• Климатологи окончательно доказали антропогенную природу глобального потепления: температура атмосферы повышается из-за деятельности человека.
• Если температура повысится на три градуса по сравнению с доиндустриальной эпохой, нас ждет климатическая катастрофа.
• По прогнозам ученых, потепление климата на полтора градуса к середине этого столетия неизбежно, что бы ни делал человек.
• Чтобы снизить темпы глобального потепления, людям нужно развивать возобновляемые источники энергии и постепенно переходить на них.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Сергей Медведев: Будущее не наступит, если Земля потеплеет на три градуса по сравнению с доиндустриальной эпохой – в этом уверяют нас ученые-климатологи. Что несет с собой глобальное потепление?

Корреспондент: С каждым годом климат Земли становится все жарче, а в Арктике потепление происходит в два-три раза быстрее, чем на остальных участках планеты: границы морских льдов продолжают смещаться все дальше на север.

Люди начали активно влиять на климат Земли во второй половине XIX века, и на данный момент температура повысилась в среднем на один градус, кроме того, уровень Мирового океана продолжает расти, и последствия такого нагрева будут ощущаться еще очень долгое время, считают эксперты.

У человечества есть шанс удержать повышение температуры на допустимом уровне, но для этого необходимо кардинально пересмотреть принципы градостроительства, промышленности, сельского хозяйства и в целом жизни, к которой мы так привыкли.

Сергей Медведев: У нас в гостях Владимир Клименко, член-корреспондент Российской академии наук, руководитель Лаборатории глобальных проблем энергетики Московского энергетического института, и Михаил Локощенко, ведущий научный сотрудник кафедры метеорологии и климатологии географического факультета МГУ.

Михаил Локощенко: Непреложным фактом наблюдений является само по себе потепление. Это абсолютно доказанный эмпирический факт, результат измерения метеорологической сети, которая существует в глобальном масштабе с середины XIX века. Среднеглобальная температура существенно повысилась: в течение ХХ столетия – на 0,7 градуса, а за весь период с середины XIX века – примерно на градус. О причинах можно спорить. Согласно мнению большинства специалистов, в определяющей мере это результат влияния человеческой деятельности, хотя нельзя исключить и природную компоненту.

Сергей Медведев: Часто доводится сталкиваться с мнением, что все это заговор климатологов. С другой стороны, говорят, что идут всемирные циклы потепления и похолодания, вспоминают и малый ледниковый период.

Владимир Клименко: Всемирные циклы потепления и похолодания – это такой же факт, как и факт глобального потепления последних полутора столетий. Причем масштабы времени естественных циклов изменяются в очень широких диапазонах. Доминирующий цикл последних нескольких миллионов лет – это так называемые циклы Миланковича, очень медленные с нашей точки зрения. Они продолжаются десятки тысяч лет, самый большой цикл – примерно сто тысяч лет. Есть гораздо более короткие циклы, есть примерно десятилетние, некоторые связывают их с изменением солнечной активности.

Но если мы говорим о глобальном потеплении, которое развивается в течение последнего столетия, то нас должны беспокоить так называемые декадные циклы. Самый главный из них – это примерно 70-летний цикл. Его амплитуда между максимумом и минимумом составляет примерно пять-шесть градусов, он накладывается на мощный, преимущественно антропогенный тренд, что приводит к тому, что в отдельные периоды времени антропогенная и природная составляющая складываются, и потепление ускоряется. Это то, что произошло в 80–90-х – начале 2000-х годов, когда глобальная температура росла угрожающими темпами. Но сейчас скорость повышения температуры снизилась, потому что в мультидекадном природном цикле мы прошли максимум.

Я позволю себе сделать довольно рискованный прогноз. По моим представлениям, через 3, 4, 5 лет мы столкнемся с тем же, с чем столкнулись между 1998 и 2012 годом, когда к удивлению и ужасу климатологического сообщества глобальное потепление на фоне постоянно возрастающего антропогенного вторжения в атмосферу вдруг остановилось. 15 лет глобальная температура практически не росла. С точки зрения глобального потепления, важнейшим является примерно 30-летний цикл.

