• Жестокое подавление протестных митингов в Москве и арест оппозиционных кандидатов на выборах в Мосгордуму оказались неожиданными для общества.
• Политологи и правозащитники спорят о том, что это было: акция устрашения, попытка силового переворота, репетиция диктатуры?
• Эксперты не исключают, что репрессивная машина в определенной ситуации может представлять угрозу и для самой российской власти.
• Качество протеста в России меняется, протестное движение набирает обороты, и вряд ли удастся справиться с ним жесткими силовыми методами.
  

  Установите Мобильное приложение Радио Свобода

  Установить

  

  Читайте Свободу в Телеграме

  Войти

  

  Подпишитесь на Свободу в Google новостях

  Подписаться

Сергей Медведев: 21 августа 2019 года – конечно, в этот день мы вспоминаем события 28-летней давности. Дата хоть и не круглая, но значимая для российского общества и российской истории: августовский путч 1991 года, когда улицы Москвы были оккупированы танками, заняты силовиками. И что-то похожее приходило в голову в июле и начале августа 2019-го, когда московские площади и бульвары тоже были заняты силовиками, но их действия по отношению к гражданам были уже совсем другими. Нам знакомы кадры жестокого разгона митингов и задержания гуляющих граждан. Что это было: акция устрашения силовиков? Репетиция диктатуры, силового переворота? Насколько автономны силовики в этих своих действиях?

^{Видеоверсия программы}

Корреспондент: 28 лет назад, в августе 1991 года на улицах Москвы десятки тысяч митингующих противостояли танкам. Трое защитников "Белого дома" – Дмитрий Комарь, Илья Кричевский и Владимир Усов – погибли в результате несчастного случая, но в целом армия не подняла руку на мирных граждан.

28 лет спустя тысячи москвичей, вышедших на митинги, чтобы потребовать регистрации независимых кандидатов на выборах в Мосгордуму, снова столкнулись с силовиками на улицах, но на этот раз ОМОН и Росгвардия применили к протестующим избыточную силу. Массовые жесткие задержания, избиения дубинками женщин и подростков, да и просто попавших под руку случайных прохожих… Одновременно за призывы к несанкционированным митингам были задержаны почти все оппозиционные кандидаты, и Следственный комитет начал спешно создавать дело о якобы имевших место массовых беспорядках по лекалам "Болотного дела" 2012 года.

Полицейский террор, развязанный летом 2019 года, оказался неожиданным для общества и для многих представителей власти. Представитель Иркутской области в Совете Федерации и бывший глава ОМОНа Бурятии Вячеслав Мархаев раскритиковал действия силовиков во время протестных акций в Москве, назвав их неправомерными и профессионально безграмотными. Даже многолетний глава Ростеха и человек, входящий в ближний круг Путина, Сергей Чемезов выступил с громким заявлением о том, что отсутствие здравой оппозиции – это угроза возвращения во времена застоя.

Версий "восстания силовиков" достаточно много. Одни считают, что это вызвано последними не совсем понятными арестами и отставками в высшем звене ФСБ, другие – что это досрочная реализация нового срока Путина 2024 года, а кто-то вообще уверен, что это обращение к царю: "Ну, дайте уже посадить этих, бегающих по площадям". Что же на самом деле происходит в силовых структурах? Не потеряла ли власть контроль над ситуацией? Сможет ли она удержать силовиков в казармах?

Сергей Медведев: У нас в гостях политолог Глеб Павловский и Алексей Федяров, глава юридического департамента "Руси сидящей".

Кажется, власть выучила уроки последних трех десятилетий, и создана достаточно мощная боеспособная жандармерия, способная справляться с любым протестом, особенно учитывая уроки Болотной и семилетия "Болотного дела"?

Глеб Павловский: Жандармерия создавалась на наших глазах достаточно системно и последовательно. Но вопрос ведь не в этом, а в том, что происходит, как она действует или как ей велят действовать. Я не думаю, что Болотная – правильная аналогия. Я вообще не вижу тут связи с теми событиями: там другая ситуация, другая атмосфера, совсем другая Москва, в которой еще не было третьего срока Путина.

