• Уходящий 2020 год оказался самым тяжелым, сложным и непредсказуемым в XXI веке.
• Пандемия коронавируса и локдаун, "обнуление" Путина и отравление Навального, протесты в Хабаровске и полицейский террор в Беларуси – вот лишь некоторые его приметы.
• У многих экспертов есть ощущение некоего рубежа, ведь любая ситуация кризиса таит в себе не только трудности, но и новые возможности.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Сергей Медведев: Сегодня мы обсудим итоги 2020 года. В студии Борис Горозовский, экономический обозреватель и автор телеграм-канала Events and Texts. Ждем также Оксану Мороз, культуролога, доцента НИУ ВШЭ.

Хочется начать по-булгаковски: "Велик был год и страшен был год 2020-й от Рождества Христова". Действительно, очень тяжелый год. Но в китайском языке один и тот же иероглиф обозначает и кризис, и возможность. Что мы узнали о себе? Какие новые возможности увидели в 2020 году? Обсудим три вещи – это слово года, книга года и человек года.

^{Видеоверсия программы}

Корреспондент: 2020 год оказался одним из самых непредсказуемых и тяжелых в XXI веке: пандемия коронавируса с миллионами жертв во всем мире, ее удар по мировой экономике и системам здравоохранения, обвал нефти и падение курса рубля, самоизоляция, мировой локдаун и удаленная работа, закрытие границ, расовые бунты и снос памятников, обнуление сроков Владимира Путина, протесты и полицейский террор в Беларуси, Джо Байден и Камала Харрис на обложке Time в номинации "человек года".

В России, по версии Яндекса, главными словами года стали "карантин", "пропуск" и "конституция". Институт Пушкина выделил слово "обнуление". Оксфордский словарь вместо одного слова выпустил целый отчет, в котором лингвисты проанализировали новые языковые веяния в 2020-м. Британский словарь Коллинза остановился на слове "локдаун" – всеобщий застой и остановка привычной жизни людей.

Сергей Медведев: Борис, какое для вас главное слово года?

Борис Грозовский: Я думаю, "обнуление".

Сергей Медведев: И оно очень метафорично, ведь произошло обнуление не только президентских сроков Путина, но и как бы всей жизни в целом.

Борис Грозовский: Да, это слово связано и с вирусом: как бы обнулилась, замедлилась, замерла социальная жизнь. Люди перестали выходить на улицы городов, намного реже стали собираться на конференции в университетах, в кафе и так далее. Жизнь поставлена на паузу.

Сергей Медведев: Терешкова ввела это слово в начале года. Я даже и не припомню его раньше. Это абсолютнейший неологизм.

Борис Грозовский: В глазах многих людей смысл всей этой операции с Конституцией совершенно очевиден. Ему это, конечно же, припомнят. Не надо думать, что народ уж настолько зомбирован телеящиком, что ничего не понимает. Всем очевидно, что поправки к Конституции принимались с единственной целью – получить возможность дополнительных сроков. В этом смысле обнулилась и путинская популярность, и легитимность политического режима, поэтому сразу после поправок к Конституции ему приходится значительно увеличивать репрессии и на законодательном уровне, и в практическом применении.

Сергей Медведев: А какое слово будет главным для нашего пражского коллеги Александра Морозова? Александр, в Праге в локдаун карпов продают на улицах?

Александр Морозов: Да, на каждом углу продаются карпы, несмотря на то что с 27 декабря не только в Чехии, но и в соседних странах меры ужесточаются.

Сергей Медведев: Что, нет толпы на Карловом мосту или все в масках?

Александр Морозов: Толпы на Карловом мосту теперь нет, потому что нет туристов. Все в масках, конечно, но при этом хорошо видно, что праздничные дни: город живет довольно активно. Все двинулись в магазины, закупаются продуктами для того, чтобы провести время дома, теперь практически до 22 января.

Сергей Медведев: Что для вас стало словом года?

Александр Морозов: Нельзя не согласиться со словом "обнуление", но в глобальном смысле это, конечно, "пандемия". Мой выбор здесь связан со словом "заражение", но не только в медицинском смысле.

Сергей Медведев: Как знаменитый фильм Стивена Содерберга 2011 года, который до последнего слова предсказал то, что произойдет с нами в 2020-м. Это один из удивительных примеров предсказания социальной и политической реальности.

