных и сложных гуманитарных операций в Европе. Однако смелость и благородство Дианы не вписывались в идеологию послевоенной Югославии. Будисавлевич умерла в родном Инсбруке, считая свою миссию невыполненной. После смерти Дианы в 1978 году ее внучка нашла дневник, в котором описаны встречи с церковными иерархами, представителями усташской администрации и немецкими военными, которые устраивала Будисавлевич, чтобы получить разрешение на вывоз детей из лагерей. Дневник был издан в Хорватии в 2003 году.

Первые лагеря в Хорватии появились весной 1941 года, их организацией помогали заниматься органы гестапо. Управление концлагерями возлагалось на "Усташскую надзорную службу". Она подчинялась лично Анте Павеличу, руководителю НГХ. В функции этой службы входило обеспечение внутренней и внешней безопасности и преследование политических оппонентов и этнических меньшинств. Вопросами концлагерей поначалу ведал Мийо Бабич, а после его убийства – Векослав "Макс" Лубурич, который лично участвовал в казнях и пользовался неограниченным доверием Павелича. Из всех, с кем Диане приходилось иметь дело, Лубурич оставил самые мрачные воспоминания.

О лагерях Диана узнала от своей родственницы, ее портниха рассказала о помощи еврейским заключенным Лоборграда. В этом лагере содержались в основном сербские и еврейские женщины с детьми. Через этот лагерь, располагавшийся во дворце аристократической семьи Кеглевич, прошли более двух тысяч человек. Первые заключенные прибыли туда в августе 1941-го, не менее 200 человек погибли. Оставшихся в живых в августе 1942 года отправили в Освенцим.

23 октября 1941 года Диана записала в своем дневнике: "В лагере находятся женщины с детьми, их разместили на полу, без одеял и теплой одежды, без самого необходимого. Нужно найти людей, которые бы позаботились о них". Сама Диана до этого не участвовала в благотворительных акциях, а ее предложения некоторым знакомым организовать помощь сербским узникам не вызвали у них интереса. Без связей мужа это было сделать невозможно.

26 октября 1941: "Мой муж вспомнил про одного своего знакомого, и днем к нам пришел архитектор Марко Видакович. Когда я описала ситуацию, он сразу же согласился взяться за работу… Поскольку я не хотела распоряжаться чужими деньгами, он взял на себя эту функцию. Мы решили, что деньги будут храниться у меня в кассе, а ключ от нее будет у доктора Видаковича. В тот же вечер к нам пришел Джуро Вукосавлевич и выразил готовность к сотрудничеству (вместе с ним Диана работала до конца войны, считая его самым верным помощником. – РС). В еврейском муниципалитете мне сказали, что из Лоборграда пришли списки с именами заключенных, в которых перечислено все самое необходимое".

27 октября 1941: "В последние дни ко мне постоянно приходили незнакомые женщины. Поскольку работать можно было только втайне, а у меня было очень мало знакомых, я просила их сообщать об этом только тем, кому можно полностью доверять, чтобы те в свою очередь поступали так же. Уже через несколько дней удалось оповестить многих людей и собрать большое количество теплой одежды. С двумя моими дочерьми и несколькими подругами мы начали шить. Из шерстяных и бархатных штор мы делали детские пальто, платья и одеяла. Упаковывали вещи в моем гараже. Поскольку я начала сбор денег, у нас появилось немного средств и для покупок. Одним из основных условий дарителей было не записывать их имена. Причиной этого был страх преследований. Прежде всего мы покупали мешки для соломы. Нужно было много соломы, чтобы заключенным не пришлось спать на холодном полу. Было уже довольно холодно, и мы хотели как можно скорее отправить хотя бы часть вещей. Кроме того, была постоянная опасность, что усташи все конфискуют, поэтому мы не хотели, чтобы в гараже был большой склад".