Сергей Медведев: А если посмотреть на столетнем промежутке, то температура неуклонно поднимается, просто корректируется этими микроциклами?

Владимир Клименко: До сих пор в очень значительной степени загадкой остается потепление 30–40-х годов ХХ столетия. По этому поводу существует масса гипотез, но ни одна из этих них не может в точности описать динамику температуры в течение первой половины ХХ столетия, когда никто не говорил об антропогенном изменении климата и о грозящей глобальной катастрофе. Но ведь после потепления 30–40-х годов наступило похолодание, и в середине 70-х ведущие мировые ученые говорили об угрозе наступления нового ледникового периода.

Два человека в 70-х годах внесли известную ясность в этот вопрос, и на некоторое время, лет на семь-десять, они оказались в одиночестве. Это был выдающийся отечественный климатолог Михаил Будыко и американский климатолог Уоллес Брокер. Они очень уверенно говорили о том, что тренд к похолоданию, возобладавший после 1950 года и существовавший в течение 25 лет, буквально завтра сменится резким потеплением. И они оказались правы.

Михаил Локощенко: Нужно определить временной масштаб, который нас интересует. Относительно недавно с геологической точки зрения был климатический оптимум голоцена: от пяти до девяти тысяч лет назад, когда температура воздуха на Земле была на несколько градусов выше, чем сейчас. Более того, уже в историческом прошлом был малый средневековый климатический оптимум, когда температура была не намного, но выше, чем ныне.

Природа циклов последних столетий полностью не изучена, мы не до конца их понимаем. Рост концентрации парниковых газов практически монотонный, сейчас – порядка 400 единиц. С конца XVIII века, на заре промышленной революции содержание углекислоты составляло 280 частиц на миллион, а сейчас уже 400. Эта концентрация монотонно растет. Проблема в том, что изменение температуры происходит не монотонно.

В начале 70-х вышли монографии известных климатологов, в которых было написано, что мы живем в начале наступившей эпохи похолодания. Сейчас это, конечно, вызывает улыбку. Почему в середине ХХ столетия температура перестала расти и даже немного понизилась, почему была вторая пауза в последнее десятилетие, уже в начале XXI столетия?

Сейчас, если посмотреть применительно к московскому региону, то первая производная, конечно, положительная, а вторая отрицательная. Происходит некоторое замедление роста – мы до конца не понимаем, почему. Обычно принято считать, что локальные похолодания в период в несколько лет могут быть следствием сильных извержений вулканов, когда сульфатные аэрозоли распространяются, образуя шлейф в стратосфере и экранируя солнечную радиацию. Но в середине ХХ века не было таких катастрофических извержений, которые могли бы объяснить остановку в потеплении.

Сергей Медведев: Насколько выше, чем сейчас, была температура семь-восемь тысяч лет назад?

Михаил Локощенко: До трех градусов.

Сергей Медведев: Что в тот момент происходило со льдами, с арктической, антарктической ледяной шапкой, какой был уровень Мирового океана? Как вообще возникали те давние морские цивилизации?

Владимир Клименко: Основная причина – те самые циклы Миланковича. Примерно в этот период, начиная с 9 тысяч лет тому назад, один из важнейших параметров – приход солнечной радиации летом на 65-й градус северной широты. Это при том, что общий ежегодный масштаб солнечной радиации, поступавшей на Землю, был точно такой же, как сейчас, но важно ее распределение по земной поверхности. Если земной шар поворачивается так, что солнечная радиация приходит в основном в северные широты, лед там начинает таять под притоком прямой солнечной радиации, и в итоге повышается температура по глобусу в целом. Вот это именно то, что произошло в так называемый климатический оптимум голоцена от девяти до шести тысяч лет назад.

