Белорусские пенсионеры всегда считались непоколебимым электоратом Александра Лукашенко, но события, произошедшие после последних президентских выборов, изменили их отношение. Пенсионеры продолжают мужественно протестовать и сегодня, даже когда с улиц ушла молодежь, а многие участники демонстраций не хотят лишний раз называть свои имена при общении с журналистами, опасаясь гонений. 14 февраля минские пенсионерки решили поддержать журналистов независимых СМИ, которых продолжают преследовать за их профессиональную деятельность.

Среди них были Татьяна Зелко, которая возглавляет общественную группу "Наше поколение", занимающуюся мониторингом прав пожилых, 68-летняя Людмила Нефедова, за последние полгода дважды попадавшая в заключение, и Анна Силицкая 78 лет, которой выписали штраф за то, что она скорбит по умершему сыну и использует при этом бело-красно-белый флаг.

В Беларуси каждый четвертый – пенсионер, и Татьяна Зелко знает об их проблемах. Она считает, что и пенсионеры должны участвовать в общественной жизни, поэтому участники группы не только появляются на митингах, но и осваивают цифровые технологии, учатся работать, например, с планшетами. Зелко рассказывает о том, как ее и других членов группы "Наше поколение" задерживали во время недавнего митинга:

– 14 декабря нас, пенсионеров, задержали на площади Независимости – более 100 человек. Нас свезли в неотапливаемый ангар, не давали присесть, а самой старшей из нас – 89 лет. Продержали нас там восемь часов, пока описывали наши вещи и считали наши деньги. Да, все эти старушечьи копейки. Одна говорит, оставьте мне 70 копеек хотя бы до дома доехать, как же я без денег доберусь? А девчонка отвечает: "Меня это не интересует". Потом мне удалось позвонить сыну, приехали волонтеры и всех развезли по домам. Но я уже этого не видела, потому что меня отвезли на Окрестина (изолятор временного задержания. – Прим. РС). Там был один при погонах, я спросила его: "Что вы творите, майор, вам не стыдно?" Он говорит: "Стыдно, а что делать?"

Татьяна Зелко рассказывает, что когда люди стали выходить на улицы после президентских выборов, появился и раскол в рядах традиционного электората Лукашенко, в том числе и среди пожилых:

– Пожилые люди постоянно ходят на выборы. Никто не знает, за кого они там голосуют, потому что эти голоса с 1996 года еще никто не считал. Я была в комиссии и знаю, что говорю. Пишут в протокол то, что им спустили сверху! Вот и стали выходить. Поначалу нас не трогали, если не считать, что на втором марше нес, пенсионеров, газом травили. А потом просто было указание убрать людей с улиц. Теперь неважно, что это старая бабулька или молоденькая девочка. В начале февраля мы ходили в суд как на работу. Этот наш дом правосудия я называю домом кривосудия. Там конвейером судили. Приходит молодая девушка в мантии и читает по бумажке каждый день один и тот же текст. Свидетелями у нас выступают существа без имени, без фамилии и без звания. Им верят. Штрафуют на 3–4 пенсии. Фонды по выплате, которые помогают, не больно торопятся. Конечно, мы не оставляем без помощи никого, кто к нам обращается, но в судах происходят странные вещи. Судья выходит на 15 минут, и оказывается, за это время она успевает осудить еще кого-то, а никто об этом не знает, – говорит Татьяна Зелко.

Людмиле Нефедовой – 68 лет, она работает в Метрострое. С августа ее судили уже дважды, как говорят в Беларуси, "на сутки" она попала в августе и декабре. Первый раз ее осудили на 8 суток, второй раз – на десять суток ареста.

В августе Нефедова зарегистрировалась как наблюдатель на выборах, однако после того, как она насчитала 280 приписанных человек и заявила об этом, с избирательного участка ее выгнали, аргументируя это тем, что наблюдателей и так хватает.