Позже Диана узнала, что собранные ею вещи до заключенных не дошли. Их забрал комендант лагеря Карл Хегер. В конце ноября 1941 года Диана с помощью знакомого своего супруга впервые попала в Лоборград. Ее вместе с сотрудницей международного Красного Креста впустили после долгих переговоров с условием, что они не станут распространяться о том, что увидят. Пытаясь организовать гуманитарную акцию по доставке еды, одежды и медикаментов и добиться освобождения детей, Диана искала поддержки в разных кругах – медицинских, политических, дипломатических, церковных. Епископ Евангелической церкви Филип Попп сказал ей, что "не станет ничего просить у властей" и советует обратиться к архиепископу Загреба Степинацу.

В хорватской истории XX века немного политических фигур, вызвавших столько противоречивых оценок, как архиепископ Загребский (впоследствии кардинал) Алоизие Степинац. Его сторонники ставят священнику в заслугу спасение тысяч евреев и сербов. Противники обвиняют в насильственном переводе православных в католицизм и настаивают, что своей поддержкой усташей кардинал способствовал утверждению их режима у власти. 28 апреля 1941 года, через 11 дней после капитуляции Югославии, Степинац издал пастырскую энциклику, которая обязывала католиков поддерживать усташей.

Одно время Степинац пытался вести переписку с Павеличем и министром внутренних дел НГХ Андрией Артуковичем, призывая их уважать человеческое достоинство. Степинац требовал, чтобы заключенным концлагерей обеспечивали достаточное питание, медицинскую помощь и возможность контактов с семьей. Он считал, что обращенные в католичество, пожилые, слабые, больные и дети должны быть избавлены от депортации. Позднее он перешел к проповедям против принципов нацизма.

3 декабря 1941: "Мой первый прием у архиепископа Степинаца. И там результат отрицательный. Архиепископ говорит, что не имеет никакого влияния на правительство. Он готов заняться моим вопросом, но заранее знает, что ничего не сможет добиться".

16 декабря 1941: "Аудиенция у Артуковича. Он был очень любезен, но сказал, что некомпетентен в том, что мне нужно, поскольку разрешение может выдать только руководитель надзорной службы Дидо Кватерник. Когда я сказала, что меня к Кватернику не пустят, он пообещал позаботиться об этом. На мой вопрос, разрешается ли вообще моя помощь интернированным, он сказал, что ни одна инстанция не станет мне в этом препятствовать. На этом устном разрешении я впоследствии и строила свою акцию. Это было моей единственной защитой от усташей и, разумеется, я понимала, что она очень иллюзорна. Начиная с 19 декабря 1941 года я целую неделю звонила секретарю министра. Поначалу мне разрешали говорить с самим министром. Каждый раз он говорил, чтобы я позвонила на следующий день. Позже мне сказали, что министра нет, но он просил передать, что пока он ничего не может сделать. Ответы становились все более короткими и менее любезными. Я пришла к выводу, что министр Артукович не хочет либо не может организовать прием у руководителя надзорной службы. Я перестала звонить, опасаясь неприятных последствий".

В начале 1942 года семья Дианы оказалась под угрозой ареста, однако в последний момент ее спасает вмешательство одного из чиновников НГХ Савы Бесаровича.

25 февраля 1942: "Во второй половине дня мы собирали посылки. В столовой уже стояли ящики с лимонами и чесноком. Были приготовлены небольшие упаковки сахара и соли… Раздался звонок. В квартиру с обыском пришли сыщики. Они сразу направились к мужу в ординаторскую. Все должны были оставаться на своих местах. Начался обыск по всему дому. Надо было открыть шкаф, в котором моя дочь Илзе хранила свои вещи, а ключ от этого шкафа находился у нее дома. Один из усташей повез ее туда на машине, и так ее муж узнал, что что-то не в порядке. Он попытался связаться с доктором Бесаровичем, который был на заседании парламента. Там же был и Кватерник. Его секретарь позвонил к нам домой, о чем мы узнали позже.