Сергей Медведев: Это связано с основными революциями в развитии человеческой цивилизации?

Владимир Клименко: Это имеет непосредственное отношение к неолитической революции, практически совпадает с ней.

Сергей Медведев: Появились более продуктивные технологии, меньше энергии нужно было тратить на выживание?

Владимир Клименко: Все-таки картина была очень сложной, она включала массу факторов, и один из важнейших – безусловно, климатический. Но если говорить о регионах возникновения первых человеческих цивилизаций, то есть о Месопотамии и долине Нила, то там был целый веер других факторов, в частности, изменение уровня моря, изменение расхода воды в Ниле. Примерно до начала IV тысячелетия до нашей эры долина Нила была непривлекательной для проживания, в отличие от последующих времен. Там бушевали настолько сильные ежегодные разливы, что люди опасались там селиться и предпочитали места, где сейчас находится пустыня Сахара, а тогда была зеленеющая саванна. Кроме того, совершенно по-другому выглядела дельта Нила, поскольку в самом начале голоцена уровень моря был гораздо ниже, разность высот в долине Нила была больше, чем сейчас, и течение было более интенсивным.

Сергей Медведев: Антропогенный фактор в нынешнем потеплении является решающим?

Михаил Локощенко: Скорее всего, да, хотя и не единственным. Проблемой являются не столько сами значения температуры, сколько быстрота изменений – она беспрецедентна. Как говорят климатологи и геологи, никогда в обозримом прошлом температура не росла с такой скоростью, как сейчас. Это создает большие проблемы для адаптации всей биосферы, живого мира.

Сергей Медведев: В тот средневековый климатический оптимум не было такого вымирания животных, исчезновения их ареалов обитания, как сейчас?

Владимир Клименко: Представления о том, что хорошо для биосферы, а что хорошо для человека, были совершенно различными, вплоть до противоположного. Такие выдающиеся умы человечества, как Аристотель, Теофраст, Полибий, Стратон, ратовали за уничтожение крупной фауны, потому что она мешала земледельцам, в частности, в Африке (северная Африка была житницей Римской империи). Поэтому всемерно поощрялось уничтожение диких животных, в частности, через отлов крупных млекопитающих для участия в боях гладиаторов. Доборолись с этим до того, что Ганнибал вошел в Италию, имея 40 боевых слонов – это исчезнувший вид, живший в Северной Африке: он был полностью уничтожен. Точно так же в Греции во времена Аристотеля в изобилии водились не только медведи, но и львы, и они тоже были уничтожены. Во времена Иисуса Христа Палестина изобиловала болотами, в которых водились гиппопотамы и крокодилы.

Михаил Локощенко: Исчезновение тех или иных биологических видов не всегда является прямым следствием климатических изменений. Те же мамонты, наверное, могли бы существовать и сегодня, если бы их не истребил человек.

Владимир Клименко: 25 лет назад было совершено выдающееся открытие с участием российских ученых. Было установлено, что на острове Врангеля существовала колония карликовых мамонтов, размеры которых уменьшились в результате тысячелетнего изолированного проживания в убежище, где не было людей. Они просуществовали вплоть до возникновения Рима. Это последние мамонты на Земле. Они были размером с крупную лошадь, весом более тонны, в отличие от нормальных мамонтов весом до шести-семи тонн.

Сергей Медведев: Уже признано, что температура с доиндустриальной эпохи, с конца XVIII века повысилась на градус.

Владимир Клименко: Не совсем так. Наука требует точности. Что это такое – климат потеплел на градус? Это значит, осредненный по 30-летию климат должен быть теплее, чем… Мы можем сравнивать только с концом XIX, а не с XVIII веком, потому что глобального покрытия метеорологическими станциями в конце XVIII века еще не было. Сегодня средняя температура последних 30 лет на 0,8 градуса выше. Температура последнего десятилетия, если мне не изменяет память, выше на 0,93 градуса. Я предрекаю, что потепление остановится, и новая пауза продлится тоже примерно полтора десятилетия на уровне около одного градуса.

