Без свободы. Без семьи. Без работы

04 июня 2020

Марьяна Торочешникова

Полиция против адвокатов. За что отбирают детей. Как становятся политзаключенными. Безработица в России

Адвокаты требуют привлечь к ответственности полицейских, применивших силу против их коллег в Кабардино-Балкарии. Пока уголовное дело возбуждено против самих защитников.
Сколько в России политзэков? И почему политзаключенными все чаще становятся далекие от политики люди?
В Оренбургской области чиновники силой забрали детей из многодетной семьи, которая добивалась помощи на ремонт дома.
Экономисты прогнозируют небывалый рост безработицы в России, а Минтруда предлагает временно отступить от некоторых положений Трудового кодекса.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

ЗАЩИТИТЬ ЗАЩИТНИКА

В компанию к задержанным за одиночные пикеты и оштрафованным за нарушение изоляции в Москве журналистам и муниципальным депутатам добавились еще и адвокаты. 31 мая, в свой профессиональный праздник, они пришли к зданию Следственного комитета России с протестом против произвола полиции и в знак солидарности с коллегами из Кабардино-Балкарии, которые заявили о насилии со стороны полицейских, но в результате сами стали обвиняемыми в нападении на сотрудников полиции.

^{Видеоверсия программы}

Угрозы, избиения и уголовные преследования: адвокаты в России не раз жаловалось на репрессии со стороны сотрудников правоохранительных органов. И эта история в Кабардино-Балкарии взбудоражила адвокатское сообщество. Но многие сторонние наблюдатели отнеслись к ней как к очередному эпизоду в затянувшемся и кажущемся вполне естественным противостоянии защитников и обвинителей.

Embed

Защитить защитника

No media source currently available

0:00 0:03:48 0:00

Заместитель председателя Комиссии Совета Федеральной палаты адвокатов России по защите прав адвокатов Вадим Клювгант рассказал, почему это не так.

Вадим Клювгант: В адвокатской корпорации, на всех ее уровнях, во всех ее сегментах, существует единое отношение к этой ситуации – как к совершенно запредельной, возмутительной, которая находится за гранью всего мыслимого, что может быть совершено в отношении адвоката при осуществлении им профессиональной деятельности.

Это вопрос далеко не только адвокатов и адвокатской корпорации, но вопрос всего общества

Во-первых, это недопустимо по отношению к кому бы то ни было. Во-вторых, если бы это произошло с журналистом, то журналист имел бы все основания ставить вопрос о привлечении к уголовной ответственности совершивших это людей за воспрепятствование журналистской деятельности. Такая уголовная ответственность законом предусмотрена, в отличие от ответственности за воспрепятствование профессиональной деятельности адвоката, которая не предусмотрена никаким законом. И все попытки внести ее в закон каждый раз встречают массированное, агрессивное сопротивление всего силового блока и всех его лоббистов.

А в-третьих, дело в том, что адвокат существует не сам для себя и не сам по себе. И то, что мы с вами сейчас обсуждаем, – это вопрос далеко не только и даже не столько адвокатов и адвокатской корпорации, но вопрос всего общества и каждого его члена, потому что сущность деятельности адвоката заключается в оказании квалифицированной юридической помощи людям, которые находятся в беде, которым эта помощь нужна. В особенности она нужна тем людям, которые задержаны, находятся в изоляции и крайне ограничены в собственных возможностях. И никто, кроме адвоката, в этой ситуации помощь им оказать не может, тем более квалифицированную юридическую помощь по защите от подозрений и обвинений. В этом смысле адвокат при осуществлении профессиональной деятельности – фигура неприкосновенная. И это нужно не самому адвокату, а в первую очередь гражданам, которым необходима его помощь.

У нас в законе об адвокатской деятельности сказано, что запрещено какое бы то ни было воспрепятствование или незаконное вмешательство в эту деятельность. Но это не подкреплено никакой санкцией, никакой ответственностью, что создает основу для произвола. И случаи недопуска адвоката к доверителям, в том числе и сопровождающиеся применением насилия или угроз по отношению к адвокатам: я не могу сказать, что они стали массовыми, но их становится больше и больше. Это приобретает черты некой обыденности, что, конечно же, совершенно недопустимо, неконституционно и причиняет вред фундаментальным основам конституционного строя страны.