Сергей Медведев: В каком смысле: сейчас люди больше готовы к протестам?

Глеб Павловский: Она, безусловно, более живая. Не надо превращать протест в какое-то магическое чудовище, которое мы должны кормить, лелеять и растить. Какой там протест?! В Москве тогда вообще не было разлитого протеста! Он родился в день выборов 2011 года, усилился во время акций на Болотной и на Сахарова в декабре, но Москва была мирной и знала, какие вещи возможны, а какие – нет.

Кстати, так было до митинга 6 мая 2012 года. Здесь, конечно, есть определенная аналогия. Сегодня совсем другие дела. Если там был протест против ломки ожиданий, то здесь не было особых ожиданий даже от лидеров протеста. На первых порах было требование диалога, но сейчас это уже почти забылось. Вообще-то говоря, первые митинги – это были митинги диалога, митинги протянутой руки. По этой протянутой руке очень основательно ударили, а потом еще и еще раз, и теперь возникла тема террора, для которого используются Нацгвардия, полиция, ОМОН и суды.

Сергей Медведев: Да, слово произнесено – "полицейский террор". Вопрос в том, какова его функция, для чего это все было применено? Алексей, как вы считаете, острая фаза миновала, исчерпалась столкновениями 27, 3 и 10 августа? Это была какая-то проба сил со стороны силовиков? Система показала зубы и те границы, которые она готова перейти?

Алексей Федяров: Я думаю, острая фаза еще не началась. С 2012 года развивались два параллельных процесса. С одной стороны, правоохранительные органы очень жестко выучили урок Болотной и отработали практику реагирования на это. На данный момент резко усилилась роль в правоохранительных органах всех структур, которые каким-то образом связаны с влиянием на общественность, – это Центр противодействия экстремизму в МВД, Служба защиты конституционного строя в ФСБ, которая сейчас резко усилила свое влияние. Более того, ведь ФСБ – это конгломерат сил, и силы, связанные именно с управлением ЗКС, сейчас резко поднялись. У них даже зарплата выше остальных подразделений процентов на 40, что очень многих раздражает. Такого никогда не было, всегда была первая линия – разведка, контрразведка, а сейчас ЗКС важнее всего. И они централизовали все. Если мы говорим о каком-то условном центре принятия решений, то он, конечно, где-то там.

Сергей Медведев: И они прописаны во всех других силовых структурах, а не в Центре "Э", прокуратуре и Следственном комитете?

Алексей Федяров: Конечно! И при этом вы должны понимать, что оперативная работа ФСБ ведется во всех правоохранительных органах, включая суды и прокуратуру. И даже если в законе о статусе судей или в законе о прокуратуре прописано, что судья или прокурор не может быть конфиденциальным агентом… Если надо – может!

И параллельно развивался другой процесс – децентрализация протеста. Мы видим, что правоохранительные органы, силовики пошли по своей инструкции – они взяли и снесли все головы, как они считали, думая, что народ не пойдет. Но центры сместились вниз, и народ пошел по принципу сот, ячейками. И сейчас они в некоторой растерянности. А дальнейшее ужесточение… Ну, как можно избить, высечь реку?! Однако они и дальше будут сечь реку.

Сергей Медведев: Да, сейчас другое качество протеста, это стало не сетью, а каким-то облаком, ведь у всех в головах и Шиес, и все прочие протесты этого года.

Глеб Павловский: Я думаю, лучше отказаться от таких слишком общих метафор, как "протест". Есть Шиес, был Екатеринбург – это очень разные истории, в них участвовали разные люди по разным мотивам. И я бы не сказал, что Москва – лидер этих локальных точек сопротивления. А это, конечно, сопротивление.

Сергей Медведев: Но, пожалуй, нигде это не было так жестко и так символично, как в Москве. Здесь сделали показательную порку для остальной страны?