После этого она приняла участие в митинге. Ей хотелось в том числе привлечь внимание к случаю убийства ее брата, который погиб при странных обстоятельствах, а Следовательский комитет не брался за расследование дела. Людмила попала в оцепление, но не понимала, что происходит. Большинство спасались от ОМОНа бегством, но ей казалось, что если она побежит, то это станет доказательством ее вины:

– Ко мне подошли омоновцы, я говорю им: "Ребята, не оставляйте своих близких. Вы знаете, что творится в Калинковичах? Моего брата там убили". Они на меня странно посмотрели, а потом говорят: "Не волнуйтесь, во всем разберутся. Тут опасно стоять вам, пройдемте-ка в машину". И мы пошли в автозак, двое меня сопровождали, подвели к ограждению, любезно меня подняли, на ту сторону передали. Внутри был другой офицер, который был груб со мной, крикнул: "Ее в четвертую!" Там так узко было, что даже мой плакат не поместился. Рядом был парень, он слышал, что звонит его телефон, который они отобрали, и просил, чтобы ему дали трубку ответить жене. За это его побили. Он тогда меня попросил позвонить его жене, продиктовал номер, и я передала своей дочке номер его жены, чтобы она ее успокоила. Очень долго мы там стояли, по стенам автозака начал течь конденсат – люди надышали. За решеткой в машине сидели парни, они попросили меня спеть, и я пела: "Призрачно все в этом мире бушующем". И тут начались взрывы, а я думала, что это фейерверк, какой-то праздник. Я поняла, что это не праздник, когда омоновцы начали ругаться матом и надели противогазы. Нас завезли на Окрестина, у меня забрали телефон, серьги, паспорт, только иконку оставили в кармане. В камере было три двухэтажные койки и 20 человек. Наша камера находилась напротив лестничной площадки, мы смотрели в щелку и видели, что парни по лестнице поднимались совершенно голые! Идут, прикрываются выданной одеждой. Им отдали нашу камеру, а нас перевели в другую, поменьше, но там уже было 30 человек, итого нас оказалось там 51. Я уселась у самых дверей. Когда открывали кормушку – можно было хотя бы ухватить немного воздуха. Молодые девочки сидели на холодной плитке, а мне уступили место на лавке. Нас не кормили, вызвали расписаться. Когда подошла моя очередь, я сказала, что я расписываться не буду, потому что все это недоразумение, тогда они расписались за меня.

Судье я рассказывала, что пришла разоблачить коррупцию и бандитизм, она спрашивала, есть ли у меня заболевания, группа инвалидности, присматриваю ли я за кем-то. Все наводящие вопросы задавала, чтобы меньше мне дать. В итоге дала восемь суток вместо пятнадцати. Потом нас вывезли в Жодино, там были полуголые девочки, нас всех поставили в бетонный ящик, сверху была решетчатая арматура, всем дали ведро пописать. Уже ночь была, у меня поднялось давление. Я стала кричать охраннику, чтобы определил нам место. Девочки зашукали на меня. Рассказали, что уже кричали, что им душно, жарко, нечем дышать, так их через окошко окатили ведром воды. Я уже не могла терпеть, начала стучать и бить ногами в дверь, подбежал дежурный. Через какое-то время нас отвели в душевую и нашли нам камеру, я отдала кому-то свою подушку. Одна девочка, Маша, рассказывала, как ее задержали. Она ехала по проспекту на скутере, омоновец на ходу схватил ее за волосы, сдернул с этого скутера, и сказал: "Это я из-за тебя не попал в отпуск в этом году!" и потащил ее в автозак. Она такая хрупкая, эта девочка, ее, наверное, легко было сдернуть.

Я решила не есть. Отказалась официально от еды, сказала, что объявляю голодовку, но девочка Яна подкармливала меня, говорила: "Ешьте, ешьте, Людмила Евгеньевна, а то мы вас тут и похороним". Когда я вышла, я не хотела ни с кем разговаривать очень долго, злилась на себя, что так по глупости я попалась.