Марьяна Торочешникова: На ваш взгляд, в последние два месяца, когда мы все живем в карантинно-пандемийном режиме, можно ли говорить о том, что эти проблемы, давно назревавшие (вроде даже был какой-то конфликт между адвокатским сообществом и представителями правоохранительных органов), стали вылезать наружу? И из-за этого можно говорить о некотором наступлении на право граждан на защиту.

Вадим Клювгант: Да, в период так называемого "режима повышенной готовности" все это обострилось. Действительно, карантинные ограничения используются в качестве дополнительного предлога для ущемления прав, в том числе фундаментальных прав граждан, в том числе права на квалифицированную юридическую помощь. Но я категорически не могу согласиться с тем, что это конфликт адвокатского сообщества и правоохранительных структур. Это конфликт силовых структур и всего российского общества. То есть это абсолютно не какой-то адвокатский вопрос, не адвокатский междусобойчик.

В таких случаях мне всегда непонятно: о чем думают эти люди – люди при должностях, при погонах? Они считают, что всегда будут при власти, что за ними никогда не придут, что они никогда не снимут погоны по каким бы то ни было причинам? Я не могу понять, откуда такое легкомыслие, такая недальновидность! Но я при каждом удобном случае говорю: "Ребята, примеряйте на себя самих то, что вы делаете в отношении других". Ведь когда люди из каких-то полицейских, например, начальников превращаются в обвиняемых, оказываются еще и под стражей (а сейчас это нередко происходит), у них происходит переворот в сознании – они начинают становиться жертвами и говорить: "Караул! Нарушается право на защиту! Безобразие! Произвол!" – забывая о том, что они сами же этому способствовали в меру своих сил, когда были на сильной стороне. Вот такое расщепленное сознание, такая недальновидность и легкомыслие (чтобы не подбирать более грубых эпитетов) – все это просто поразительно!

СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТЗЭКИ

А теперь от адвокатов – к их подзащитным. В Санкт-Петербурге в течение последних двух недель продолжались заседания по так называемому "делу Сети". Группу молодых людей, увлеченных страйкболом, обвиняют в создании террористического сообщества. В Москве тем временем ждут возобновления слушаний по делу "Нового величия" – его участников следствие считает экстремистами. Но правозащитники всех обвиняемых по этим делам называют политзаключенными. Согласно опубликованному на днях докладу Правозащитного центра "Мемориал", в последние два года политзаключенных в России стало в разы больше, чем в начале двухтысячных, причем так стремительно списки пополняются отнюдь не за счет оппозиционеров и гражданских активистов.

Embed

Политзаключенные в России

No media source currently available

0:00 0:02:19 0:00

А как правозащитники определяют, кого называть политзаключенным? И следует ли ожидать столь же стремительного пополнения этого списка в ближайшее время? Вот что рассказал об этом координатор программы поддержки политзаключенных Правозащитного центра "Мемориал" Сергей Давидис.

Сергей Давидис: Под политзаключенными мы в докладе понимаем, во-первых, условно говоря, тех, кого можно называть "узниками совести", то есть людей, которых преследуют исключительно за ненасильственную реализацию своих прав и свобод и прямо обвиняют в том, что они реализовывали права и свободы, либо за какую-то групповую принадлежность – национальную, религиозную, расовую. И во-вторых, это те люди, которых власти преследуют по политическим мотивам или вопиюще незаконно, настолько незаконно, что это существенным образом влияет на уголовное преследование: либо явно избирательно, либо непропорционально общественной опасности того деяния, которое они совершили или которое им вменяется.

В последние годы в России, в частности за два года – 2018–2019, которые охватывает наш доклад, это в первую очередь люди, преследуемые в связи с реализацией права на свободу вероисповедания. Здесь по-прежнему больше всего мусульман, а среди мусульман больше всего людей, которые преследуются по обвинениям в принадлежности к "Хизб ут-Тахрир". Это религиозно-политическая мусульманская фундаменталистская организация, признанная террористической и запрещенная в Российской Федерации без всяких оснований. Ничего террористического они не совершали, и ничего террористического им не вменяется ни в том решении Верховного суда, которым она была запрещена в 2003 году как террористическая, ни в одном из тех уголовных дел (а мы исследовали десятки), которые за эти годы были реализованы против этих людей. Среди них на первом месте люди, преследуемые в Татарстане, а на втором те, кого преследуют в оккупированном Крыму, и в подавляющем большинстве это крымские татары.