Глеб Павловский: Коллега очень хорошо показал смесь в этом плана и случайности. Когда не удается сделать то, что должно было быть сделано по плану, начинается истерика, страх перед тем, что другие ведомства воспользуются твоей неоперативностью, усиливается жестокость, начинается репрессивный креатив. Вообще, наша система устроена так, что именно в таких точках напряжения, когда возникает какая-то зона ЧП, она становится очень креативной. Смотрите, появилось нечто, встречавшееся раньше, но не в качестве системы: вот эти повторные сроки (последняя – Юлия Галямина, а перед этим Яшин и все остальные).

Я думаю, что процесс еще не закончен. И я, кстати, не очень понимаю, как это делается с правовой точки зрения. В диссидентские времена на зоне были подсаженные люди, которые давали ложные показания, и человеку клепали дополнительный срок. А здесь каким-то образом делаются дела по прошлым событиям и создается ситуация, когда человек просто не выходит и вообще не знает, когда выйдет и выйдет ли! Это очень ломает людей, значительно сильнее, чем просто конкретный срок.

Вторая креативность (я бы сказал, контекстная) – это то, что полиция, ОМОН и Нацгвардия, фактически вместе взятые, использовались как введение в город военных сил. Фактически они действовали как армия, введенная в город.

Сергей Медведев: Был какой-то центр принятия решения об этом? Или это возможно сделать на среднем уровне, и они, пользуясь предоставленными им широкими правами, сделали это сами?

Глеб Павловский: Если мы уберем слово "или", то получим возможность понять, что одновременно есть, конечно же, какой-то штабной центр… Политическая воля мерцает. Она часто производна от аппаратного интереса. Есть штабной центр, есть другие – те, кто конкурирует за право им стать, хотели бы им стать, но не могли. Есть Центр по защите Конституции, но все остальные тоже хотят быть им, тоже хотят плюс 40% зарплаты. Есть и случайности, не будем их недооценивать.

В данном случае москвичи выступали как носители спонтанности, неожиданности. Просто казалось, что надо иметь дело с Москвой. И тут начинаются, с одной стороны, чрезмерные жестокости, а с другой стороны, возникает некоторая тревога – а что дальше? Я предпочитаю считать, что наличие постоянного центра – это оптимистическая гипотеза. С ним, так или иначе, можно разговаривать, а с такой ситуацией – очень трудно.

Сергей Медведев: На стратегическом уровне могли быть даны указания людьми, принимающими высшее решение, имеющими широкие полномочия: действуйте по ситуации, а дальше мы посмотрим, – а не то что был какой-то прямой заказ: давайте им покажем.

Глеб Павловский: Да. Президент вполне способен брякнуть: "Ну, покажите им" – но это же можно понимать по-разному. А дальше начинаются импровизации. Все-таки есть еще и фактор московской власти. Она была отодвинута в сторону, но не исчезла. Кстати, в этих случаях умеренные силы оказываются вреднее силовиков, потому что они начинают лавировать, доказывать свою лояльность, и получаются плохие вещи. Реконструировать эту систему управления кризисом, вышедшим за рамки ожидаемого, очень трудно.

Сергей Медведев: Алексей, на ваш взгляд, это действительно была такая импровизация силовиков? Пользуясь широкими полномочиями и летним временем, такая вот ползучая конфигурация различных силовых ведомств привела в действие этот сценарий?

Алексей Федяров: Силовые ведомства действуют согласованно между собой: есть межведомственные комиссии, межведомственные коллегии, координационные совещания. Но вот это по большому счету предел принятия силовых решений, дальше вы ни от кого из руководства не услышите: иди и сделай, избей, засунь, осуди... Нет! Дальше все принимается в порядке дарвинизма. И они между собой начинают эволюционировать таким образом – частично ограниченный отбор. Это же чистый макиавеллизм, это же жизнеописание Чезаре Борджиа. Поставь жестокого наместника, скажи: "Наведи порядок", – он наводит порядок. Потом разруби его, предъяви утром городу и скажи: "Я, уважаемые жители, разобрался с ситуацией!" И они все – министр МВД, генпрокурор, Следственный комитет – борются за право стать этим разрубленным поутру наместником. Они делают для этого все, а наверху потом люди разрубят его, предъявят членам "восьмерки" (пока – "семерки") и скажут: "Смотрите, мы все сделали!"