Сергей Медведев: Мы и без всякой климатической политики добьемся того, что потеплеет больше, чем на полтора градуса?

Владимир Клименко: Будущее климата не заканчивается ни через 10, ни через 20 лет. Что касается этих рубежей, желаемых к достижению парижским соглашением, то мой вердикт таков, что и полтора, и два градуса неизбежно будут достигнуты, весь вопрос – когда. По нашим прогнозам, полтора градуса будут достигнуты в середине нынешнего столетия, сразу после 2050 года, что бы мы ни делали. Если мы завтра перестанем сжигать уголь, нефть и газ, то накопленной концентрации СО2 в атмосфере уже достаточно для того, чтобы климат теплел и дальше даже в отсутствии антропогенной эмиссии.

Михаил Локощенко: Большая проблема в климатологии – анализ долгих вековых рядов. С середины XIX века мы можем более-менее корректно оценить среднеглобальную температуру. В отдельных местах ряды длиннее. Кое-где в Европе и Северной Америке регулярные наблюдения, метеорологические измерения температуры начались раньше, в XVIII веке, а где-то даже в XVII. Но это отдельные пункты, которые характеризуют региональный климат, и их нельзя перенести на среднеглобальные оценки. Кроме того, большинство этих мест измерения находились в городах, а города растут, поэтому очень мало фоновых станций измерения. Это смещенные оценки. Большая проблема – выявить показательные станции, далекие от эффекта роста населенных пунктов, которые характеризовали бы именно фоновое изменение климата. В Москве за 240 лет температура воздуха повысилась на 2,4 градуса, но тут нужно учитывать, что сильно выросла сама Москва. К сожалению, ожидания того, что к середине XXI столетия источники энергии будут на 100% возобновляемые, – это чрезмерный оптимизм. Очень важно развивать ветроэнергетику, солнечную энергетику, но это всего несколько процентов в мировом энергетическом балансе.

Владимир Клименко: Вклад возобновляемой энергетики в современный энергобаланс растет очень быстро, сегодня возобновляемая энергетика производит 11% общей электроэнергии. Возобновляемая энергетика, включая дрова, сельскохозяйственные отходы, муниципальные свалки: если все сложить вместе, то без ветра и солнца это 10%, а ветер, солнце и геотермальные источники – это еще 5%. Если еще добавить к этому гидроэнергетику (а это тоже возобновляемая энергетика, просто самая традиционная и давно используемая), то это очень солидная цифра, около 20%. Сейчас самым бурным образом развиваются именно области нетрадиционной электроэнергетики, в основном ветер и солнце. Ежегодный прирост составляет 15–17%, а это значит, что удвоение производства электроэнергии с возобновляемых источников происходит каждые пять лет.

2019 год – эпохальный в плане возобновляемой энергетики. Это первый год, когда производство электроэнергии на солнце и ветре превзойдет производство энергии на атомных электростанциях. В прошлом году Германия установила новый национальный рекорд, когда производство энергии на ветровых и солнечных электростанциях превзошло производство электроэнергии на угольных станциях и заняло первое место. В Дании производство с возобновляемых источников давно превосходит все остальные, то же самое в Норвегии, а скоро так будет и в Испании. В Европе этот прогресс осуществляется наиболее быстро, но чемпионом по абсолютному масштабу ввода возобновляемых источников энергии является Китай, который два года назад уверенно обошел Соединенные Штаты. Китай сейчас производит из возобновляемых источников 500 миллиардов киловатт-часов ежегодно (для справки – Россия производит примерно триллион).

Сергей Медведев: При этом в Китае очень большая угольная составляющая. Возобновляемые источники вытесняют уголь?

Владимир Клименко: Возобновляемые и газ. Китай невероятными темпами наращивает производство собственного газа, включая производство сланцевого газа и угольного метана из шахт. Он уверенно вышел на третье место в мире в освоении этих новейших технологий, уступая только США и Канаде.