Похоже, кто-то донес, что накануне я отправила грузовик с товарами для партизан. Нам сказали, что всех нас арестуют. Несколько раз мне приходилось спускаться в гараж, где просматривали все вещи. В конце концов, когда у меня уже забрали ключи от гаража и кладовой, все было урегулировано вышеупомянутым звонком доктора Бесаровича. Муж попросил меня прекратить мою акцию, потому что есть опасность, что его и других оправят в лагерь".

Несмотря на возражения супруга, Диана продолжила гуманитарную работу. Она писала, что не считает "свою жизнь более ценной, чем жизнь невинно преследуемых" и что она должна "принять события такими, какими они будут".

В начале 1942-го Диана познакомилась с сотрудницей Красного Креста Драгицей Хабазин и профессором Камило Бреслером, который тогда работал в хорватском министерстве социального обеспечения и занимался размещением сирот. Об этих людях Диана писала как о бесстрашных и самоотверженных. В конце концов ей удалось получить от полиции письменное разрешение на проведение гуманитарной акции. Впрочем, Диана отдавала себе отчет, что такие документы не имели особого значения: "Каждое усташское учреждение имело собственные правила и не принимало во внимание разрешения, одобренные другими службами".

19 марта 1942: "Мы едем в Лоборград. Поскольку коменданта Хегера не было, я смогла войти в лагерь лишь после долгих переговоров с его заместителем. Мне разрешили поговорить с женщинами. Большинство из них не хотели расставаться с детьми, но я могу забрать нескольких детей, оставшихся без матерей… Дети очень плохо одеты. Они не получили теплую одежду, которую мы отправляли".

26 мая 1942: "Вторая аудиенция у архиепископа (Степинаца)... Архиепископ очень сдержан. Говорит, что не имеет никакого влияния на правительство. Он рассказал мне, что был у какого-то министра по поводу квартиры одной еврейки. Тот обещал, что женщина сможет продолжать жить в этой квартире, но теперь, несмотря на это, хочет ее выгнать. Я говорю, что пришла просить о спасении людей, и он мне рассказывает о квартире. Он начинает критиковать немцев, нацизм, Гитлера, говорит, что они всему виной. Я говорю, что многие из преследуемых перешли в католическую веру, и его долг – позаботиться о них..."

8 июня 1942: "В 10 часов вечера сестра Хабазин узнает, что в 11 часов пройдет поезд, в который надо доставить еду. Едем на вокзал. В ожидании поезда, который опаздывает, знакомлюсь с г-ном Хекером, отвечающим за транспортировку в Германию. В этот раз перевозят женщин с детьми. Я говорю ему, чтобы он не отправлял детей в Германию, а оставил их здесь со мной. Он соглашается, но заранее предупреждает, что ни одна женщина не захочет расстаться со своим ребенком. Он разрешает мне поговорить с каждой, но ни одна не хочет оставить мне ребенка. Это можно понять: во время короткой ночной остановки, в темноте, после всего, что им пришлось пережить, как они могут поверить, что их детям хотят помочь? Они говорят, что едут из Градишки, что там много детей и многие остались без родителей, что их матерей уже увезли или они умерли… Когда поезд отходит, Хекер с иронией спрашивает: что с детишками, которых я хотела забрать? Я прошу его помочь. Хекер говорит, что постарается узнать по поводу детей в лагере. Поскольку наш разговор происходил между двумя и тремя часами ночи, я боялась, что он не воспримет это всерьез".

Однако на следующий день Хекер познакомил Диану с капитаном Альбертом фон Котцианом. Через несколько дней тот сообщил, что говорил по поводу освобождения детей с маршалом Славко Кватерником и тот направил его к своему сыну – руководителю надзорной службы.

12 июня 1942: "Вечером мы были на станции в медпункте у сестры Хабазин. Я часто раздавала сигареты – так было легче пройти через весь состав и поговорить со всеми, не привлекая особого внимания усташей, которые охраняли каждый поезд. Женщины боязливо спрашивают, привезли ли уже их детей из лагеря. Усташи забрали у них детей и сказали, что их отправят в Загреб в детские дома. Как мы позже узнали, это говорилось лишь для того, чтобы их было проще разлучить. Детей оставили умирать в лагере".

