60 лет он был забытым чемпионом Америки. Его лучшие годы прошли в России. Он с ностальгией вспоминал о них всю оставшуюся жизнь и завещал выбить на своем надгробном камне обратный адрес: "Москва". Продолжается новый, второй сезон популярного подкаста Владимира Абаринова. "Обратный адрес" вернулся к читателям и слушателям с новыми героями и новыми историями о непрямых и нелинейных связях российской и американской культур.

В наше время спортивными легионерами никого не удивишь. Но в начале прошлого века жокей-афроамериканец был один-единственный на всю Россию. Он стал кумиром русской публики и вел образ жизни, какой никогда не мог бы себе позволить на родине. Его звали Джимми Винкфильд. Как его занесло в Россию? Чем он запомнился русским лошадникам и что запомнил сам?

Поговорить о Винкфильде я пригласил Дмитрия Урнова – доктора филологических наук, специалиста по англо-американской литературе. С 1991 года он живет в США, до недавнего времени преподавал в американском колледже, а теперь на покое в Калифорнии. Помимо литературы Дмитрий Михайлович – знаток конного спорта.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

– Всё это к нам очень близко. Когда я говорю "нам", я имею в виду – русским любителям конного дела, конного спорта и тех времен, когда скакал Винкфильд. В книге журналиста Эда Хоталинга описывается соперничество Винкфильда с русским жокеем Михаилом Лаксом. Я видел Михаила Лакса, представьте, как это близко было! Он, правда, приходил на ипподром уже не ездить, а посмотреть, как скачут два его сына, выдающиеся жокеи советского времени Николай Михайлович и Анатолий Михайлович Лаксы. Но это был тот самый Лакс, который соперничал с Винкфильдом. Директор ипподрома Долматов по возвращении из Парижа, где впервые Насибов на Анилине выступал на призе Триумфальной арки – это крупнейшее мировое соревнование, в нём принимали участие впервые и советская лошадь, буквально советского производства, которая была выращена в нашей стране, и жокей Николай Насибов. О чем прежде всего рассказал Долматов, кавалерист, вернувшийся из Парижа? "Винкфильда видел!" А Винкфильд пришёл сказать "Здравствуйте!". Пришёл на конюшню под Парижем, где стояли советские конники, по-русски начал сразу говорить. Посмотрел на Анилина, похвалил за стать, то есть за то, как он породно выглядел, но в то же время сказал: "Недотянут". Недотянут – то есть не доведен достаточно до скаковых кондиций. Это бывает. В данном случае была спешка, надо было срочно отправляться на эти скачки. Но всё-таки Анилин с Насибовымпришли пятыми, а там такая компания такого класса скакала, что попадание нашей лошади и нашего жокея на пятое место произвело просто бум в конноспортивной прессе.

– Дмитрий Михайлович, похоже, американцы до недавних пор не подозревали, что в прошлом у Америки было множество жокеев-афроамериканцев. Они доминировали, их было уж во всяком случае больше половины. Глаза Америке раскрыл, конечно, блестящий спортивный журналист, ныне уже покойный Эд Хоталинг...

– Мои знания об этом открытии основаны на чтении двух книг – Эдварда Хоталинга и Джо Дрейпа. Достоинство этих двух книг, на которых я могу основывать своё представление о проблеме, в том, что они очень тщательно, документально, с опорой на факты, одновременно с этим достаточно романтично "воскресили" то время в скаковом мире Соединенных Штатов. Тогда скачки были национальным спортом номер один, хотя теперь это представить американцу невозможно. У нас примерно в то же самое время говорили: когда бежал Крепыш, то есть король орловских рысаков, на ипподром отправлялась вся Москва. Вот точно так же вся Америка ходила на скачки. Теперь на ипподром идут в основном люди, которые заинтересованы только одной стороной скакового или бегового дела – игрой в тотализатор. Причём, если вы живете в одном из центров современной американской скаковой жизни, вы представляете себе, что приходите на ипподром, идут скачки, на втором плане стоят мониторы, которые показывают скачки по всему миру. Люди, которые приходят ради того, чтобы делать ставки, ставки делают по всему миру. Находясь, допустим, в Нью-Йорке на одном из двух крупнейших американских ипподромов, они играют на скачки, у них есть все сведения, они могут видеть эти скачки по мониторам, таким образом, скаковой мир живет единой жизнью. Хоталинг и Дрейп воскресили времена, когда такой техники не было, но тем не менее был всеобщий интерес к лошадям по простой причине: лошадь занимала совершенно неотторжимое место в человеческой жизни.