Михаил Локощенко: Конечно, это выход, развивать возобновляемые источники необходимо. Но не во всех климатических условиях ветроэнергетика может быть доступна и рентабельна, как и солнечная.

Владимир Клименко: Переход к новой энергетике – это общемировой тренд. Если угодно, это новая идеология, может быть более мощная, чем марксизм, потому что она овладела сейчас умами буквально всего земного шара. Но здесь нужно иметь в виду: мировая энергетика – это чрезвычайно инерционная область человеческой деятельности, ее нельзя реформировать быстро. Проникновение на рынок и выход на лидирующие позиции новых источников энергии занимает не менее 50-70 лет с момента появления. Это значит, что возобновляемые источники могут стать доминирующим источником энергии лишь к концу нынешнего века, и только тогда мы почувствуем результат тех мощных усилий, которые сейчас предпринимаются в мире.

Сергей Медведев: Это новый энергетический уклад: как произошла замена дров углем, так сейчас происходит замена угля нефтью и газом.

Владимир Клименко: Мы проследили поведение энергетических волн. Постоянная времени у них 50–70 лет – это время роста от 1% до доминирующего значения. Только дрова и уголь занимали больше 50%, нефть не дотянулась до 50, и газ не дотянется. Возобновляемые источники появились на рынке буквально вчера. Гидроэнергетика никогда не сможет быть основой мировой энергетики. Сейчас ежегодное производство энергии на ГЭС – четыре с половиной триллиона киловатт-часов в год, а максимальный потенциал гидроэнергетики – десять с половиной, то есть всего в два раза выше.

Сергей Медведев: Нельзя каскадом ставить электростанции на Енисее или Амазонке, много раз использовать энергию одной и той же реки?

Владимир Клименко: У нас Ангарско-Енисейские и Волжско-Камские каскады именно так и построены.

Михаил Локощенко: Но самих рек не станет больше. Владимир Викторович говорит, что к концу столетия возобновляемые источники могут стать ведущим фактором, но все равно это не будет 100% – это недостижимый идеал.

Сергей Медведев: Как я понимаю, есть два прогноза. Первый: что бы мы ни делали, накопленная инерция парникового эффекта даст полтора градуса. Второй тренд – сейчас накапливается инерция возобновляемой энергии, и где-то к 2050 году мы выйдем на совершенно новую ситуацию, когда, с одной стороны, атмосфера нагреется, а с другой стороны, мы начнем получать эффект от возобновляемой энергетики.

Михаил Локощенко: Потепление продлится в силу огромной инерции. Рост уровня моря, к сожалению, неизбежен.

Сергей Медведев: А нынешние политические меры имеют какой-то смысл? Киото прошел совершенно втуне, и то, что сейчас в Париже… Особенно учитывая политические тренды: например, то, что Трамп делает в Америке, а в Бразилии тоже свой Трамп – Болсонару, который грозится снова начать вырубать Амазонку.

Владимир Клименко: Во-первых, Киото еще не закончился. Последний год исполнения Киотского протокола – 2020-й. Просто Парижское соглашение, которое было подписано в декабре 2015 года, вступило в силу 4 ноября 2016-го – это документ, который пришел на смену Киотскому протоколу. Я бы не назвал эпопею Киото неудачной. Это был тест, полигон, первая попытка, и она, конечно, не могла оказаться полностью удачной. За этот 12-летний период были отработаны какие-то механизмы, часть их инкорпорирована в Парижское соглашение.