Через три недели Диана узнала, что Кватерник разрешил забрать детей, и сразу отправилась в Градишку. По оценкам, только за несколько месяцев 1942 года в Стара-Градишке было уничтожено более 7 тысяч детей-узников.

9 июля 1942: "Мы приехали в лагерь в 17.30. Ждем перед административным зданием. Непосредственно перед нами прибыла машина с какими-то людьми. Как позже выяснилось, это были министр здравоохранения, министр по делам концентрационных лагерей и несколько немецких офицеров. Печально известный комендант Лубурич ведет их на краткий осмотр лагеря. Лубурич несколько раз проходит мимо нас, но даже не смотрит в нашу сторону… Уже начало смеркаться, когда Лубурич вышел к нам. Он делает вид, что очень удивлен, что мы ждем. Говорит, что мы можем прийти завтра в любое время, начиная с 8 часов, а теперь приглашает нас пройти с ним. Извиняется, что нас заставили так долго ждать. Мы входим в столовую. Нас приглашают на ужин. Теперь стало ясно, почему нас пригласили: он хотел, чтобы мы услышали тосты в его честь. Министры хвалят Лубурича, говорят, что внимательно осмотрели лагерь, что все в полном порядке, что он заслуживает всяких похвал, ведь через лагерь каждый день приходят тысячи мужчин и женщин, которые едут на работы в Германию. Лубурич благодарит за похвалы и оказанное доверие. Говорит, что у него была первоклассная школа: он проходил подготовку в Ораниенбурге. Во время моего последнего пребывания в Инсбруке в марте 1941 года я слышала об этом лагере столько ужасных подробностей, что теперь я могла себе представить мучения интернированных в Градишке...

Один из немецких офицеров согласился отвезти нас на своей машине (обратно на станцию). В пути он рассказал, что на станции в Окучани избили священника. Когда женщин и девочек сажали в вагоны, он сказал, что их отправляют в публичные дома. Это разозлило толпу. Он цинично добавил, что священник сказал правду, но о таких вещах не говорят и он получил по заслугам".

10 июля 1942: "В лагере нам снова пришлось долго ждать, потому что до прихода коменданта нельзя было начинать. Нам назначили врача. Вскоре он понял, что речь идет о большой операции по спасению детей. Он осматривал горло каждого ребенка из-за бушевавшей в лагере дифтерии и после этого объявлял его годным к транспортировке. В основном это были дети, оставшиеся без матерей, которых до этого увезли.

Потом мы пошли в так называемую детскую больницу. Мы увидели несколько комнат с детьми в постелях. Тех, кто был в состоянии выдержать путь, перенесли в отдельное помещение.

Потом мы увидели нечто ужасное. Комнаты без какой-либо мебели. Там были только горшки, а на полу сидели или лежали истощенные дети. Каждый из них уже был на грани смерти. Что с ними делать? Врач сказал, что любая помощь тут уже бесполезна… Выбор был сделан таким образом. Детей ставили на ноги, и тот, кто еще хоть как-то мог держаться, должен был ехать. Дети, у которых больше не было сил, должны были остаться здесь. Большинство этих бедных существ умерли в тот же день…

Я пыталась что-то узнать об этих маленьких мучениках у женщин, которые заботились о них. О некоторых удавалось собрать какую-то информацию. Но умирающие существа ничего не могли сказать о себе. Кто-то из них умирал там, а кто-то позже у нас как безымянные. У каждого из них была мать, которая горько плакала, у каждого был свой дом, одежда, и вот теперь их голых кладут в общую могилу… Гитлеру нужны рабочие, и ему отправляют женщин, разлучая их с детьми и оставляя их умирать. Какая непостижимая печаль, какая боль.

Два дня назад в лагерь прибыла большая группа женщин и детей. Их еще не распределили и они оставались на лугу возле больницы. Я спросила женщин, согласны ли они, чтобы мы забрали их детей, но они категорически отказались. Мы могли забирать только детей, оставшихся без родителей, или же тех, кого родители были готовы отдать добровольно.