Александр Морозов: Та вирусность, о которой мы много думали применительно к современному массовому миру, вирусность медиа, например, которую долго обсуждали, теперь продемонстрирована нам на природном уровне: вот эта заражаемость как некая проблема – все это быстро вспыхивает и распространяется. Тут есть и вторая сторона: заражение порождает вокруг себя коробку карантина, и эта коробка создает аккумулятор энергии этой пандемии. В начале ХХ века в модерне было такое важное понятие: "священный ужас". Это всего-навсего сложные чувства, которые человек переживает, когда ему явлено нечто надчеловеческое, то есть боги. Конечно, наша пандемия – это ни в коем случае не священный ужас, это такой маленький ужасик, но, тем не менее, в его восприятии проглядывают узнаваемые черты раннего модерна. Надо сказать, что такие вещи не только являются ограничителями в социальном плане или могут порождать депрессию на персональном уровне, но на масштабном социальном уровне они представляют собой генератор энергии, который потом с огромной силой выплескивается в каком-то культурном, военном, политическом, социальном направлениях.

Сергей Медведев: Еще одно важное слово – "самоизоляция". Мы все время вспоминаем начало ХХ века в связи с какой-то рубежностью, с Первой мировой войной, с 1914 годом, может быть, с 1918–19-м, когда была эпидемия "испанки". Есть ощущение закончившегося большого периода. Мы вошли в какое-то новое состояние, и прежнего уже не будет, прошлое не вернется.

Александр Морозов: Не хочу говорить о какой-то апокалиптичности и выступать как религиозный пророк, но ощущение такого the end of history (конца истории, англ.) в этом немного есть. Может быть, дальше будет, наоборот, мощный мир новизны, новых социальных, мироустроительных энергий: это вполне возможно, и некоторые черты этого я даже уже вижу. Но, тем не менее, есть ощущение какого-то важного перелома.

Борис Грозовский: В качестве третьей кандидатуры на слово года я предложил бы не "самоизоляцию", а "социальное дистанцирование". По-русски оно звучит довольно-таки бюрократически, как нечто официальное, а в английском это воспринимается совсем не так. Social distance – это те действия, которые люди, сорганизовавшись, должны предпринять для того, чтобы минимизировать заражение. И это вовсе не самоизоляция.

Сергей Медведев: Это общественное благо. Таким же общественным благом является и маска, например.

Борис Грозовский: Ты не заперся в коробку, не стал асоциален, наоборот, ты предпринимаешь некоторые действия, которые требуют от тебя усилий, небольших инвестиций ради общего блага.

Сергей Медведев: Саша, для вас этот год – это год разъединения или год солидарности?

Александр Морозов: Для меня это точно год солидарности. Я ясно вижу проявление вполне сознательных чувств солидарности и сочувствия, которые явлены в этой истории с пандемией. Пандемия вошла в каждый дом информационно, то есть она в каком-то смысле оказалась даже масштабней по пробуждению солидарности, чем чернобыльская авария. Это чрезвычайно важный опыт. Я много думал о том, насколько важно даже, скажем, для Европейского союза сначала ощущение разъединения, а затем – единства. Благодаря этой коробке, в которую попали, мы все мгновенно оказались вовлечены в новую персональную творческую энергию (больше от себя требуем, больше пишем), а с другой стороны, мы как-то проредили, причесали, простроили заново свои коммуникации с помощью средств связи, заново посмотрели на них.

Борис Грозовский: На примере множества стран Европы и отдельных районов США можно сказать, что лучше справились с пандемией те города и районы, где выше социальный капитал. Им в большей мере удалось прибегнуть к социальному дистанцированию и раньше остановить распространение болезни. По второй волне вируса таких исследований пока нет, но уже очевидно, что Россия очень плохо выдержала этот экзамен, особенно это заметно в нынешнюю вторую волну с практически полным отсутствием мер предосторожности. Очень велико количество избыточных смертей. Где выше социальный капитал, там ниже количество избыточных смертей в 2020 году.

Сергей Медведев: Боюсь, что Россия очень плохо себя показала, потому что в первую волну был страх и были попытки какой-то политики со стороны власти. А во время второй волны пошел полностью российский сценарий, все на все махнули рукой: власть – на население, население – на вирус. Российский классический способ российского ношения маски – на подбородке или с открытым носом.

Борис Грозовский: Очень плоха ситуация со здравоохранением в регионах. Региональные больницы даже в столицах регионов буквально задыхаются – некуда класть людей, нечем кормить, нечем лечить.