Существенно меньшее, но сопоставимое количество лишенных свободы среди Свидетелей Иеговы. В наших списках их не менее 50. Очевидно, что это в чистом виде политзаключенные – люди, которые преследуются за реализацию своего права на свободу совести, свободу вероисповедания.

И конечно, очень большая, значимая и постоянно пополняемая группа – это люди, которые преследуются и лишаются свободы в связи с участием в публичных мероприятиях, в связи с реализацией права на свободу собраний. Константин Котов – это, наверное, самый яркий и вопиющий пример незаконного преследования по этой причине.

А что касается "Нового величия" и "дела Сети", то все фигуранты этих дел тоже включены в наши списки. И это еще одна группа, которую я не упомянул: люди, преследуемые в связи с реализацией права на свободу объединений. Если выделять по этому признаку, то это, вероятно, самая большая группа, потому что сюда подпадают и Свидетели Иеговы, и Хизб ут-Тахрир, и "Открытая Россия", и "Новое величие", и "Сеть", и сторонники Мальцева.

И по-прежнему, несмотря на частичную декриминализацию статьи 282.2, остается актуальным преследование людей за высказывания, и не просто преследование, а лишение свободы. Причем это преследование за высказывания, не призывающие к насилию: именно такие люди попадают в наши списки политзаключенных. И сейчас все более частым является преследование по обвинению в оправдании терроризма.

Насколько мы можем судить, главные страхи российской власти – это реализация конституционных прав граждан на свободу выражения, на свободу собраний и на свободу объединения. Горизонтальное низовое объединение на какой-то идеологической, политической основе – это просто жупел для власти! Она готова идти на провокации, как в деле "Нового величия", для того чтобы криминализовать такое объединение, или на явные подлоги, даже пытки, как в "деле Сети", чтобы запугать общество и этими прецедентами продемонстрировать, что любое политическое объединение чревато страшными последствиями для его участников.

Марьяна Торочешникова: Сергей, с вашей точки зрения, в ближайшее время эти списки будут только пополняться? Или власть готова к тому, чтобы пересмотреть взаимоотношения с представителями общества?

Сергей Давидис: Тот тип авторитарного режима, который существует в нашей стране, использует политические репрессии как совершенно необходимый инструмент подавления. Поэтому естественной логикой таких систем является постоянное увеличение, пусть не слишком быстрое, но неуклонное, числа жертв репрессий и политзаключенных.

Но в последние год-полтора мы столкнулись с некоторой новой реальностью. Существенное падение уровня поддержки власти, рост протестной активности, даже не столько активности, сколько готовности протестовать, изменение ценностных запросов, о котором говорят социологи, – все это создает новую реальность, в которой желание власти наращивать репрессии и сама логика движения этой инертной машины репрессий наталкиваются на противодействие. Примеры на слуху – это и дело Ивана Голунова, и дело по 212-й статье против участников московских протестов, есть и другие, менее известные примеры.

Тем не менее, регулярно возникают ситуации, когда при некотором стечении обстоятельств – благоприятных для жертвы и неблагоприятных для государства – особенно вопиющие случаи политически мотивированных репрессий становятся триггером общественного протеста. Естественно, в этом конкретном случае власть считает за благо отступить. Она не отказывается от линии на наращивание репрессий, потому что у нее, собственно, нет других инструментов, эта машина не умеет по-другому, но она сталкивается с противодействием и в некоторых ситуациях вынуждена отступать.

Я предполагаю, что в ближайшей перспективе мы в еще большей степени будем видеть бодание гражданского общества с властью, в каких-то ситуациях власть будет вынуждена отступать, будет пытаться заходить с другой стороны, в каких-то ситуациях у общества не будет достаточно сил и энергии для того, чтобы отбить человека, и общество будет отступать. Но это в любом случае уже нечто другое, чем то, что мы наблюдали на протяжении многих лет.