Европа, Совет Европы и ЕСПЧ в правоприменении к Конвенции о правах и свободах человека не думали, что может возникнуть такая ситуация, когда эта конвенция будет воспринята какой-то страной-участницей как основание для товарно-денежных отношений. Для меня сейчас самое показательное – дело Константина Котова. Этот человек выходит и реализует свое право, предусмотренное 31-й статьей Конституции. Есть статья 11-я Конвенции, есть 31-я и 55-я статьи Конституции, есть пакты, есть международные обязательства России… Все судьи – умные люди.

Сергей Медведев: Существует огромное правовое поле, которое разрешает ему это делать.

Алексей Федяров: Да, это мирное право! Он вышел – его берут и привлекают. Он перечисляет то, о чем я сейчас сказал, а ему говорят: а у нас есть закон о порядке проведения протестных акций, в котором есть ограничения. Я тебе не согласовал, значит, я тебе не разрешил… Происходит такая легкая подмена правового регулирования с дозволительного на разрешительное. Потом он выходит еще раз – его еще раз привлекают к административной ответственности. Он выходит в третий раз – его привлекают к уголовной. Что сделает ЕСПЧ? В первом случае он признает привлечение незаконным, во втором случае признает незаконным, а в третьем случае признает незаконным привлечение к уголовной ответственности. РФ заплатит компенсации. Получается парадоксальная ситуация. Россия выполнила обязательства перед Советом Европы, признала нарушение и выплатила компенсации. И вот, мне кажется, когда принимали Конвенцию, никто не продумал эту ситуацию, что страна участница скажет: "Да, у нас достаточно денег для этого. Мы покупаем право выбирать людей и сажать их незаконно, а потом выполняем Конвенцию и платим".

Сергей Медведев: Как в старославянском праве – можно просто заплатить.

Глеб Павловский: Да. Это наша современная модель. Наша система в этом отношении античеловечески креативна. Она все время изобретает способы избежать ситуации, когда ее припрут к стене. Советский Союз не был таким юрким, как эта система, все время попадался, и потом начинал бесконечно оправдываться, извиняться, хотя мог бы и заплатить, но просто не знал, как это сделать, не было механизма. А тут ведь такая ситуация, которая приемлема для значительного числа других людей – тех, кто не попадается. Здесь нечто общее со старым добрым сталинским террором. Там тоже – если ты не попался, то живешь в прекрасной стране, где твои права гарантированы до определенного момента, пока ты не исчез. Проблема – справедливо или несправедливо тебя репрессировали – существовала только для самого репрессированного и его близких, а для остальных ее не было.

Сергей Медведев: Вот сейчас глядя на реакцию, очень многие достаточно серьезные, вменяемые люди говорят: "Нет, ну, там же тоже нарушали! Они же несогласованно ходили! Давайте мы уберем радикалов, пусть будут согласованные митинги", то есть такая психологическая защита: "меня не тронули, а те – наверное, нет дыма без огня, силовики их за что-то привлекли".

Кто эти люди за забралами шлемов и касок, представители Росгвардии, ОМОНа, полиции? Вот интервью с пятью бывшими омоновцами, которые сейчас могут открыть свои лица и рассказать об особенностях службы в этих структурах.

Николай Гладкий, подполковник в отставке: К сожалению, за пять прошедших месяцев после записи нашего обращения на YouTube к президенту, ничего положительного по отношению к нам не произошло. Нас методично продолжают выселять, все наши доводы и апелляции, которые мы подавали в суд, отклоняются, и решения первичного суда остаются в силе.