У меня есть статьи под названием "Почему Киотский протокол не имеет будущего?", "Почему Парижское соглашение не может быть реализовано?". И то, и другое не могли быть реализованы изначально: может быть, там и заложены хорошие идеи, но есть объективные законы: допустим, скорость, с которой может быть реформирована мировая энергетика. Кроме того, существуют такие факторы, как человеческий эгоизм, жадность, нездоровый консерватизм, из-за которых эти благие намерения не могут быть реализованы, но они все-таки указывают движение в правильном направлении. Если мы действительно ставим перед собой задачу ограничить потепление климата двумя градусами, то, конечно, нам нужно осуществлять мероприятия, предусмотренные Парижским соглашением. Но возникает вопрос: а могут ли они быть реализованы в том объеме, который предполагает это соглашение? Я уверенно отвечаю: нет, не могут.

Сергей Медведев: То есть это некая декларация о намерениях, которая, так или иначе, заставляет государства и корпорации правильным образом себя вести. Но речь не идет о том, что действительно будут имплементированы политики, которые приведут нас к парижским нормативам.

Владимир Клименко: Еще как будут. Сегодня уже есть пять государств… Норвегия объявила, что в 2030 году будет нулевой баланс эмиссии и истоков, Швеция и Нидерланды – в 2045 году, Новая Зеландия – в 2050-м. И они сделают это.

Михаил Локощенко: Национальный эгоизм отдельных стран играет свою роль, трудно найти общемировой консенсус. Киотский протокол был важнейшей вехой – это была первая удачная операция, у нее был конкретный физически определенный посыл – уменьшить выбросы на 5%. Парижское соглашение взяло за основу совершенно другой показатель – два градуса. С учетом естественной изменчивости возникает некоторая неопределенность, в отличие от Киото, где был четкий, измеряемый и понятный всем показатель.

Владимир Клименко: Киотский протокол предполагал в среднем пятипроцентное сокращение только для 40 развитых стран. Но прошло десять лет после подписания Киотского протокола, и вдруг выяснилось, что вклад развитых стран с каждым годом уменьшается, а скоро станет вообще незначительным. Сейчас основной вклад вносят развивающиеся страны: Китай и Индия, Восточная Азия.

Михаил Локощенко: Нам Киотский протокол чрезвычайно выгоден, потому что за точку отсчета был взят 1990 год. В 1991-м, когда произошел развал страны, коллапс промышленности, у нас выбросы сами собой уменьшились на десятки процентов.

Сергей Медведев: Вы можете коротко описать климат 2050 года, учитывая инерционность тех процессов, о которых вы говорили, подъем мирового океана, таяние льдов?

Михаил Локощенко: Уровень моря растет в среднем на три миллиметра в год, но пока скорость небольшая, она имеет тот же порядок, что и тектонические движения. В Стокгольме по многолетним измерениям уровень моря как будто понижается за счет подъема балтийского щита. Но скорее всего эта скорость возрастет, по некоторым оценкам уровень моря поднимется до метра к концу XXI столетия.

Сергей Медведев: Будет больше бурь, ураганов, засуха в Северной Африке, сокращение площади льдов в Арктике? Куда деваться белым медведям, где охотиться тюленям?

Михаил Локощенко: Атлантические и гренландские щиты, к счастью, полностью не растают. Если растает Антарктида, то уровень моря поднимется на 70 метров, но в ближайшее столетие Антарктида не растает. Горные ледники действительно отступают в большинстве районов земли.

Сергей Медведев: Насколько мы можем ждать катастрофы для биосферы в Арктике?

Михаил Локощенко: В целом площадь льдов уменьшается, хотя эта функция не монотонная, тут нет простой линейной зависимости. Наверное, в 2050 году Северный морской путь будет более открыт, чем ныне. Вообще, говорить о климате сложно даже не насколько десятилетий: тут есть значительный элемент неопределенности.

Сергей Медведев: Говорить о климате сложно, но невероятно увлекательно. Скажу крамольную вещь: если бы глобального потепления не было, его надо было бы выдумать. Но оно, конечно, есть. И в любом случае разговоры о нем призывают человечество к большей ответственности, потому что мы живем в новой стадии антропоцена, когда человек не просто меняет климат Земли, но и должен отвечать за него.