Главные страхи российской власти – реализация конституционных прав граждан на свободу выражения, собраний и объединения

Марьяна Торочешникова: И еще немного о заключенных. В прошлом выпуске мы рассказывали об осужденном Василии Путине, которого, по словам руководителя проекта Gulagu.net Владимира Осечкина, регулярно унижают и избивают не только другие заключенные, но и надзиратели колонии номер 9 в Тверской области, где Путин отбывает наказание. На этой неделе стало известно, что вскоре после нашего эфира Первый отдел по расследованию особо важных дел Следственного управления Следственного комитета по Тверской области возбудил уголовное дело по факту превышения сотрудниками этой колонии должностных полномочий в отношении Путина В.И с применением насилия и спецсредств.

МНОГОДЕТНЫ И ОЧЕНЬ ОПАСНЫ

Детей – в интернат, мать – в наручниках в полицию. Чиновники в Оренбургской области забрали детей из многодетной семьи, по официальной версии, из-за ветхого жилья родителей. Дом покупали на средства "материнского капитала" и под контролем тех самых органов опеки, которые сейчас называют его непригодным для жилья. К сотрудникам опеки теперь много вопросов, особенно после того, как видео с силовым изъятием детей попало в Сеть. Рассказывает Иван Воронин.

Embed

Многодетны и очень опасны

No media source currently available

0:00 0:04:47 0:00

На этот раз семье вроде бы пообещали вернуть детей. Но ни один чиновник не назовет вам точное число семей в России, к которым вот так приходят представители опеки с полицейскими или приставами и, ссылаясь на неблагоприятные условия проживания, забирают детей в интернаты. Причем, по словам руководителя программы помощи кризисным семьям фонда "Дети наши" Дианы Зевиной, не существует никаких регламентов и правил того, как должны вести себя представители государства в подобных случаях. И чиновники часто вовсе не думают о последствиях своих действий и о том, как это скажется на детях, которых они вроде как вызвались защищать.

Диана Зевина: Забирать детей таким образом недопустимо. Это причиняет детям очень серьезную психическую травму, с которой они будут жить всю жизнь. И в принципе недопустимо забирать детей, если в семье существуют какие-либо материальные проблемы. Причинами для отобрания может быть только то, что связано с поведением родителей и с их отношением к детям. Бывают ситуации, когда родители жестоко обращаются с детьми, пренебрегают их нуждами, тогда действительно необходимо хотя бы временно забрать ребенка из этой семьи.

Но в большинстве семей, из которых дети попадают в сиротские учреждения, существует привязанность ребенка к родителям. И в большинстве этих семей родители могли бы справиться со своей ситуацией, если бы их семья вовремя получала необходимую помощь. А помощь может быть разной: и материально-бытовая помощь, и психологическая, и юридическая, и помощь с обустройством жилья, и предоставление какого-то временного жилья для проживания семьи, но родителей вместе с детьми.

К сожалению, в нашей стране, несмотря на то, что декларируется политика поддержки семьи, сохранения ребенка в семье, еще недостаточно делается для того, чтобы в реальности право ребенка жить и воспитываться в семье реализовывалось и являлось приоритетным. Часто из семей, где недостаточный материальный уровень, где в плохом состоянии находится жилье или у семьи его вообще нет, где родители просто недостаточно компетентны в социальном плане, в плане воспитания, детей все еще забирают.

Часто родителям предлагают написать заявление о помещении детей в учреждения – в социально-реабилитационный центр, в Дом ребенка, если ребенок маленький, или в Детский дом – на время, как бы для того, чтобы семья за это время решила свои проблемы. Но это очень травмирует детей. И учреждения коллективного проживания – это такая среда, которая, в дополнение к разлуке с родными, тоже травмирует и дезадаптирует детей, и очень мало им помогает вырасти полноценными личностями, наоборот, всячески этому вредит. И за тот период времени, когда дети не находятся в семье, очень маленькое количество родителей решает свои проблемы. Как правило, по нашему опыту, проблемы семьи в этот период только усугубляются, и это приводит к тому, что дети либо вообще не возвращаются в семью, либо остаются в учреждении надолго.

Марьяна Торочешникова: А разве в опеке, в тех службах, которые принимают решения об изъятии, этого не понимают? У них есть какие-то четкие инструкции, когда забирать детей, когда не забирать?