Во второй раз Людмилу Нефедову задержали, когда в ноябре она пришла на марш людей с ограниченными возможностями поддержать своих товарищей. И снова она недооценила опасность, рассчитывая постоять рядом и подарить протестующим билеты в театр:

– Я была с плакатом "Пенсионеры против насилия". Другие сказали мне: "Зря вы пришли, тут во дворах везде тихари, убегайте, а то вас схватят". Я пошла к переходу метро, на ходу бросила в мусорку телефон, от греха подальше, чтобы своих знакомых под монастырь не подвести. А то ведь они станут спрашивать меня, какой код на телефоне, и скажешь ведь… И не такие, как я, рассказывали. И тут меня двое схватили под руки, развернули и кричат: "Ваша фамилия!", я говорю: "А ваша фамилия как? Что вы хотите от старой бабы?" Посадили снова в автозак, там еще двое здоровых в черном. Завезли в РОВД, завели в подвал – там актовый зал, все в гражданском, только у девушек форменные юбки. Когда они повели задержанную со мной женщину в туалет, я вытащила свой плакат, что прятала в сумке под теплой кофтой, и спрятала у них на шкафу. Он, наверное, до сих пор там лежит, потому что они его тогда не нашли. Забрали у меня 10 рублей, что были в кармане, а металлические деньги решили не забирать. Сказали снять серьги, а мне не хотелось с ними расставаться, я спросила, составят ли они какой-то акт, что взяли мои серьги, так милиционер выхватил их у меня и сказал: "А ты докажи, что я их у тебя взял". И не дали никакого документа о том, что конфисковали у меня мое имущество. 2 декабря состоялся суд, и мне дали десять суток. Какой-то милиционер свидетельствовал по скайпу, но экран был развернут от меня, так что я его не видела и не слышала, что он говорил. Он все время повторял только: "Мы вас предупреждали не ходить, мы вас предупреждали", – рассказывает Нефедова.

Анне Ивановне Силицкой – 78 лет, раньше она работала в детском саду. Недавно ей выписали штраф за то, что на окне она повесила бело-красно-белый флаг:

– У меня сын 10 лет назад умер, он был директором Института стратегических исследований. Когда он умирал, он завещал, чтобы его гроб был накрыт бело-красно-белым флагом. Я храню его до сих пор. Когда здесь все вот это началось, когда они детей начали забирать, я ничего не могла сделать. Мне 78 лет, я перенесла онкологию, я инвалид второй группы, у меня диабет и полиартрит. Но у меня сердце рвется, когда я представляю, что матери чувствуют. Я люблю свою родину, но ненавижу систему. Когда начали сигналить все машины у нас во дворе, что я могла сделать? Я достала этот флаг и вывесила его в память о своем сыне. Потом сняла и просто кусочек наклеила на окно. Мне позвонили и сказали, что вы замечены в пикете. Я ничего не понимаю, какой пикет? Я еле хожу. Я только что коронавирусом переболела. Какую цель вы преследовали, спрашивают. Я говорю: "Вы хотите, чтобы я раскаивалась и плакала, как те дети, которых вы показываете избитых и униженных? Я этого делать не буду". А потом мне звонили еще раз из милицейского участка, спрашивают: "Вы с кем живете?" – "С котом". – "Как котика зовут?" – "Рыжик. Что, и ему срок выйдет?" И вот теперь мне вменяют за флаг штраф, который в два раза больше моей месячной пенсии. Я не понимаю, разве этот флаг запрещен? Что происходит с флагами? Я спрашиваю милиционеров, которые ко мне пришли: "Почему на каждом автозаке висит государственный флаг? Что вы под ним делаете? Вы этих несчастных детей в санаторий, что ли, возите?" У меня пенсия 510 рублей, но я учила своих детей уважать родину и флаг, мои дети вставали, когда играл гимн. Мне все равно, какой флаг, только не позорьте его теми деяниями, что вы творите под ним. Вы убиваете, а бандиты – мы?