После обеда я пошла проведать маленьких пациентов. Еще несколько из них умерли. Пришли заключенные, чтобы забрать тела. Они были покрыты, но когда их проносили, женщины могли видеть их тоненькие, как прутики, ручки и ножки. Возможно, заключенные хотели таким образом спасти их детей. Они прошли с носилками семь раз. Это нельзя было выдержать. Женщины начали подходить к столам (на которых составляли списки детей для отправки в Загреб). Они умоляли: "Заберите, заберите их, нам нечем их кормить"…

Мы были в лагере с семи утра до восьми вечера. Тем временем мы узнали, что захвачен рейсовый автобус, который должен был доставить детей на станцию в Окучани. Мы не могли вывезти всех детей, потому что у нас не было достаточно мест. Сначала решили забрать больных, чтобы они как можно скорее получили медицинскую помощь. Женщины давали нам лучшее, что у них было. Они отдавали нам свои платки, чтобы мы могли использовать их как пеленки. Я попросила, чтобы нам дали горшки. Для этого требовалось разрешение коменданта...

Утром приходил Лубурич. Он был взбешен. Он говорил, что в Загребе много католических детей, которые бедствуют, и чтобы мы заботились о них, что его мать тоже страдала и растила детей в тяжелых условиях. Потом он снова угрожал, говорил, что только от его доброй воли зависит, выпускать нас или нет, что он может нас упрятать так, что никто не найдет, что его не касается, что там решают министры. Он может сделать так, что и министры окажутся в лагере. Только у него здесь есть власть!

Во второй половине дня снимали какой-то пропагандистский фильм. Мальчиков одели в усташскую форму из очень плохой ткани. В этой одежде мы и увезли тех, кому больше нечего было надеть. Их отвели в небольшой огороженный парк и подготовили для раздачи еды. Привели и детей с луга, которые не ели уже три дня. Они долго сидели под палящим солнцем, их просто снимали; еду им не дали.

Я ехала в вагоне с 62 детьми. Они лежали на деревянном полу, без соломы, в вагоне для скота, без еды и воды. Всю ночь слышались стоны и плач. Поезд шел медленно и часто останавливался. Дорога в Загреб казалось бесконечной. Те, у кого были силы, просили есть. Все, что я могла сделать, – это утешать их, что мы позаботимся о них в Загребе, и что их мамы обязательно придут за ними. Один маленький мальчик все время просил: "Дедушка, укрой меня, укрой меня, дедушка, мне холодно". Пока мы ехали, я не могла двигаться, чтобы не наступить на кого-то. Дети постарше сидели на горшках, маленькие все время пачкались. Весь пол был в грязи и глистах. Я пыталась их как-то перемещать. Люди на станциях, видя этот кошмар, приносили нам воду. Мне удалось найти грабли, и я могла немного убрать в вагоне".

11 июля 1942: "Наконец около 9 часов мы прибыли на главный вокзал. Все мои дети еще живы. Но когда мы прибыли к пункту дезинфекции, трое из них уже были мертвы. В двух других вагонах тоже есть мертвые…"

Мы привезли 700 детей. Их было очень трудно разместить. Мои разговоры с архиепископом и в министерстве здравоохранения ни к чему не привели. Нам не предоставили здание для карантина. Мы должны справляться сами или оставить детей в лагере. Усташи не хотели, чтобы детей спасали. Министр социального обеспечения нехотя дал разрешение на их размещение с устной рекомендацией привозить как можно больше неизвестных детей, чтобы их воспитать как усташей. Ждать помощи неоткуда. Проблема размещения полностью легла на плечи профессора Бреслера. Недавно итальянцы покинули большой лагерь в Ястребарско. С теми скудными средствами, которыми мы располагали, мы привели в порядок конюшни. В старом замке профессор Драгишич и его супруга организовали больницу. Здесь разместили большое число детей. Для многих было уже слишком поздно, но многие могли быть спасены от неминуемой смерти в лагере".