Скачки расцвели в США ещё при рабовладении. Это можно сравнить с ситуацией в России, с таким барским развлечением, как парфорсная охота. Когда расцветала парфорсная охота, которая требовала специальных лошадей, специальных людей, больших просторов, множества собак? При крепостном праве. Скаковой мир и мир охоты представлял собой совершенно особые вселенные. В мире происходили социальные конфликты, нарастали разграничения, препятствия – и вдруг приходили люди на ипподром, и там эти препятствия исчезали. Хоталинг приводит замечательный случай, когда президент Эндрю Джексон обратился к жокею-негру с просьбой не плевать в глаза его лошади. Это был особый, малоаппетитный, но распространенный приём – плеваться. Плевались друг на друга жокеи, плевали в лошадей соперников и так далее. Президент США просит жокея-негра: "Ты в глаза моей лошади не плюй!" Жокей отвечает: "Не хнычь, начальник, мне до твоей лошади не доплюнуть, потому что она за мной и близко не бывала". И ничего, сошло с рук... Так же, как сошло у Толстого в описании парфорсной охоты: доезжачий обматерил барина, потому что это в пылу погони в охотничьем мире.

– История сохранила имя этого жокея-раба. Его звали Саймоном, а его кобылу Марией. Эндрю Джексон, тогда еще не президент, но уже прославленный генерал, был владельцем скаковых конюшен и очень азартным человеком. Он семь раз выставлял разных лошадей против Саймона и Марии, и все семь раз его лошади проиграли.

Джимми Винкфильд родился в лошадином штате Кентукки младшим, 17-м ребенком в семье ветерана Гражданской войны. Воевал его отец в армии северян. В семь лет мальчик впервые сел на лошадь, в 16 начал карьеру профессионального жокея, в 1900 году пришел третьим в одной из главных скачек Америки – "Кентукки дерби". Затем два года подряд занимал в этой скачке первое место, а в 1903-м был вторым. И вдруг решил круто изменить судьбу. Винкфильд был ещё очень молод, 21-го года, принимая предложение поехать в Россию – совершенно незнакомую ему, далёкую, загадочную страну. Что произошло? Почему он бросил карьеру в Америке?

– Когда он собирался в Россию, то не имел никакого представления о масштабах скакового дела в этой стране, в том числе о размерах призов, это ему было неведомо. Опять-таки и в той, и в другой книге, Хоталинга и Дрейпа, описано достаточно подробно и убедительно, что в США постепенно изменилась атмосфера скачек. Жокеев-негров постепенно вытесняли. Их вытесняли другие этнические группы, их вытесняли ирландцы. Сейчас, например, на современном ипподроме, конечно, на первом месте латиноамериканцы, знаменитые жокеи на самых классных лошадях.

Но главное, конечно, та проблема, которую оба автора откровенно и очень четко определяют, – это расизм. Винкфильд стал чувствовать себя некомфортно. Он был словно специально рожден жокеем во всех отношениях, начиная с небольшого роста, который для какого-то другого спорта не представлял бы преимущества, но для жокея это было важным. Винкфильд чувствовал себя на своём месте, комфортно. И вдруг этого ощущения комфорта у него не стало. В это время и появилось предложение дельца, который занимался "сватовством" и жокеев, и лошадей. Винкфильд ехал в никуда, у него о России не было никаких представлений. Американские авторы описывают, какое впечатление на него произвел российский мир. Прежде всего, конечно, исчезла проблема, связанная с расизмом. С этим он не сталкивался, даже наоборот: он пользовался в России вниманием как некая экзотическая фигура, а у женщин имел совершенно сногсшибательный успех и успел завести в общей сложности пять внебрачных детей.