Сейчас я работаю врачом "скорой помощи". Приходится брать по двое суток подряд (двое суток через двое), чтобы был какой-то финансовый задел, чтобы снимать жилье. Мы планируем переезжать к теще во Владимирскую область. Придется оттуда ездить в Москву, потому что ребенку через две недели надо будет идти в школу. Жена работает: ей тоже придется ездить по два с половиной часа в электричке.

У нас все лица, которые на видео в обращении, – это ветераны боевых действий, прослужившие 20 и более лет, стоящие на очередь на получение единовременной социальной выплаты для приобретения жилья. Тем не менее, нас выгоняют из этого жилья. К сожалению, есть обида, больше даже на судебные органы, которые видят явное нарушение законности, но принимают незаконные решения.

Какие у меня были чувства? Чувство, что надо защищать родину, отстаивать интересы нашей родины, чтобы Москва жила спокойно, чтобы не было этих передряг, пертурбаций, которые будут препятствовать нормальной жизни людей. А оказалось, что мы защищали, старались, а в итоге сами оказались вне закона.

Алексей Пасаженников, сотрудник ОМОН: Сейчас будем снимать квартиру, ждать субсидию. Меня еще и из очереди на субсидию выкинули.

Есть люди, которым заплатили деньги, и они пытаются сделать у нас вторую Украину, второй Майдан. Я считаю, это неправильно. Просто есть "пятая колонна", которая за деньги все это делает. Ну, а с нами так никто и не общался, никому мы на фиг не нужны.

Ярослав Караваев, майор: Здесь нет баррикад. Сотрудники полиции, как всегда, выставляются не в лучшем свете. В них возникает потребность только тогда, когда жареный петух в зад клюнет, тогда начинает меняться мнение. А так…

Никакой ненависти нет. Если вы заметили, даже сотрудники ОМОНа уже очень давно не применяют резиновые палки, потому что нет смысла применять палки к гражданским. Да, кто сопротивляется, тех скручивают, чтобы задержать. Никакой ненависти к митингующим нет. Ну, люди вышли, митингуют – они же ничего не рушат, не ломают, никого не убивают.

Сергей Вордугин, прапорщик: У нас в основном охрана общественного порядка: футбол, различные праздники. Не какие-то там силовые методы, а чтобы все было спокойно. Как правило, когда проходили митинги, у нас все в рамках, чтобы был порядок, чтобы люди не доходили до абсурда.

Я получаю военную пенсию, а ушел по сетке МВД, как удобно государству. Мы якобы с 2016 года Росгвардия, но статуса нет, и на пенсию ты уходишь по сетке МВД – лишнее тебе платить никто не будет.

Если сравнивать с европейскими странами или Америкой, то там они просто убивают на поражение: предупредили – убили. А у нас все очень плавненько. Если вы поедете в Европу и сделаете что-то противозаконное, там не будут смотреть: русский, не русский – вас просто закуют, кинут… У них просто законы. Если у нас начать работать по закону, то протестующие, которые выходят на несогласованные митинги, обалдеют. Ведь все согласовывается, прежде чем выйти куда-то или отстоять свою точку зрения, высказаться.

Николай Гладкий, подполковник в отставке: Что сказать ребятам? Пусть служат честно и думают, смотрят. Пускай несколько раз посмотрят наше обращение. Если они хотят служить дальше, пусть делают выводы, решают сами для себя – служить или не служить.

Сергей Медведев: Несколько вещей меня удивили: прежде всего, относительно резиновых палок: это же основное в сюжетах с избиениями, которые мы видели.

Алексей Федяров: Ну, конечно, майор лукавит. Он прекрасно знает, что резиновые палки применяются и применялись всегда. Он бы задал себе другой вопрос – а почему не применяются щиты? Если вы обороняетесь, защищаетесь, если у вас массовые беспорядки, тогда почему у вас нет щитов и водометов, которые вы так рекламируете? Дубинки – это не оружие защиты, а оружие нападения.

Глеб Павловский: 27-го в некоторых местах они брали щиты.