Диана Зевина: У этой проблемы несколько сторон. Это то, что прописано в нашем законодательстве, или то, что, наоборот, в нем не прописано, то есть недостаточно четко обозначено. Это проблема вектора движения всей системы, проблема конкретной профессиональной подготовки специалистов органов опеки и проблема ресурсов. Если говорить о законодательстве, то там действительно прописано, что детей можно и нужно изымать, если существует риск для их жизни и здоровья. Если мы предположим, что у этой семьи в деревенском доме ветхая крыша, может в любой момент обвалиться доска или балка, то это опасно для жизни и здоровья. Но при этом мы понимаем, что риск не исходит непосредственно от родителей. И вот наше законодательство, к сожалению, пока никак этого не различает. Если такой риск есть, и он связан с состоянием жилого помещения, да, формально ребенка можно забрать.

Второй момент, связанный с законодательством: к сожалению, наша система защиты детей пока руководствуется такими глобальными статистическим показателями: проведена ли работа с семьей, предотвращены ли риски... И ситуация конкретного ребенка, его эмоциональное состояние (а это ключевая вещь для его развития), его привязанность никак не учитывается, не определяется. Очень многие факты, известные в современной возрастной психологии: о роли значимого взрослого и привязанности к нему ребенка, – в России тоже хорошо известны, но пока это не те принципы, которыми руководствуется наша государственная система.

И если мы говорим об уровне на местах, в регионах, то у сотрудников органов опеки... Я не хочу делать из них каких-то злодеев, это разные люди, многие из них сочувствуют семье, в первую очередь – детям. Пользу для детей они также понимают по-разному. Часто специалисты органов опеки, с которыми мы общаемся, искренне верят в то, что ребенку будет лучше в детском учреждении, потому что там чистые постели, там не падает крыша – за этим следят, там специалисты, которые специально учились для того, чтобы работать с детьми: педагоги, психологи.

Следующий момент – это недостаток ресурса. За советское время у нас выстроена интернатная система, система детских домов. У них есть здания, материальное обеспечение, кадровое обеспечение. А система поддержки семьи на местах... Очень часто специалисты опеки приходят в семью и видят, что, допустим, не хватает продуктов, ветхое жилье, дома холодно – печка сломалась, не топят. Часто это бывают одинокие мамы, но бывают и полные семьи, и родители, которые вообще не знают, что делать, их не берут на работу, потому что нет необходимых профессиональных навыков, безработица и так далее. Сотрудник опеки приходит в такую семью и понимает, что ребенок здесь оставаться не может, потому что очень холодно, потолок падает на голову, нет продуктов и так далее.

А что можно сделать? Никакого временного жилья у администрации нет, социального жилья нет, возможностей оказать семье помощь продуктами, вещами, ремонтом дома тоже нет. Специалистов, которые умели бы грамотно работать с семьей, устанавливать доверительный контакт и вместе с семьей планировать улучшение жизни так, чтобы ребенок при этом оставался с родителями, тоже нет. А детский дом в области есть, и можно отправить туда ребенка. Там тепло, чисто, там нормальные стены и потолок. Единственное, что может предложить в этой ситуации сотрудник опеки, – это поместить ребенка в сиротское учреждение, часто из лучших побуждений, а часто даже понимая, что это не лучший вариант, но не имея возможности никаким другим образом помочь семье.

Марьяна Торочешникова: То есть получается, что действует какой-то бездумный конвейер. И по большому счету, кроме некоммерческих организаций, сейчас такие семьи-то никому и не нужны.

Диана Зевина: Да. Конечно, в госучреждениях, в тех же социально-реабилитационных центрах, в детских домах, в службах сопровождения, в органах опеки есть неравнодушные люди. Но система работает не так, она работает на показатели. Она выстроена иерархически, у них большое количество отчетности.

И вообще, я бы не завидовала сотрудникам опеки, не хотела бы оказаться на их месте. Они очень сильно перегружены – и работой, и эмоционально перегружены, у них действительно тяжелая работа. Они все время находятся под прессингом того, как бы чего не вышло. А в кризисных семьях действительно могут быть какие-то трагические истории. И сотрудники находятся под прессингом "хороших" показателей – нужно выдать "хорошие", "правильные" показатели. Поэтому существует очень много манипуляций со статисткой, из-за этого очень сложно понять, что там на самом деле происходит.

Несмотря на декларации о том, что у нас все для ребенка, исключительно для семьи, в реальности поддержки семьи очень мало, она недостаточна, она не покрывает тех потребностей, которые есть у семей группы риска по социальному сиротству.