– Кстати, с той же проблемой тогда столкнулся знаменитый боксер-тяжеловес Джек Джонсон, которого недавно помиловал Дональд Трамп за преступление столетней давности. Его тоже затравили, он уехал в Европу, а оттуда приезжал в Россию. В Москве висели афиши, он должен был выступать, но началась мировая война, и Джонсон уехал, потому что боялся, что закроются границы. Афроамериканцы в царской России действительно не чувствовали ни малейшей расовой неприязни, многие сделали успешную карьеру в шоу-бизнесе и спорте. Вы пишете, что у Винкфильда было "сверхъестественное знание лошади", что он очень тонко и точно чувствовал лошадь. Что вы вкладываете в понятие "чувствовать лошадь"?

– Это качество номер один великих жокеев. Одним из таких жокеев, кого мне приходилось не только видеть, но иметь с ним дело, был Николай Насибов. Первое – это машинка в голове. Великий жокей имеет секундомер просто в сознании, в голове. Расчет, когда лошадь "выпустить", когда просить предельного напряжения – это как в шахматах делать правильные ходы. Скажем, тот же Насибов удивительные делал вещи: придерживал лошадь до последнего поворота, но точно знал, когда её выпустить. Вдруг – последний поворот, он брал поводья на себя, его обгоняли, и потом рывок. Это, конечно, чувство пэйса. Пэйс – не скорость в буквальном значении. Пэйс – это общее напряжение борьбы на дорожке. У хорошего жокея машинка в голове, то есть чувство, когда спросить от лошади предельной отдачи сил, а когда можно попридержать.

– "Ходи конём с расчетом", – как говорил Насибов. Потом, я думаю, очень важен личный контакт с лошадью. Потому что лошадь – животное нервное, мнительное, она ценит личный контакт с наездником, правда?

– Я не хотел бы вдаваться в оттенки проблемы, потому что, во-первых, я не имею на это права как любитель, потому что я не профессионал в конном деле, а был и остался любителем, хотя прожил среди конников и лошадей около 70 лет из своих 85. Тем не менее я знаю границы, я всегда был за чертой именно какого бы то ни было профессионализма. Я слышал обо мне такую характеристику от мастеров этого дела: "У него же ни рук, ни головы нет, только язык привешен". Скачки – корпоративный мир, внутри которого кипит соперничество, где каждый наездник или жокей думает только про себя самого. Проедет или нет первым – это другое дело, но он живет, он садится в седло, берется за вожжи или за повод с сознанием своего превосходства. Иначе просто не хватит сердца выдержать конкурентную борьбу.

Вероятно, единственная кинопленка, запечатлевшая Джимми Винкфильда. Московский ипподром, 1913 год

– Вы именно в этом смысле называете Винкфильда человеком в блайндерах, то есть в шорах, наглазниках, которые не дают лошади смотреть по сторонам – только вперед?

– В блиндерáх! Это то, что у одного авторитета, которого уже не всегда считают авторитетом, у Карла Маркса, называется профессиональным кретинизмом. Человек полностью погружён в своё дело, он не обращает внимания на то, что находится направо, что – налево, что вообще происходит за пределами своего мира. Я с этим сталкивался. Я, например, не помню, когда ездил у Григория Грошева, чтобы он о чём-нибудь, кроме лошадей, на конюшне разговаривал – только лошади, никаких политических новостей. Люди жили лошадьми в своём замкнутом мире.

– Но в ваших глазах это положительная характеристика?

– Это неизбежная характеристика. В это окунаешься. Если вы соприкасались с каким-либо профессиональным миром – скажем, миром моряков или миром театральным, – то чувствовали, что люди целиком живут в этом мире, что вне этого мира они ощущали себя неловко. Остальное им если не было чуждо, то по крайней мере интересовало гораздо меньше.