Алексей Федяров: Массовые беспорядки и в понимании нашего материального уголовного права, и с позиции ЕСПЧ – это, прежде всего, много-много людей, объединенных единым умыслом. И они не мирные, они совершают вооруженные нападения на полицейских. Все признаки перечислены в 218-й статье. Они совершают погромы, поджигают, нападают на других людей. А если идет толпа: да, она не любит полицейских, она скандирует, но никто не нападает и никого не избивает, и полицейские реагируют точно так же. У них есть задача – реагирование на мирные протесты – у них дубинки, у них тактика: пять человек забежали, одного вытащили, убежали. Нет, водометов, нет никаких особых спецсредств, нет щитов.

При реальных массовых беспорядках есть другая тактика. Посмотрите, как они работают с фанатами – пожалуйста, и щиты, и они уже стоят в ряд, и дураков, чтобы забежать в толпу, уже нет. Кто-то бегал в толпу в Ингушетии? Тоже не нашлось дураков. Кстати, ингушские полицейские отработали так, как должен отработать полицейский, и сейчас в отношении них возбуждается дело за делом по 286-й статье ("Превышение полномочий к представителям власти") из-за отказов вязать протестующих.

Сергей Медведев: То есть дело в особом типе толпы, с которой они имеют дело.

Алексей Федяров: Конечно! Есть толпа, от которой исходит угроза, которая реализует эту угрозу: например, футбольные болельщики. И есть толпа, от которой не исходит угроза. И вот в отношении такой толпы – дубиночки, без щитов: забежали, забрали, убежали. Это не сработает против реальных массовых беспорядков.

Сергей Медведев: Здесь в чистом виде такая террористическая тактика запугивания и наказания невиновных?

Глеб Павловский: Да, но эти вещи не остаются на одном месте. Эти резиновые дубинки, становясь ожидаемой нормой, причем минимальной нормой со стороны Нацгвардии, дальше провоцируют ужесточение. Дальше могут появиться водометы и все остальное, причем это тоже будет применяться без реальной причины. Я наблюдал, как Старый Арбат перекрывали щитами, и эти щиты были направлены против иностранных туристов, которые там гуляли. Эта машина, срастаясь в такую уже централизованно действующую систему, требует эскалации.

Сергей Медведев: А может ли она сама произвести эскалацию без запроса сверху, то есть превратиться в чудовище Франкенштейна, в автономную силу, которая в результате и решит исход какого-то политического кризиса?

Глеб Павловский: Я думаю, она в каком-то смысле уже готовится для этого. Конечно, никто в кругу руководителей об этом не скажет, но эти практики, несомненно, отрабатываются. Иногда, например, 27-го мне казалось, что проверяются какие-то способы создания мешков, как на Трубной, где потом всех пропускают через что-то абсолютно без всякой необходимости: все уже торопились домой.

Сергей Медведев: 3-го на Трубной было реально страшно. И на похоронах Сталина там же была самая страшная давка. Люди стекаются туда, и их не выпускают…

Глеб Павловский: А теперь представьте себе простой сценарий. Ведь довольно несложно даже не спровоцировать, а сымитировать нападение на какое-то из обиталищ власти (Лубянка, Кремль, Старая площадь) с применением силы, которая вначале неизбежна, а далее просто переходит в захват власти. Владимир Владимирович позвонит и спросит: "Что это там у вас в Кремле?" Ему скажут: "Вы не беспокойтесь, продолжайте отдыхать". Вот эта манера нашего президента то ли приказывать, то ли поощрять, то ли оставлять возможность уйти влево или вправо в какой-то момент сработает против него. И мы увидим некий вариант транзита, которого он, может быть, не ожидал. И это будет не Майдан.

Сергей Медведев: Тот самый август 1991 года, который изначально замышлялся: не те люди, которые вышли, а те танки, которые приехали. Как вы считаете, может появиться какая-то боеспособная сила, которая станет совершенно автономной и не уйдет в казармы?

Алексей Федяров: Это всегда появляется в таких случаях. Посмотрите историю России начала ХХ века: там абсолютно все это можно использовать в качестве учебника того, что происходит сейчас. Можно дать казакам полномочия разгонять толпы, а кто потом будет загонять казаков обратно в казармы?