Через несколько дней Диана с коллегами вернулась в Градишку, чтобы вывезти еще 650 детей. Третья поездка оказывалась безрезультатной. В лагерь их больше не пускали. По оценке Драгицы Хабазин, из лагеря в Стара-Градишке удалось "вырвать" всего лишь 3500 детей, а там их было более 10 тысяч.

29 июля 1942: "На этот раз я еду с особым поручением от Красного Креста. Таким образом, у меня больше возможностей. В Ясеноваце мы садимся в деревенские повозки. Мы потрясены, что заключенных, прибывших поездом, везут в Ясеновац в повозках с красным крестом. Сначала мы направляемся в комендатуру. Дорога проходит через концлагерь, и для каждого прохода необходимо иметь разрешение. Перед входом в лагерь следует остановиться. На каждую повозку запрыгивают по два усташа – один впереди, другой сзади. Через лагерь едем медленно. Нас предупреждают, чтобы мы не разговаривали и не оглядывались".

30 июля 1942: "Нам сказано не привозить тяжело больных детей, потому что их негде размещать. У нас очень мало места. Профессор Бреслер сумел получить большое помещение в Сисаке, что стоило ему огромных усилий. Почти все грудные дети умерли, поэтому приказано не привозить новорожденных. Если у матери есть молоко, лучше оставлять ребенка с матерью".

3 августа 1942: "В 20 часов мы отправляемся в Ясеновац. Группу женщин и детей сажают в вагоны. К сожалению, мы уже не можем забрать этих детей. Накануне женщины, надеясь, что их скоро отпустят домой, не захотели нам их отдать. Потом мне рассказали, что, когда матери поняли, что их увозят, они стали умолять коменданта, чтобы детей передали нам. Но им было сказано, что больше нет бумаги для составления списков. Детей оправили вместе с матерями".

4 августа 1942: "Мы начали составлять списки. Около 10 часов явились усташи, чтобы забрать около 1000 женщин, хотя была договоренность, что сегодня я могу забрать детей, а женщин увезут только на следующий день. Началась ужасная суматоха. Многих детей еще не успели записать, а усташи уже уводили матерей. Усташи говорили женщинам, что им лучше передать нам детей, потому что им они не нужны и их сбросят в реку. Я думала, что это пустая угроза, но позже врач мне сказал, что, скорее всего, это правда...

Когда мы едем через лагерь, я прошу мальчиков постарше молчать и пригнуться. Я опасаюсь, что, как это уже случалось, их отберут у нас, если подумают, что они старше 14 лет. Это был очень тяжелый день, полный ужаса, отчаяния и тяжелых впечатлений, которые еще очень долго преследовали меня, что, вероятно, и послужило причиной моей продолжительной болезни… Мы уезжаем около 23 часов с 1200 детей".

Условия, в которые попадали освобожденные дети, часто оказывались не намного более гуманными. В Сисаке после наступления на Козару был создан приют, куда привозили детей, разлученных с родителями, попавшими в Млаку, Ябланац и Стару-Градишку. Несмотря на усилия Дианы Будисавлевич, Камило Бреслера, Драгицы Хабазин и других сестер Красного Креста, там каждый день умирали около 40 детей. Приют действовал в рамках концлагеря. Через него прошли 5-7 тысяч детей, более полутора тысяч из них умерли. Обеспечивать освобожденных детей едой и жильем было крайне сложно. В больницах Загреба не было должного ухода: не хватало помещений и персонала. Здоровые дети часто оказывались среди больных и умирали. Младенцев было некому кормить.

24 августа 1942: "В кроватях лежали по двое или четверо детей. Пеленок не хватало, и их невозможно было держать в чистоте. Случалось, что здоровый ребенок находился среди больных. Одному врачу приходится заботиться более чем о ста тяжело больных детях... Нехватка сестер, особенно для новорожденных, – одна из причин, почему умирало так много маленьких мучеников".

После нескольких поездок в лагеря и сама Диана тяжело заболела. За месяц она потеряла 16 килограммов, у нее выпали почти все волосы.