– В "Анне Карениной" Стива Облонский заключает на скачках пари с Бетси Тверской на пару перчаток. Это 70-е годы позапрошлого века. На скачках тогда не было тотализатора, зрители не делали ставок, на офицерских скачках, описанных в романе, их и не могло быть. Тотализатор появился в России где-то на рубеже веков и сразу приобрел бешеную популярность. Владельцы лошадей стали зарабатывать большие деньги. Из этих заработков перепадало и жокеям. Винкфильд работал сначала у Михаила Лазарева, одного из самых известных и успешных коннозаводчиков России, потом перешел к Леону Манташеву. Оба были нефтяными магнатами, но Манташев был гораздо богаче, слава о его кутежах гремела на всю столицу. Вы, кажется, не очень высокого мнения об этих бизнесменах?

– К Лазареву и Манташеву среди конников, профессионалов было настороженное отношение из-за неких профессиональных оттенков, о которых я просто судить не берусь. Заметнее про Манташева, потому что Манташев был, конечно, плейбоем в конном спорте. Он вышел из семьи нефтяных королей. Лошади всегда существовали – это единственный способ существования лошадей – особым образом. Не потому что они сами по себе недостаточно ценны, но потому что они ненадежны. Сегодня они прекрасно скачут, завтра они проигрывают и проигрывают, ничего не поделаешь. Что испытал Манташев, когда он будто бы с облегчением вздохнул, когда революция лишила его нефти, что теперь он займется только лошадьми? Когда он оказался в эмиграции, то все свои деньги он вложил в лошадей, и дело кончилось нищетой. Лошади как море: в одну сторону волна, волна в другую, ничего ты тут не поделаешь, никогда стопроцентной уверенности не бывает.

– Винкфильд выиграл, и не по одному разу, все скаковые призы, существовавшие в России в то время: трижды Приз императора, дважды Варшавское дерби, четырежды Большое Всероссийское дерби, пять раз "Российский Окс", то есть соревнования для кобыл. Винкфельда прозвали Чёрным маэстро или Чёрным мастером. В американских источниках, когда речь заходит об апогее славы Винкфильда, начинаются сказки Шахерезады. И жил он в гостинице "Националь" с видом на Кремль, и белого слугу держал, и икру ел ложками, и женился на баронессе, и чуть не с царем был лично знаком. Что было на самом деле, Дмитрий Михайлович?

– Это все действительно так. Вы совершенно правы, это была сказка Шахерезады своего рода. Во-первых, потому что он в самом деле был выдающимся жокеем, обладал изумительным чувством лошади, обладал изумительным чувством дорожки, обладал изумительным чувством пэйса, был прекрасным тактиком в седле.

– И императору был представлен, как пишут американские авторы?

– Я не совсем доверяю этим сведениям, когда они говорят, что Винкфильд был представлен государю, успел рассмотреть некоторую неуверенность в его манерах, в поведении, что, надо сказать, соответствует фактам. Мы знаем, что царь был очень стеснительным и так далее. Но всё-таки я более-менее осведомлён о содержании российских предреволюционных журналов, я не помню такого случая, чтобы Николай II приходил на ипподром. По-моему, он даже не бывал на розыгрышах так называемого Императорского приза. Так что было это или не было – я сказать не могу.

– Николай II, конечно, умел ездить верхом, но не особенно любил такое занятие и, как только появилась возможность, пересел в автомобиль. Но я нашел в воспоминаниях великого князя Гавриила Константиновича описание празднования 300-летия дома Романовых в Москве. "Государь император, – пишет он, – въезжал в Москву верхом. Мы все поехали встречать их величества. Перед вокзалом стояла рыжая чистокровная лошадь государя, внук известного производителя Гальтимора". Гальтимор – родоначальник чуть ли не всех чистокровных английских лошадей России. Он был куплен в Англии в 1898 году за 215 тысяч рублей золотом. Так что Николай был всё-таки неравнодушен к коннозаводству. Кроме того, есть фотографии посещения Николаем офицерских скачек в Красном Селе в 1906 году. Приехал он туда, кстати, на автомобиле.

Николай II садится на лошадь. Снимок неизвестного оператора

– Офицерские скачки – это другое дело. Это может быть, но я таких фотографий не видел.