К счастью, есть некоммерческие организации. Нас пока не так много в масштабах всей России, но мы есть, мы занимаемся профилактикой сиротства и продвигаем лучшие технологии, помогаем семьям, обучаем специалистов, как это правильно делать, лоббируем изменения на законодательном уровне. Но пока наших усилий еще недостаточно.

ДЕРЖИТЕСЬ ЗА РАБОТУ!

Пока все идет к тому, что бедных семей в России станет только больше. Российские экономисты прогнозируют кризис на рынке труда, который может привести к масштабным сокращениям и существенному росту числа безработных уже в этом году.

Согласно недавнему исследованию Центра стратегических разработок, наиболее высоки риски ухудшения трудовых условий, включая сокращения зарплаты, принудительную отправку в неоплачиваемые отпуска и увольнения, для молодых сотрудников, женщин и работников старше 45 лет. По данным Минтруда на 2 июня, официальная численность зарегистрированных в Центрах занятости безработных уже достигла 2 миллионов 100 тысяч человек. Но у Министерства есть предложения, как это остановить. Об этом расскажет Наталья Джанполадова.

Как меняется Трудовой кодекс на время пандемии

Embed

Как меняется Трудовой кодекс на время пандемии

No media source currently available

0:00 0:02:08 0:00

Большинство специалистов в области трудового права, мягко говоря, недоумевают в связи с появлением подобных предложений от Минтруда. Адвокат Ксения Михайличенко, например, считает, что существующих проблем они не решат, но создадут новые.

Ксения Михайличенко: Этот документ был написан очень быстро, и в нем очень много непроработанных моментов, которые в течение этого года могут очень сильно ухудшить как положение работника, так и положение работодателя, а также усложнить работу судов. Кроме того, даже в такой редакции, как сейчас, его нужно было принимать 30 мая, когда все ушли на оплачиваемые нерабочие дни. А сейчас некоторые из этих пунктов либо вообще не актуальны, либо приведут к огромному количеству судебных споров. Более того, оказывается, что работодатель просто не знал, он не мог действовать так, как написано в этом постановлении правительства. И получается, что таким обратным действием работодателя поставят не в самые благоприятные условия.

Один из пунктов в этом постановлении говорит о том, что в течение этих нерабочих оплачиваемых дней можно было увольнять людей только по соглашению сторон либо по собственному желанию, по всем остальным основаниям нельзя, даже по сокращению штата, которое началось до пандемии. Например, человека уведомили о сокращении с 17 февраля, соответственно, с 17 апреля его должны были уволить. И очень многие компании сокращали людей в апреле и в конце марта. И вдруг сейчас правительство говорит: "Нет, вы не должны были их сокращать, вы должны были перенести дату сокращения на ближайший рабочий день".

Пока все идет к тому, что бедных семей в России станет только больше

И еще очень большой вопрос для всех. Формально после майских праздников у нас уже нерабочие оплачиваемые дни, установленные президентом. А ограничительные меры устанавливаются у нас главами субъектов. Будет или не будет на эти дни применяться постановление правительства? В Москве сейчас очень большой вопрос: что это за дни сейчас, как они должны оплачиваться – для тех компаний, которым разрешено работать по указу мэра? Вот этот момент в постановлении правительства никак не отражен.

Еще одно положение поставит в затруднение работодателей: нельзя было вводить простой во время неоплачиваемых рабочих дней. А большинство компаний, которые фактически не смогли работать, прямо применяли Трудовой кодекс, в котором указано, что если происходит приостановка работы по каким-то объективным факторам, то необходимо вводить простой и платить две третьих от зарплаты. Если сейчас будет принято это постановление правительства, работники пойдут в суды.

Для работников есть не очень хорошее положение в части непродления отпусков на время оплачиваемых нерабочих дней, потому что формально они, конечно, должны были бы продлеваться. И там есть еще такое положение, что если отпуск вне графика, то он оплачивается не как установлено в Трудовом кодексе – за три дня до ухода в отпуск, а по соглашению сторон. И тут работодатель может сейчас продавливать пункт о выплате через месяц, два, когда у него появится прибыль, а работника он отправляет в отпуск, и тот уходит вообще без денег и ждет, когда ему выплатят отпускные.