Сергей Медведев: Я знаю случаи, когда в Астрахань вызывали частную скорую помощь из Москвы. Машина шла 20 часов до Астрахани, потом столько же обратно.

Борис Грозовский: А у меня человек прилетел из Калининградской области в Москву, чтобы полечиться.

Сергей Медведев: Саша, а в Праге с ношением масок все в порядке?

Александр Морозов: Здесь очень высокая дисциплина. Даже когда было ослабление мер, на улицах уже можно было не надевать маску, а на остановках надо было надевать. А когда объявили, что правительство принимает решение о новом уровне мер и надо носить маску везде, то мгновенно стало видно, в Праге во всяком случае: 90% людей – в масках. В провинции этого меньше.

Сергей Медведев: Чехи – дисциплинированные. Они – "другие славяне". Неслучайно там и "Шкоду" собирают, и ботинки Baťa делают.

Книга года для меня – это "Дебютант" Сергея Лебедева. Это русский автор, который очень широко публикуется на Западе, но не так хорошо известен в России. Роман написан еще до отравления Алексея Навального, но уже после отравления Скрипалей. Это книга о кремлевских ядах, о тех, кто их изготавливает, о моральных дилеммах, которые перед ними стоят. Сергей Лебедев с нами на связи.

Скажите, вас пугает или, наоборот, "радует" такое совпадение с тем, что произошло с Навальным?

Сергей Лебедев: Конечно, пугает. Слава богу, наш "берлинский пациент" остался жив, и поэтому мы можем даже веселиться и смотреть на все его дальнейшие расследования. Но то, что они не остановились после Скрипалей, конечно, фантастически пугающая тенденция. Это какое-то новое зло, про которое нам всем еще стоит подумать.

Сергей Медведев: "Дебютант" – это парафраз "Новичка", название смертельного яда. Когда родилась идея книги?

Сергей Лебедев: Немедленно после отравления Скрипалей. В новостях стало мелькать название "Шиханы", которое сейчас мелькает снова. Никто про них никогда не слышал. Но я перед этим изучал историю тайного военного сотрудничества Советской России и Германии и знал, что "Шиханы" – это секретный совместный полигон Рейхсвера и Красной Армии, основанный в 27-м году. И, осознав, что у "Новичка" такая тень в прошлом, у него есть генеалогия, это не просто сегодняшнее или вчерашнее зло, я понял, что хочу писать этот роман.

Сергей Медведев: История политических убийств и отравлений, совершенных ФСБ и спецслужбами дружественных СССР стран, достаточно богата. Вспоминается и болгарский диссидент Марков, и другие случаи, то есть это достаточно долгая традиция.

Сергей Лебедев: Мы можем поделить историю отравляющих веществ в ХХ веке на две стадии: Первая мировая война и Холокост – это массовые сюжеты, и холодная война, когда массовые боевые отравляющие вещества уступили место индивидуальным, которые вносятся как укол, нацеленные на одного-единственного человека. Я думаю, мы еще очень многого не знаем. В практике Штази это употреблялось очень часто. Вспомним 2017 год, Куала-Лумпур, Ким Чен Нам, сводный брат Ким Чен Ына: фактически под камеры, на публику… Это новое зло больше не прячется.

Сергей Медведев: Да, в каком-то смысле это такая история ХХ века от "Ипра" до "Новичка", от массового убийства до точечного.

Сергей Лебедев: Причем поразительная вещь заключается в том, что Портон-Даун под Солсбери, та самая химическая лаборатория, где отслеживали "Новичок" в деле Скрипалей, был создана в 1916 году как ответ на немецкое применение иприта.

Сергей Медведев: Все в истории связано. Мы видим, как разворачивается скандал вокруг Навального: "так называемый гульфик", синие трусы и прочее. Мне кажется интересным происходящее со спецслужбами: и ГРУ, и Петров-Боширов, и ФСБ, и эти какие-то забытые чеки от такси, и абсолютно любительское поведение с мобильными устройствами – все это разоблачает миф о всемогуществе спецслужб, о страшной силе, которая сидит в каждой щели, ведь при этом она оказывается абсолютно комичной, как в фильме братьев Коэн "После прочтения сжечь". Идет некое расколдование зла?