– Ну и по поводу жен Винкфильда. Свою первую жену-афроамериканку он оставил в Америке. Больше мы ничего о ней не знаем. Что поделаешь, из песни слова не выкинешь: Джимми не был образцовым семьянином. В России он женился на Александре Яловницыной, дочери русского офицера, о которой опять-таки почти ничего не известно. В американских источниках её часто называют баронессой, но это путаница, баронессой была третья жена Винкфильда. От второго брака родился сын Юра, Джорджи. Дмитрий Михайлович, вы пишете, что в последние годы перед революцией Винкфильд стал чувствовать какую-то враждебность русской публики. Что случилось?

– Тут, видите ли, сплелось несколько объективных и очень характерных обстоятельств. Первое: его собственный образ действий иногда был просто вопреки принятым в России правилам. Например, нашим жокеям делать ставки на самих себя не разрешалось. Для Винкфильда это было обычное дело. Второе: он иногда действовал грубым образом, "неспортсменски", что не было принято. Он невольно оказался вовлеченным в некоторые внутриипподромные интриги. Даже не то что втянут, но сказались на нём эти интриги, которые были связаны прежде всего с покупкой, продажей и перепродажей лошадей. Занимались этим люди влиятельные, более чем богатые, но одновременно с этим амбициозные. Между ними возникали конфликты, которые сказывались в том числе и на жокеях, на этих лошадях ездивших. Кроме того, этот вечный узел российского отношения к иностранцам, который так отчетливо изображен в "Горе от ума": с одной стороны, рады всем – это хорошо, но вместе с тем даже до того рады, что отдают предпочтение перед своими. Сказывалось это и на Винкфильде, которому переходили самые лучшие, самые классные лошади. Если жокей выступает удачно, то естественно, владельцы лошадей, заинтересованные в славе и в успехе, отдают ему лошадей, с этим ничего не поделаешь. Например, у американского наездника Вильяма Кейтона перед революцией в конюшне бывало по 80 лошадей. Обращались к нему владельцы и отдавали в езду своих лошадей.

– Обращались как к тренеру?

– Как к наезднику. Он был и тренер, и наездник. Кейтон их брал, на них ездил, на них выступал, считался королем призовой езды, иногда зазнавался, небрежно вел себя по отношению к владельцам. Когда известный коннозаводчик Телегин у него спросил, собирается ли он в следующем большом призе ехать на его лошади или на какой-то другой, Кейтон ответил: "Я перед призом прикину и решу, кого посадить". Телегин отобрал у него лошадь. Этого нет в книгах, ни в каких сведениях о Винкфильде, но подобные конфликты, которые были достаточно частыми, конечно, сказывались и на Винкфильде. Он чувствовал не всегда себя в своей тарелке. Это был не расизм, который мешал ему в Америке, но это был тоже своего рода культурно-национальный клубок проблем.

– Василий Телегин – еще один выдающийся коннозаводчик, его специальностью были беговые рысаки. Вы сказали: Винкфильд делал ставки на самого себя. Я понимаю, если бы он делал ставку на другую лошадь и нарочно проигрывал ей, то было бы нарушение. Но на свою лошадь почему не поставить?

– Вы правы, почему же не разрешить человеку поставить на самого себя? Вообще старались наездников и жокеев не допускать к тотализатору, потому что это дело темное. Под тем предлогом, что стоит только допустить, а там уже дальше не разберешься, кто на кого как ставит.