Последний пункт касается перевода на удаленную работу, причем понятия "удаленная работа" в Трудовом кодексе вообще не существует. У нас есть "дистанционная работа", по которой нужно обязательно заключить дополнительное соглашение к трудовому договору. А здесь законодатель говорит о каком-то новом типе. И самое интересное: он говорит, что не нужно заключать допсоглашение, а просто работодатель должен издать приказ о переводе на удаленную работу. И тут, я думаю, будет очень много споров между работниками и работодателями, потому что они фактически меняют существенные условия трудового договора. Работник вместо определенного рабочего места в офисе вдруг должен работать из дома просто по приказу работодателя, то есть без принципа соглашения сторон, который является базовым в трудовом законодательстве. С одной стороны, это упростит процедуру перевода на удаленную работу, на которой сейчас все фактически и работают, но с другой стороны, насколько это актуально? Во-первых, это все-таки было в самый разгар эпидемии – в марте, апреле и мае, а во-вторых, не будет ли это ухудшать положение работников, которые объективно не готовы работать из дома, а их в принудительном порядке просто приказом переводят на удаленную работу? Этот пункт необходимо дорабатывать и все-таки предусматривать обязательное согласие работника.

Марьяна Торочешникова: В Конфедерации труда России также недовольны проектом постановления правительства "Об особенностях правового регулирования трудовых отношений в 2020 году". Здесь отмечают, что этот проект значительно ухудшает положение работников и идет вразрез с Конституцией страны. По сути, считают в Конфедерации труда России, речь идет о попытке "без введения чрезвычайного положения актом правительства ограничить конституционные права работников в отсутствие к этому оснований".

Вот как оценивает текущую ситуацию на рынке труда руководитель правового департамента Конфедерации труда России Олег Бабич.

Олег Бабич: В обычное время, до пандемии, у нас так называемая "текущая" безработица составляла, в зависимости от сезонности, от 400-х до 500 тысяч человек. Как правило, человек, встававший на учет в Службу занятости, в течение трех месяцев без проблем находил работу. Сейчас мы имеем безработицу более миллиона, как заявил наш президент, а по неофициальным оценкам, безработица составляет, наверное, порядка четырех миллионов. А если еще добавить к этому людей, которые находятся в так называемых "отпусках без сохранения заработной платы", то реальная безработица может приближаться к семи-восьми миллионам.

К сожалению, те меры поддержки, которые принимало государство, с одной стороны, недостаточны, а с другой стороны, запоздали. В мае, когда выступал президент, на-гора был выдан уже более-менее серьезный пакет помощи бизнесу, в том числе по сохранению рабочих мест. Но это было сделано через полтора месяца после того, как все началось, когда уже столько людей оказалось на улицах, в вынужденных отпусках. Понятно, что это нужно было делать на месяц раньше.

Конечно, нужно увеличивать размеры пособия по безработице. Сейчас 12 тысяч 300 в регионах, а в Москве 19: это несерьезно. Это коснулось тех людей, которые были уволены после 30 марта по невиновным обстоятельствам. А как быть с теми, кто, допустим, был уволен 29 марта? На них это не распространяется. И что делать с миллионами самозанятых, которые также потеряли работу, и порядка полутора месяцев их вопросы вообще никак не решались?

Безусловно, начнет происходить какой-то возврат. Сейчас снимаются какие-то некоторые формальные ограничения, люди выходят на работу. Но нужно ведь учитывать, что есть серьезные проблемы в экономике в целом. Очевидно, что сейчас из-за того, что много людей потеряли доход, какие-то отрасли будут иметь проблемы со спросом на предлагаемые ими товары или услуги не первой необходимости. В этом смысле снятие формальных барьеров не обязательно приведет к восстановлению бизнеса, а это, естественно, будет отражаться и на рынке труда. В ближайшие месяцы ситуация явно не стабилизируется.

Многое будет зависеть от работы правительства. Если они будут принимать эффективные меры, не только "закручивать гайки" и запрещать, но реально помогать людям... На протяжении почти 20 лет мы складывали в кубышку всю сверхприбыль, которую государство получало от нефтяных и газовых доходов, и предлагали: "Давайте мы эти деньги потратим на то, на се". А нам говорили: "Нет, это все на "черный" день". Наверное, сейчас как раз и настал этот "черный" день. Если сейчас государство не начнет активно помогать людям восстанавливать всю эту ситуацию, ни о какой нормальной стабилизации речи быть не может: проблемы будут только усугубляться.

Марьяна Торочешникова

[email protected]

Подписаться