Франклин Рив (1928–2013) – американский писатель, филолог, издатель и переводчик русской поэзии, в 1961 году по программе научного обмена впервые посетил Советский Союз. В 1962 году он вернулся в СССР вместе со знаменитым поэтом Робертом Фростом, который по просьбе президента США Кеннеди приехал в Москву в качестве "посла доброй воли", встречался с писателями и Никитой Хрущевым. В 2012 году Франклин Рив рассказал об этом Наташе Шарымовой, которая фотографировала московские встречи Роберта Фроста. Это интервью публикуется впервые.

– Большую часть 1961 года я прожил в Москве и Ленинграде, был гостем Академии наук СССР, встречался с учеными, подружился с Юлием Оксманом, директором Пушкинского дома. Он чудом выжил: 10 лет в Магадане, в лесу и в шахтах. Потом 10 лет в Саратове. Он был храбрый человек, встречался со мной даже у себя на даче.

Смотри также

Оклеветанный, посаженный, но не сдавшийся

В Пушкинском доме был секретарь, член партии, не помню его фамилию, но очень милый человек, сердечный. Не великий ученый, но просто приятный, добросовестный человек, который исполнял свой долг. Другой американец приехал через два месяца и сказал мне: "Вы знаете Михаила?" – "Да". – "Вы знаете, что он коммунист?" Я сказал: "Да". – "Он такой милый человек, как это возможно?"

А с обыкновенными русскими мне встречаться было строго запрещено. За мной следили круглые сутки. 7 ноября была большая конференция, меня пригласили, я выступил, на русском языке хвалил гуманизм, сказал, что надо в более широком плане думать об истории, о литературе, думать о человеческих взаимоотношениях и так далее. Закончил речь, и сразу же три больших мужчины просто меня сняли со сцены. Потом был какой-то официальный обед, я поехал. Я сказал этому будто бы хозяину Академии: "Вы знаете, почему за мной следят постоянно? Почему такая машина позади нас? Смотрите". Человек 30 были заняты все время, следили, покупаю я молоко или апельсиновый сок.

– А год спустя вы снова приехали в СССР вместе с Робертом Фростом. Как это получилось?

– Потому что он был связан со Стюартом Юдаллом, министром внутренних дел. Юдалл хотел писать хорошие стихи, так что учился у Фроста. А Фрост мечтал посоветовать Хрущеву, как править Россией. Он очень хотел объяснить Хрущеву необходимость стать более гуманным человеком, чтобы вести Россию правильным путем в будущее. Он никак не хотел быть связанным с Госдепартаментом. Госдепартамент предложил ему переводчицу, и Фрост строго отказался: "Нет, ни с какой женщиной я никуда не поеду". Меньше чем за неделю до отъезда Фрост искал, кто поможет ему. Мне предложили сопровождать его даже не в качестве переводчика, а просто чтобы я был с ним. Мне описали программу его поездки: оказалось, что он будет просто осматривать разные музеи. Я сказал: "Зачем? Есть способные люди в России, которые прекрасно знают английский язык. Я не буду переводить для него, я совсем лишний". – "А что вы хотите?" Я сказал: "Я хочу его представить русским писателям, с которыми я познакомился в прошлом году". Я предложил это Фросту, и он согласился. Так что я ездил с ним не как переводчик в буквальном смысле, этим занимались женщины.

– Из "Интуриста"?

– Не из "Интуриста", они были связаны с Союзом писателей. Дочь Чуковского хотела войти в свой дом, когда мы с Фростом там были, а они, эти переводчицы, ее не хотели впускать. Сказали, что она не член Союза, не имеет права войти в свой собственный дом. Когда я был там в 1999 году на юбилее Фроста, Фрида Лурье подошла ко мне и просила прощения: "Мне очень жаль, что я тогда так делала. Пожалуйста, простите меня". Времена меняются.

Фрост понял, что ему интереснее встречаться с настоящими русскими писателями, а не с картинами в музеях, и был очень доволен. Мы встречались с Ахматовой, с Чуковским. У Чуковского было прекрасно, может быть, лучший вечер для Фроста в России. Чуковский получил степень Оксфорда, красную мантию. Корней Иванович предложил Фросту: "Пойдемте ко мне в кабинет, это наверху". Фрост, Чуковский и я поднялись. Там он сразу же увидел мантию, и эти два старика меряли мантию и танцевали по комнате. Корней Иванович хорошо говорил по-английски, он там учился до Первой мировой войны. Он говорил с Фростом, они сидели рядом за обедом. И эта Фрида Лурье, шпионка, хотела перевести Чуковского для Фроста и Фроста для Чуковского. Фрост просто сказал: Please stop. Потом Чуковский сказал: "Не надо, хватит". И она перестала. Они по-английски прекрасно друг друга понимали.