Кому-то из освобожденных Дианой детей, как, например, актрисе Божидарке Фрайт, посчастливилось попасть в хорошие семьи. Однако усыновлять этих детей разрешалось только хорватам-католикам. Сербам, а также всем тем, кто вызывал подозрение у усташских властей, усыновление было запрещено. Жизнь тысяч детей была спасена, благодаря тому, что Бреслер смог договориться о поселении в селах. Только из Загреба в сельскую местность были отправлены около пяти тысяч детей из православных семей, их размещением в основном занималась благотворительная организация "Каритас".

Освобождать детей становилось все труднее из-за постоянных препятствий со стороны усташских властей и нехватки информации о нуждавшихся в помощи. Весной 1943 года Камило Бреслера отстранили от работы. А на помощь капитана фон Котциана, который сыграл ключевую роль в получении Дианой разрешения на вывоз детей из лагерей, рассчитывать более не приходилось.

30 марта 1943: "Разговор с капитаном фон Котцианом показывает, что на его помощью мы больше не можем рассчитывать. Непонятно, он не хочет или не может помочь. Он не сказал это напрямую, но он не согласен с тем, что на территориях под контролем немецких войск дети подвергаются опасности. Но у нас есть достоверная информация, что детей убивают".

3 мая 1943: "С тех пор как отстранили профессора Бреслера, я боюсь обыска и изъятия картотеки. Мы решили сделать копию всей картотеки".

Картотека Дианы считалась наиболее точной. Вместе со своими помощниками она записывала все известные сведения. В тех случаях, когда данных не было, а дети были слишком малы, чтобы хоть что-то сообщить о себе, Диана записывала особые приметы, добавляла фотографии и обновляла информацию о том, где они находились. В картотеке Дианы были данные на 12 500 детей, а вместе с коллегами она вывезла из лагерей около 7500 детей.

Однако многим из них она так и не смогла помочь вернуться в свои семьи. В мае 1945 года коммунисты изъяли ее архив. Те, с кем Диана взаимодействовала, были отстранены от работы или арестованы. От ее услуг по воссоединению семей отказались.

25 мая 1945: "Утром приходили два человека, которые по распоряжению министерства социального обеспечения требовали у меня альбомы с фотографиями детей. Как выяснилось позже, они были из Отдела защиты народа (его создание предшествовало формированию Управления государственной безопасности)".

28 мая 1945: "Передаю картотеку, записи для поиска неизвестных детей, альбомы фотографий и описание особых примет детей... Кроме алфавитного порядка мы использовали еще и особый порядок, чтобы попытаться идентифицировать как можно больше неизвестных детей. Это была главная цель, которую мы поставили себе после войны. Поиск детей старшего возраста, о которых имелись точные сведения, не представлял проблем. Но мы хотели вернуть родителям как можно больше маленьких детей. Нам было очень тяжело, что нас лишают таким образом нашей работы. Теперь мы знали, что многие матери напрасно будут искать своих детей".

Распоряжение об изъятии у Дианы картотеки подписала Татьяна Маринич, возглавившая после войны департамент социального обеспечения в югославском министерстве социальной защиты. Во время войны по приглашению Бреслера она помогала ухаживать за детьми в лагерях. В документе говорилось: "Поскольку у вас находится картотека и другие записи о перемещении партизанских детей, доставленных из различных лагерей и размещенных в учреждениях и семьях, требуем немедленно передать это представителю министерства, поскольку они больше не предназначены для хранения частным лицом".

13 августа 1945: "Ко мне еще долго приходили матери, вернувшиеся из Германии, и бойцы югославской армии и спрашивали о своих детях, поскольку считали, что я могу предоставить точные сведения. Приходилось им отказывать, объясняя, что у меня нет разрешения на дальнейшую работу и что они могут получать информацию только в министерстве… С картотекой теперь работают лица, которые ничего не знают о судьбе разыскиваемых детей. Уже 26 июля мы обнаружили, что картотека не в порядке, и это было неизбежно, коль скоро с ней работают неподготовленные люди".