– После революции скаковая жизнь переехала в Одессу, и туда же отправился Винкфильд. В 1918 году он выиграл своё последнее Всероссийское дерби, а в самом начале апреля 1919-го город неожиданно оставили французские войска. В Одессу без боя вошли части атамана Григорьева, объявившего себя союзником большевиков. В этот момент Винкфильд уже покинул Одессу. Он переправлял за пределы России скаковых лошадей. Из американских источников непонятно, что это были за лошади и кто организовал эту переправу. Я нашел эти сведения в истории варшавского ипподрома Служевец. Осенью 1914 года, когда немецкие войска начали стремительное наступление на Варшаву (Царство Польское тогда входило в состав Российской империи), из города вглубь России были эвакуированы государственные учреждения и скаковые лошади вместе с персоналом. Около 260 лошадей нашли пристанище в Одессе. Их весной 1919-го и возвращал в Польшу президент Скаковой ассоциации Польши Фредерик Юрьевич с помощниками. Одним из этих помощников стал Винкфильд. Но до получившей независимость Польши ещё нужно было добраться. Этот поход продолжался три месяца. Из Бессарабии в Румынию, оттуда в Венгрию, в Чехословакию... Претерпев множество злоключений и потеряв часть лошадей (сколько именно, непонятно, источники противоречат друг другу), группа всё же достигла Варшавы. Дмитрий Михайлович, такое, честно говоря, трудно себе представить.

– Бывают такие моменты, такая атмосфера времени, которую вообразить себе трудно, если не испытаешь на себе. Я, например, смотрю, чтобы остаться в курсе дел, что происходит в России, YouTube, вижу, как рассказывают о советской жизни люди, которые слишком молоды для того, чтобы в ту пору жить. Они многое придумывают. Иногда придумывают правдоподобно, иногда совсем неправдоподобно, но они этой жизни не знают.

– В Европе Винкфильд опять встретился с Манташевым...

– В Париже, во Франции он обосновался через тестя, который купил ему большую конюшню. Минквиц был богатый человек, мостостроитель, который работал в России, у него были огромные подряды. Он облагодетельствовал зятя Винкфильда.

– Минквицы – известный в российской истории дворянский род. Под Парижем есть ипподром, называется "Мезон-Лаффит", там рядом городишко Мезон-Лаффит. Вот в этом городишке тесть Винкфильда и купил молодоженам дом с конюшней. Его третья жена, Лидия Минквиц, действительно была баронессой и страстной лошадницей. Но вскоре после того, как Джимми и Лидия обвенчались в православном Александро-Невском соборе на улице Дарю, в Париже вдруг объявилась его вторая жена Александра с сыном, которому было уже 16 лет.

– У него вся жизнь по этой линии была необычайно красочна, полна событиями. Из-за него готовы были с собой покончить некоторые дамы и так далее.

– А одна стреляла в него. Сына от второго брака он признал. Этот сын тоже захотел стать жокеем, но не смог.

– Да, очень крупный был.

– А младший стал.

– Да, и удачным жокеем. Правда, недолго, он скончался от менингита молодым.

– 14 июня 1940 года в Париж вошли немецкие войска. По расовой теории нацистов чернокожие были недолюдьми. Но США в войну ещё в ту пору не вступили. Винкфильд был американским гражданином и сумел получить выездные визы для себя, жены, сына Роберта и дочери Лилиан. Америка в то время только-только начала выходить из Великой депрессии, работы не было. Джимми взял в руки отбойный молоток и пошел чинить тротуары в Нью-Йорке. Это было рабочее место, созданное президентом Франклином Рузвельтом по программе общественных работ, предназначенной для борьбы с кризисом и бедностью. Жена-баронесса трудилась на перчаточной фабрике. А сын пошел воевать и дошел до Парижа. После войны он снова сел в седло и заработал на билеты в Европу для отца с матерью. Оба вернулись в Мезон-Лаффит. В скачках Винкфильд уже не участвовал, но занимался тренингом лошадей. Насибов на Анилине скакал на Приз Триумфальной арки и пришел пятым в 1965 году. Вот тогда Винкфильд и появился на конюшне у русских. Книга Насибова "Железный посыл, или Жизнь в седле" именно с этой сцены начинается. О жокее Долматове он пишет, что тот вытянулся перед Винкфильдом в струнку: "Не узнаете? Мальчиком у вас ездил". Где-то в эти же годы в парижском кафе молодому журналисту Эду Хоталингу показали Винкфильда за соседним столиком, но он тогда понятия не имел о том, кто это такой, и упустил случай лично познакомиться с человеком, о котором он впоследствии напишет книгу. В 1961 году о Винкфильде вспомнил журнал Sports Illustrated. В одном из майских номеров вышла статья о нём под заголовком "Вокруг света за 80 лет".