– Читали ли вы воспоминания Евтушенко о визите Фроста? Он там пишет, что как будто бы он все организовал. Это очень смешно.

– Он всегда играл роль первого. По телевизору у него была какая-то беседа с Фростом, он спросил: "Когда вы стали поэтом? Как вы узнали, что вы поэт?" Фрост ответил: I never considered myself a poet until people called me so. Евтушенко это переделал: "Я себя не считал поэтом, пока не стал народным поэтом". Ничего подобного. Несколько раз в течение интервью я должен был исправлять ошибки. Фрост был очень недоволен этим.

Фрост и я поехали на юг к Хрущеву, он был тогда в Гаграх. Сам Хрущев ездил на открытой машине. Мы поехали с Сурковым. Оказалось, что Сурков хотел разговаривать с Хрущевым насчет "Одного дня Ивана Денисовича". Эта книжка вышла в ноябрьском номере "Нового мира". Фрост очень нервничал, немножко заболел. Пока врачи – сначала местная, очень способная молодая женщина, потом врач самого Хрущева, – осматривали Фроста, Сурков с Хрущевым разговаривали. Фрост лежал на маленькой веранде, очень красивый южный дом, а за углом сидели Сурков и Хрущев.

Дом не громадный, не вульгарный, а деревянный, красивый, со всеми удобствами. Это было на юге, так что деревья фруктовые, всё зеленое, зрелое. Это не северный лес, не как у нас. Моря не было видно, где-то там недалеко море, конечно.

Ясно, что Хрущев был очень способный человек. Можно сказать, что он хорошо понимал, с кем разговаривает и о чем. Он явно хорошо понимал опасность мирового положения в этот момент, ведь начинался Карибский кризис. А Фрост, конечно, это совсем не понял. Фрост – прекрасный поэт, интересный человек, но не политик. Консервативный человек, расист, за белых. Очень ограничен во всем, что касается современных дел. А Хрущев наоборот. Но это удалось, потому что Хрущев понял, кто такой Фрост, хорошо умел с ним общаться. Он был очень гостеприимен, даже английская королева не могла бы лучше это сделать. С другой стороны, зная, что Фрост такой человек, он рассказывал ему старые мужицкие анекдоты. Так что два старика разговаривали между собой как будто в баре, это было странно. Хрущев понял, как объясняться анекдотами, и они были очень довольны друг другом. Вот почему Фрост, вернувшись домой, говорил не то, что Хрущев сказал, но то, что он сам думал. И ужасно рассердил Кеннеди.

– Когда вы видели Фроста в последний раз?

– Мы с ним встречали Новый год 1 января 1963 года, выпили немножко шампанского. Он был очень слаб. С ноября ему становилось всё хуже, а к концу января его не стало. 10 или 12 января его навестили советские писатели – Каверин и другие из тех, с кем он встречался в России. Он был очень рад их видеть.

– Как вы познакомились с Иосифом Бродским?

– Кажется, через Джорджа Клайна, его постоянного переводчика.

– Фрост почти каждый год посылал своим друзьям рождественское стихотворение. В 1962 году Бродский начал писать рождественские стихи. На рубеже 1962 и 1963 года отправил ли Фрост кому-то эти рождественские стихи и отправлял ли он их в Россию?

– Он не мог, он не в состоянии был.

– Может быть, его секретарь или издатель Джо Блументал мог послать? Мог ли послать Чуковскому?

– Конечно. Я не помню, получил ли я что-то от Джо Блументала. Фрост сам не мог бы послать ничего. Он не дожил до конца января.

– Когда вы были в Москве, встречались ли вы с переводчиками Фроста, Голышевым и Андреевым?

– С Голышевым не помню, с Андреевым да.

– Я думаю, о рождественских стихах Бродский мог через них узнать, что такая есть традиция.

– Это принято делать и в Англии, и в Америке, послать короткое стихотворение.

– Вы больше всего переводили Ахмадулину и Наймана. А кого еще вы переводили?

– Вознесенского, Винокурова, Рождественского, Мартынова. Работы над чем-то, связанным с Россией, сейчас нет. Но я не могу забыть Россию.