Сергей Лебедев: С одной стороны, да. Нам остался в наследство железобетонный строгий образ людей, у которых хорошая техника, хорошие костюмы, и они все умеют делать. Но с другой стороны, я бы не увлекался этой игрой. Может быть, она и корявая, эта спецслужба, она и в советское время такой была, но, тем не менее, мы все сидим тихо и головы не поднимаем. В этом смысле она вполне эффективна, даже такая криворукая, не соблюдающая конспирацию и действующая так, как она действует.

Сергей Медведев: Цитата на обложке вашей книги – "Лучший яд – это страх". И в самом деле, в смысле производства страха ФСБ достаточно эффективна, и может быть, даже эффективнее оттого, что эти отравления настолько очевидны, всюду торчат уши: страх от этого не меньше.

Борис Грозовский: Еще одна книга совсем в другом жанре, но примерно о том же вышла в этом году – это "Свои среди чужих" Андрея Солдатова и Ирины Бороган: политэмигранты и Кремль, агенты, соотечественники, враги режима. Андрей и Ирина рассказывают о том, как ВЧК, КГБ, ФСБ, спецслужбы во всех своих ипостасях работали с теми, кто уехал за границу, но остался враждебен советскому или нынешнему российскому политическому режиму: как этих людей вербовали, травили, пытались сделать союзниками, заставив работать на себя: от Троцкого до современности.

Сергей Медведев: Убийство Троцкого – очень хороший пример, ведь сейчас часто говорят: "Зачем Путину было убивать Навального? Кому он нужен?" Точно так же тогда говорили: "Зачем Сталину убивать Троцкого?" Тут можно ответить вопросом на вопрос.

Борис, ваш выбор: книга года?

Борис Грозовский: Это книга Ильи Яблокова "Русская культура заговора. Конспирологические теории на постсоветском пространстве". Илья – прекрасный социолог и исследователь медиа. В этой книжке он показывает, как и в каких ситуациях люди прибегают к конспирологическим теориям для того, чтобы объяснить реальность. Он показывает, что теории заговора – это не паранойя, что часто мы действительно либо можем чего-то не знать, либо не знаем о реальных связях между разными вещами, людьми и явлениями. В этом смысле прибегание к таким теориям – это своего рода новая норма. Люди делают это, когда у них есть некоторый избыток информации, а в такой ситуации мы находимся постоянно. Мы действительно не знаем, откуда к нам пришел этот вирус: из секретной лаборатории в китайском институте или от какого-нибудь животного.

Сергей Медведев: Зазор между избыточным потоком информации и неспособностью ее структурировать.

Борис Грозовский: Очень сложно отличить настоящее знание от ненастоящего. То, что кажется плодом больного воображения, может оказаться реальностью. Взять даже историю с "Новичком", секретные химические лаборатории, которые на протяжении полувека разрабатывают эти яды. После деклараций о том, что никакого химического оружия нет, испытания секретно продолжают проводиться. Мы можем догадываться, к каким людям это было применено раньше. Но это чисто конспирологическая теория, если на нее взглянуть рационально, с трезвым рассудком. Такого быть не может.

Сергей Медведев: И какой разгул конспирологии в связи с ковидом! Я думал, что у меня в окружении трезвомыслящие люди, но нет! Даже хорошие друзья начинали писать мне среди ночи: а, это все китайцы, чтобы уронить рынок, это заговор правительств, заговор большой фармы... Удивительно, как человеческое сознание, столкнувшись с большой неопознанной реальностью, начинает тут же производить мифы!

Борис Грозовский: Нам в принципе трудно смириться с тем, что какое-то событие не имеет причины, смысла, не целенаправленно к чему-то. Соответственно, наш разум так устроен, что начинает пытаться объяснить: а может быть, это 5G, а может быть, это придумали правительства?

Сергей Медведев: Слава богу, в России не было вышек 5G, а то в Британии их уже начали ломать.

Борис Грозовский: "Может быть, это правительства, которые хотят подсадить нас под замок и ввести всех в электронную базу, а потом оценивать, может быть, еще что-то?"

Сергей Медведев: Жидкая вакцина от Билла Гейтса.

Борис Грозовский: Кстати, Россия на одном из первых мест по недоверию к вакцине.

Сергей Медведев: Да, мало людей хотят сейчас прививаться "Спутником", очень высок уровень недоверия. И, вообще, ВИЧ-диссидентство, антиваксерство очень сильно развито в России.