– Его воскресили просто как историческую достопримечательность. Но тогда разыгрался этот нелепый на расистской подкладке эпизод, когда его пригласили на ежегодный торжественный обед спортивных журналистов, но одновременно с этим не пустили в гостиницу, а когда пустили, то никто на него внимания не обращал.

– Причём это произошло в том самом Луисвилле, где 60 годами ранее Винкфильд прославился, выиграв Кентуккийское дерби. Джо Дрейп подробно описывает эту сцену. Маленький, старенький, седой, в очках с толстыми стеклами Винкфильд поднимается по мраморным ступеням самого шикарного в городе отеля "Браун" под руку со своей дочерью-мулаткой, а ливрейный лакей, тоже афроамериканец, говорит: "Вам сюда нельзя". Это было время расовой сегрегации. На тех же ипподромах чёрным были отведены отдельные, худшие места. Дочь начинает требовать, чтобы вызвали кого-нибудь из организаторов обеда, а Винкфильд стоит и думает, мысленно обращаясь к владельцу отеля и главному акционеру знаменитого луисвильского ипподрома Churchill Downs Грэму Брауну: "Я за свою жизнь заработал и потерял несколько таких состояний, как у тебя". Он ведь, как мы знаем, не только сам скакал, но и играл на скачках, и жена его была азартным игроком.

– Второй эпизод – это как раз в самом конце всей истории Винкфилда, это слово, которое выбито на его могильной плите, – "Москва". Хогалинг и Дрейп придерживаются разных точек зрения. Один считает, что из-за разных конфликтов у себя на родине, а их у него было немало уже в поздний период жизни, он перестал считать себя американцем. Другой считает, что Винкфильд был и остался американцем не только формально, но и сознательно. Мне кажется, что эта последняя точка зрения верна. Потому что перестать быть тем, кем ты родился, невозможно. Он был и остался американцем, тут никаких сомнений быть не может. Но вместе с тем он помнил о стране, которая его приютила, которая дала ему возможность процветать в своём деле. Поэтому на могиле появилось слово "Москва", по-русски причём, а ведь это не русское кладбище.

В 2004 году в Зале славы Национального музея скачек открылся стенд, посвященный Джимми Винкфильду, а в мае 2005-го Палата представителей Конгресса США приняла резолюцию в ознаменование его заслуг. На Лонг-Айленде в штате Нью-Йорк на ипподроме Aqueduct ежегодно проводится скачка его имени. Недавно я нашел имя Винкфильда в воспоминаниях Юрия Мейера, корнета лейб-гвардии Кирасирского полка, умершего в 1994 году в Америке. Эти воспоминания изданы в России под заголовком "Записки последнего кирасира". Мейр пишет о своих детских годах: "Большая часть членов семьи с интересом следила за спортивными событиями и скачками... Я помню, как дрожало мое сердце при описании очередного дерби, когда лазаревский Галоп, сын Галтимора, под жокеем негром Винкфильдом побил выдающуюся кобылу Ракету, кажется, Ведерниковых под русским жокеем Головкиным. Как ни странно, но, несмотря на все, на все страшные катаклизмы войн и революций, имена Галтимора и Винкфильда всплыли значительно позже в моей памяти. В 40-х годах в Германии я узнал, что Лазарев продал перед Первой войной Галтимора немцам, и он прославился там как производитель. Что же касается Винкфильда, то я прочитал два года тому назад в американской газете, что он умер здесь, в Соединенных Штатах, дожив до 93 лет".

Юрий Мейер ошибся самую малость: Винкфильд не дожил трех месяцев до 92-летия. Скончался он не в Америке, а во Франции, у себя дома.

Подписывайтесь на подкаст "Обратный адрес" на сайте Радио Свобода

Слушайте наc на APPLE PODCASTS – GOOGLE PODCAST – YANDEX MUSIC​

Как обойти блокировку?

читать >