Сергей Медведев: А потом они могут натворить таких преступлений, что уже просто поймут, что хода назад нет.

Алексей Федяров: Посмотрите на этих ребят, которые давали интервью. Я видел сотни таких в своей работе! Он уже давно не в органах, он уже пишет: "Царь-батюшка, помоги!" Он пишет судьям, а раньше он им писал рапорты, из которых рождались административные дела. Он писал рапорт о том, что задержал человека там-то, а человека он задерживал не там и не за то, что написал в рапорте, и совершенно спокойно относился к тому, что судья выносил постановление о привлечении к административной ответственности. А сейчас он вдруг говорит: о, судьи-то выносят незаконные решения! Посмотрите, что он говорит про Европу, где он, скорее всего, никогда не был и даже ничего о ней не читал. Он транслирует то, что ему говорили в казармах.

Есть группа людей, которым даны властные полномочия, спецсредства, оружие, дано колоссальное финансирование по сравнению с другими правоохранительными органами… Посмотрите, как работает сейчас Уголовный розыск? Любой спец вам скажет: "Хочешь убить МВД – убей УгРо!" УгРо убивают. Там, где было десять оперов, сейчас – два. В районах со ста тысячами населения – два-три опера, которые раскрывают кражи и убийства! И на это дело куча эшников и сотрудников наркоконтроля. И вот эта толпа людей, которая борется с общественным недовольством, переходит к репрессионному креативу. Они же все ведут оперативно-разыскную деятельность! Они должны написать аналитические справки о будущих протестах. Про 27 июля писали? Писали до того у себя внутри. Я примерно представляю, что там было написано: что в Москву будут загнаны люди из ближайших городов, что производится финансирование через разные разбросанные по стране центры. И что мы получаем в итоге? Вот они, вбросы… Москвичей не было. Было известно – кто. Привозили автобусами. 27 июля гаишники тормозили автобусы на подъезде к Москве, потому что была такая установка: у нас же есть оперативная информация, что люди будут на автобусах! Никого не нашли. А представляете, если бы нашли хотя бы один маленький автобус в пять человек, какая бы из этого была история!

Сейчас пошли с обысками. В постановлениях о производстве обысков имеется информация о финансировании московских протестов! Сидят люди в комнатушке в Назрани, к ним приходит толпа людей в шлемах и говорят: "Ребята, вас тут финансируют, чтобы вы поднимали московские протесты!" "Какие московские протесты?! Вы что?!" И все ждут отчета, отчета, отчета… Откуда идут эти истории про финансирование из-за рубежа, что Навальный чемоданами разносит деньги, чтобы люди вышли на улицы? Это же все надо как-то фактически подтверждать. И вот стоит очередь тех, кто готов подтвердить. Первый, естественно, Бастрыкин! А давайте 212-ю, а давайте сейчас оторвем от дел 84 следователя! И их собирают со всей страны, им дают командировочные, снимают квартиры, оплачивают проживание. И они должны оправдывать свое существование в составе следственно-оперативной группы.

Сергей Медведев: И "шить", придумывать, фабриковать дела.

Алексей Федяров: Теперь подумайте, сколько оперов на 84 следователя! Умножьте это примерно на 5 – столько людей занимается одним делом! А о чем это дело? О том, что люди вышли и реализовали свое право на мирный, конституционный, предусмотренный Конвенцией протест. Дело, из которого в итоге получится пшик, дело, по которому всех привлеченных ЕСПЧ посчитает незаконно привлеченными. Об этом знает Бастрыкин, знает Лебедев, знает Зорькин, я уверен, знает и Чайка, но они все равно это делают, потому что заплатят.

Сергей Медведев: Во-первых, заплатят, а во-вторых, у машины есть своя логика. Если кто-то уже произнес слово "волки", то все – машина раскрутилась. И начинает фабриковаться и слепляться это московское дело о финансировании Майдана из-за рубежа.