Борис Грозовский: При этом, если рассуждать здраво, мы не можем считать пользу от этих вакцин доказанной, но вполне можем быть уверенными, что вреда-то они уж точно не принесут.

Сергей Медведев: Речь идет о базовом доверии к науке. Это все надо ставить в общий контекст с астрологическими прогнозами, которые публикуются наряду с прогнозами погоды, с гигантскими мельницами слухов типа РЕН ТВ, производящими "битвы экстрасенсов" и тому подобное. В России это часть такого архаического поворота, архаизации сознания с недоверием к науке, к рациональности.

Борис Грозовский: Но ведь он очень сильно используется в политике. Нам рассказывают, что многие страны мира спят и видят, как бы унизить Россию, которая является единственным хранителем традиционных классических ценностей.

Сергей Медведев: И эта теория заговора говорит о временном социальном поражении России в борьбе с коронавирусом, потому что это признак недоверия людей к государству, к той информации, которую они получают из официальных источников, а также недоверия людей друг к другу. Как ни посмотри, особенно во время второй волны ковида, в смысле и социального капитала, и ношения масок, и соблюдения социальной дистанции и социальной дисциплины, и интерпретации того, что происходит, Россия, конечно, оказалась на очень слабом месте.

К нам присоединяются культуролог Оксана Мороз, а также Сергей Смирнов, главный редактор "Медиазоны".

Сергей, кто для вас является человеком года?

Сергей Смирнов: В России хочется назвать Алексея Навального с его расследованием. Я бы еще назвал человеком года Марию Колесникову из Беларуси. Она не уехала из страны, сидит в СИЗО, стала лицом протеста.

Сергей Медведев: Во главе белорусского протеста изначально встали три женщины. Мы помним, как протестовали против насилия марши белорусских женщин. Совершенно фантастическое противоречие – мрачная, черная мужская патриархальная машина ОМОНа и одетые в белое женщины!

С нами на связи блогер Анастасия Захаревич, белоруска, которая пострадала в ходе протестов, дважды была в заключении.

Анастасия, скажите, у людей, которые выходят на улицы Минска, есть какое-то представление о том, к чему это должно привести? Или это просто чувство морального долга?

Анастасия Захаревич: Я не вижу тут противоречия. Это, конечно, моральный долг: я должна – и я иду. При этом, конечно, все должно закончиться сменой власти, расследованием преступлений, которые начали происходить с августа в большом количестве, а также расследованием старых преступлений.

Сергей Медведев: А сохраняется вера в то, что режим где-то дрогнет и произойдет смена власти и наказание виновных?

Анастасия Захаревич: Я вижу по кругу знакомых и как журналистка, что веры очень много. Есть даже определенная уверенность в том, что назад это уже не повернуть. Вопрос в том, как скоро придет победа.

Сергей Медведев: А градус протеста ослабевает сейчас, с приходом зимы, с праздниками? Или это примерно то же самое количество людей и та же решимость у выходящих?

Анастасия Захаревич: Он не ослабевает, но трансформируется, потому что зима диктует немножко новые форматы. На протест влияют разные нюансы. Например, когда пришел новый министр МВД, протесты начали немножечко меняться, потому что повысился градус насилия со стороны властей.

Сергей Медведев: Вам своими глазами довелось видеть акты насилия, испытывать акты насилия во время вашего заключения?

Анастасия Захаревич: К сожалению, да, приходилось видеть, как били людей. Меня не избивали.

Сергей Медведев: Меняется ли отношение к России? Какова ее роль для протестующих?

Анастасия Захаревич: Больших разговоров об этом нет, ведь это исключительно наш внутренний вопрос, хотя, конечно, периодически возникают опасения, что Россия может каким-то образом отыграть тут свою роль.

Сергей Медведев: Есть ли в происходящем элемент национального движения, национального возрождения? Главная мотивация – это справедливость, наказание Лукашенко, необходимость добиться смены режима? Или это все-таки чувство, что должна родиться новая Беларусь и во всем этом есть очень сильный национальный компонент формирования белорусской политической нации?

Анастасия Захаревич: Смена режима и нужна для того, чтобы родилась новая Беларусь. Безусловно, нужна справедливость, нужно расследование преступлений, нужна смена власти и таким образом, будет новая политическая ситуация.

Сергей Медведев: Оксана, кто для вас – человек года?