В бывшей Югославии знали о спасении детей из лагерей, однако о самой Диане мало кто слышал, если не считать историков и части бывших узников лагерей. После войны она предпочитала не распространяться о своей гуманитарной работе, даже в кругу семьи. Она умерла, считая свою миссию невыполненной.

– Со своей частной гуманитарной акцией Диана Будисавлевич не могла вписаться в официальную версию югославской коммунистической истории, – считает историк Милан Колянин.

– Коммунистическая партия Югославии и ее организации всегда должны были находиться на переднем крае борьбы, так что и спасение детей из лагерей было представлено прежде всего как результат их работы. Однако спасение детей было личной инициативой Дианы. Только человек, обладавший такой храбростью, настойчивостью и связями в том истеблишменте, мог спасти тысячи детей от смерти. Вместе с мужем она принадлежала к элите и кругу тех немногих сербов в Загребе, которые не были затронуты преследованиями в НГХ. Для новой власти это граничило c коллаборационизмом, – объясняет Колянин.

Картотека Дианы оказалась на чердаке Школы социальных работников, где спустя многие годы обнаружил ее выпускник Ерко Трепутец. Он отдал часть найденного им архива своему знакомому, а тот передал их в один из музеев.

– Однажды я поднялся на чердак, чтобы посмотреть, где живут летучие мыши и голуби, которые часто залетали к нам в открытые окна, и увидел много старой мебели и много разбросанных фотографий. Почти все это было испачкано. Это были в основном фотографии умерших детей и живых скелетов. Сопроводительного текста не было, были только номера. Меня так все это поразило. Я хотел, чтобы эти фотографии были сохранены. Я про себя думал, что это чьи-то дети и, может быть, когда-нибудь кто-то будет их искать. Я решил собрать хотя бы чистые карточки и отдать другу нашей семьи Ивану Покосу. Он посмотрел их и сказал, что передаст их в надежное место. Но многие фотографии оказались в печи как старая бумага, – рассказывал Ерко Трепутец журналистам.

О том что это фотографии именно из архива Дианы, стало известно лишь в начале 2000-х, когда в Ясеноваце готовилась постоянная экспозиция. Историк Наташа Матаушич работала с фотографиями, находившимися в Хорватском историческом музее, и эти альбомы у нее увидел один из бывших заключенных Бранко Петрина. Он предположил, что это могут быть фотографии Дианы Будисавлевич. В тот момент к изданию готовился дневник Дианы, который после ее смерти нашла ее внучка Сильвия Сабо. Сопоставление почерка в дневнике с надписями, сделанными на некоторых фотографиях, не оставило сомнения: это были альбомы Дианы.

Имя Дианы Будисавлевич носит парк в Вене. Ее именем названы улицы в Белграде и в городе Козарска-Дубица. Указом президента Сербии она посмертно награждена золотой медалью "За храбрость". В последние годы о ней стали снимать фильмы и писать книги. Но те, кого она спасала, хотели бы увидеть ее живой и спросить о своих матерях.

– Я слишком поздно узнала о Диане. Когда меня спасли, мне было всего два года. Поэтому я даже не знала о ней, о том, кто нас спас и привез в Загреб... Я всегда боялась поездов. Меня часто мучили кошмары, но я долго не знала, в чем причина. Потом я узнала, что в Градишку нас привозили в вагонах для скота. Мой отец и двое братьев были убиты. Моя мать умерла в 1960-х, поэтому я так и не увидела ее. Несколько лет назад я была на могиле Дианы. Я испытала очень сильное чувство. В некотором смысле это было и приятно, и грустно. Я конечно хотела бы, чтобы Диана была жива, чтобы я могла бы поговорить с ней. Она заслужила памятника. Мало кто так заботился о детях, а нас было очень много. Я не могу понять тех, кто отрицает преступления. Каждый должен нести свой крест. Ведь есть еще живые свидетели, которые помнят об этом, – говорит в беседе с Радио Свобода спасенная Дианой Бригита Кнежевич.