Алексей Федяров: Если частично ваш прогноз сбудется… Ну, не пойдут в обиталище власти, но сожгут пару машин… Представляете, сколько в этой толпе внедренных людей? Они же внедрены во все организации! Они же ищут эти ячейки – Московская Хельсинкская группа, "Русь сидящая", кто угодно: чтобы был кто-то внутри. Им же тоже надо отчитываться, получать информацию.

Глеб Павловский: Кстати, 3-го в какой-то момент истерии они стали хватать эфэсбэшников в штатском, которые там обычно крутятся: они очень хорошо различимы, но их тоже хватали, а потом отпускали.

Сергей Медведев: Нынешние разгоны протестов достигли своей цели? Можно ждать обострения протестных сценариев, или все-таки протест пошел на убыль?

Алексей Федяров: Выгоняя мирный протест с улицы, ты начинаешь сжимать жидкость, но она не сжимается. Если она взрывчатая, в итоге она все равно взорвется. Возьмите СССР начала 80-х. Есть уличный протест? Нет. Есть недовольные? Есть. Поддержали малейшую возможность снести власть? Поддержали, и еще как! Ну, хорошо, ты загонишь людей в квартиры, но ты все не проконтролируешь, это невозможно!

Используются методы из 30-х годов. Рандомность – из толпы берут случайных людей. Это принципиальная установка. Понятно, что самим рядовым сотрудникам не дается установка – дергай случайных людей. Им просто говорят: они все одинаковые, бери тех, кто будет кричать, как-то выделяться. Это зоновский, гулаговский принцип. Это гулаговское правосудие: чтобы толпа боялась, ты должен наказать любого.

Второй признак – это чрезвычайное правосудие. Конечно, в России давно строится чрезвычайное правосудие, но лето 2019-го – это время, когда вытянувшиеся во фрунт судьи просто сняли маски. Вы посмотрите, что делается по делам! Вот идет дело того же Константина Котова. Понятно, Бастрыкин дал указание, генерал, руководитель следственной группы дал указание направить дело в течение недели. Зачем? Ну, сделайте 2–3 недели, дайте защите возможность хоть как-то предоставить доказательства – вам же потом будет не так страшно краснеть перед ЕСПЧ.

А там трехсуточные дела. Предъявляют обвинение и в этот же день уведомляют о необходимости ознакомления с материалами дела. Люди в один день знакомятся с тремя томами! Следователь пишет ходатайство в суд об ограничении срока ознакомления с делом, а судья его удовлетворяет. В этот же день в Пресненский суд приходит жалоба на арест Константина Котова, на заключение под стражу. Утром его дело приходит, а после обеда оно не просто направлено в Мосгорсуд, а уже назначено к рассмотрению и рассмотрено! Наплевали на все порядки! Судьи абсолютно слились с репрессивным силовым аппаратом и перестали это скрывать. Им уже не нужно соблюдать приличия.

Сергей Медведев: Глеб, это новый какой-то режим существования системы: сброшена последняя маска легальности в том, как работают суды и полиция?

Глеб Павловский: Ну, последняя маска не сброшена, еще много возможностей ужесточения. Вопрос в другом. Здесь есть новые элементы, которые я назвал бы самофальсификацией. Она просто переходит некоторые границы, но не границы, установленные ЕСПЧ или международным правом, а границы собственной устойчивости. И, я думаю, мы увидим это уже нынешней осенью.

Сергей Медведев: Холодное лето 2019 года, ожидаем горячую осень… В любом случае очевидно, что напряжение нарастает: летние протесты это показали.

Возвращаясь к сравнению с 1991 годом: сейчас годовщина – день поражения ГКЧП. Главное, что я помню по тем дням, по тому, как я стоял у Белого дома, а потом ходил всюду по Москве, – это абсолютно отсутствующее чувство страха: танки и солдаты стоят на улицах, а страха нет. И мне кажется, что российское общество понемножку начинает возвращаться к этому состоянию – к отсутствию страха, и это очень важный элемент роста гражданского сознания.