Оксана Мороз: Для меня человек года, по крайней мере один из многих, которые объединяются в движения, это Марта Лемпарт, одна из лидеров (лидерок) женского движения, я бы сказала, освободительного движения в Польше, выступающего против решения Конституционного суда о запрете абортов, которое поддерживается консервативными правыми движениями внутри страны и приводит к торжеству правого консерватизма. Так называемые "черные" марши, "черные" протесты проходили еще четыре года назад, но сейчас это достигло очень важной точки. С одной стороны, это некоторая попытка сказать "нет" – правому национализму и консервативным движениям. Это некоторый голос против очень консервативной позиции церкви, потому что церковь сейчас прикрывается в том числе националистами для защиты своих территорий, своего голоса. И одновременно это попытка сказать не просто "мое тело – мое дело", а больше разговоры о равноправии, в том числе гендерном.

Это отличный пример того, как разные движения за права женщин превращаются в протестные движения, в систему поступков, а не только в апелляцию к праву, например, или к этике, как это было в большом движении #MeToo или в российском движении #ЯНеБоюсьСказать. А с другой стороны, это очень большой разговор про то, как обретают голоса разные субъекты и как они организуют свои действия, ведь это прекрасное национальное польское женское движение часто апеллирует в организации своих действий, например, к белорусам.

Сергей Медведев: Интересно, что 2020 год, ситуация ковида развязала многие узлы, связанные с правами человека. Она очевидно подтолкнула движение BLM. Это совершенно фантастический всплеск движения за права человека, сравнимый с 1968 годом. Она изначально подняла белорусские протесты. На этом фоне происходят и протесты в Хабаровске, и польское движение. Мы видим, как повсюду в мире приходят в движение большие массы людей.

Оксана Мороз: Здесь есть еще один компонент. Сейчас земной шар превратился из очень прозрачного пространства в пространство лабиринтов. У людей осталось очень мало способов трикстерского избегания ситуации. Те же полячки раньше могли поехать за рубеж и произвести необходимую операцию, а сейчас такой медицинский туризм невозможен. Соответственно, они говорят о том, что снова возникает абортивное подполье, они оказываются изолированными в стране, где очень сильны запретительные тенденции, и у них нет возможности положиться на кого-то, кроме самих себя, они вынуждены заявлять о себе. По-моему, очень многие движения примерно про это: люди почувствовали, что только у них самих есть способность вернуть себе права.

Сергей Медведев: Ковид еще раз поставил вопрос о невероятной неуклюжести, архаичности, устарелости патриархального мужского мира.

В России тоже одним из лиц протеста становится женщина – Юлия Галямина. Она выходила, реализуя свое конституционное право на протест, на одиночный пикет, а сейчас ждет приговора по "дадинской" статье.

Юлия Галямина: Если на процесс придет много людей, возможно, это будет условный срок, если нет, то может быть и реальный. Я к этому готова. Будут продолжать закручиваться гайки, но при этом этот год принесет нам очень много разных политических событий. Это важный год, год выборов в Госдуму. И даже на фоне всего этого закручивания гаек люди все равно хотят иметь своих представителей во власти, и то, что их будут лишать этого права, будет накалять обстановку. И мы не знаем, чем это может закончиться.

Сергей Медведев: Юлия Галямина – несомненно, еще один человек года, очень тяжелого политического года в России, ведь власть использовала и эпидемию коронавируса, и изменение Конституции, фактически конституционный переворот для закручивания гаек. Утратив народную легитимность, власть, так или иначе, вынуждена переходить к репрессиям как к способу обоснования своего права.

Борис Грозовский: Юлия очень стойкий политик. Она дает очень хороший пример того, как можно идти с низов, работая муниципальным депутатом, отстаивая скверы, пруды, деревья и так далее, того, как человек постепенно входит в большую политику. Юлия – образец примерно таких же политиков, каких мы видели в этом году в Беларуси: Колесникова, Тихановская. Это очень сильные люди, которые не боятся за себя, могут разговаривать на одном языке с очень широкими массами, и в этом смысле они действительно опасны.

Сергей Медведев: Кстати, поэтому власть, как я понимаю, в новой политической реформе хочет окончательно прикрыть последнюю стезю независимой политики – муниципальную. Возможности существования таких независимых муниципальных депутатов уже не остается.

Борис Грозовский: По крайней мере, это будет еще сильнее затруднено.

Сергей Медведев: Борис, ваш человек года.

Борис Грозовский: Навальный, но, наверное, в том смысле, что политику удалось выжить, избегнуть неприятностей. И дальше совершенно виртуозно сыгранная роль трикстера, Иванушки-дурачка, который не только ускользает от своих преследователей, очень сильно превосходящих по силе, но и начинает их дурачить: то гребень он достал из кармана – лес вырос, то еще что-то. Это очень красиво, это в духе русских сказок, когда у человека меньше возможностей, а он начинает дурачить своих преследователей, и роли меняются. Вчера замечательный поэт Ольга Седакова вспомнила цитату из "Вальпургиевой ночи" Венедикта Ерофеева. Врач спрашивает у одного из пациентов психической больницы: "Как вы относитесь к вашей маме? Любите ли вы ее?" И пациент тот же самый вопрос адресует доктору: "А вы, доктор, как, вы-то любите свою маму?" Вот это переворачивание ролей: кто здесь власть? Власть – это тот, кто имеет право задавать вопросы: где был, что делал, почему участвовал, кого привлек, почему вышел на площадь и так далее. А тут роли-то меняются! И вот вчерашняя жертва звонит преследователям и начинает задавать вопросы. Это очень красиво, это поступок человека, имеющего право на власть.

Сергей Медведев: Да, Навальный очень сильно себя повел. И непонятно еще, как это все закончится, впустят ли его обратно в Россию или появится новое уголовное дело, но в целом он, очевидно, вырастает как лидер протеста и остается единственным политиком в России.

Оксана, а почему это не меняет политические воззрения людей и политический ландшафт? Почему никто не протестует?

Оксана Мороз: Мне кажется, что в данной конкретной точке после этого прекрасного расследования, после этого не менее замечательного звонка активизируется какая-то скорее смеховая энергия, чем энергия протеста, хотя, насколько я знаю, люди выходили протестовать, в том числе с элементами нижнего белья, которых тут же забирали.

Сергей Медведев: Да, Виталия Манского задерживали на Лубянской площади.

Оксана Мороз: Человек выбрал очень понятное место, очень понятный артефакт, очень понятный жест. Для того, чтобы это стало массовым протестом, нужно, чтобы массы людей присвоили себе не активистскую, но деятельностную позицию. А сейчас, особенно после того, как люди видели этот совершенно замечательный пранкерский звонок, у всех, и у сервильных людей, и у людей более протестно настроенных, и у тех, кто в серой зоне (ни за, ни против), возникло жуткое ощущение заброшенности. Ведь очевидно, что мы живем в таком пространстве, которое не регулируется никак, кроме как в ручном режиме и вслепую. И это порождает огромный страх. Способ справиться со страхом – это скорее посмеяться, наделать мемчиков. На самом деле это тоже помогает Навальному, потому что делает его не только политиком, но и культурным героем, и это важно, так как он получает прописку во всех культурных пространствах. Но с точки зрения активизации протеста это, конечно, не работает, в том числе и потому, что, если вы обратили внимание, последние видео Навального сделаны с огромным элементом юмористического контента.

Сергей Медведев: Протест и деятельность Навального превращаются в такой инфотейнмент, такой протестотейнмент. Люди едят попкорн и смотрят: а что еще они подкинут, а что сделает власть, а что ответит Навальный, а посмотрим медиа... И в результате политика идет своим чередом, жизнь идет своим чередом, а люди смотрят очередную, 105-ю серию сериала. Такая сериализация жизни и развлекательный формат, который замещает собой человеческое действие.

Мне пришла в голову ленинская цитата. Есть в Швейцарии деревня Понтрезина, где Ленин скрывался последние месяцы перед тем, как приехать в Россию в апреле 1917 года. Он останавливался в известном отеле "Вальтер" и сделал там надпись в гостевой книге, которую я видел своими глазами: "Le monde sera, mais il sera d'une autre façon" – "Мир будет, но мир будет другим" (франц.). То же самое хочу сказать о 2020 и 2021 годах. Очевидно, что будет будущее, будет мир, но мир абсолютно изменится, он уже изменился, и это не случайно. Мир не поставлен на паузу, он двинулся куда-то еще, и когда мы сбросим с себя этот морок пандемии, мы увидим, что живем в совершенно новом мире.

И обнуление: Путина обнулили, а Навального обнулить не удалось. Закончим частушкой:

"Завезли в сельпо клеенку

В красную горошину.

Все плохое обнулись,

Привяжись хорошее!"

С Новым годом!