12 ноября завершилась двухнедельная 26-я конференция ООН по климату в Глазго. От участников, представляющих практически все страны мира, ожидали, что они договорятся о конкретных мерах для сдерживания глобального потепления в пределах 1,5 градусов. Фактически этого так и не случилось – в рамках конференции было подписано несколько соглашений, но ни одно из них не стало всеобщим. Россия присоединилась только к одной инициативе – о сохранении лесов.

Как начали проводить климатические конференции и зачем они нужны

У климатических конференций ООН длинная предыстория. В 1971 году в Ленинграде прошел международный симпозиум по климату, который был организован Михаилом Ивановичем Будыко, выдающимся советским климатологом. Будыко представил свои работы по изучению теплового баланса Земли и одним из первых в мире (вместе с Хельмутом Ландсбергом) поднял тему влияния деятельности человечества на глобальное потепление. Завершая конференцию, советский ученый заявил, что глобальное потепление неизбежно. Тогда у него нашлось мало единомышленников.

Но уже в 1972 году в рамках советско-американского соглашения о сотрудничестве в области охраны окружающей среды была создана рабочая климатическая группа, которая занималась изучением и прогнозированием климата. К этому соглашению впоследствии присоединились и многие другие страны. А с 1985 года начала созываться межправительственная группа экспертов по изменениям климата (Intergovernmental Panel on Climate Change – IPCC). В 1988 году ее одобрила ООН и взяла под свое крыло, а в 1991 году эта группа опубликовала свой первый оценочный доклад.

Смотри также

Жара, пожары, наводнения. Климатологи призывают готовиться к худшему

С тех пор обсуждения проблемы повышения глобальной температуры и связанных с этим последствий стали регулярными и, наконец, перешли к фазе практических решений. Схема международного сотрудничества такова: ученые объясняют, что с климатом происходит сейчас и что будет происходить в будущем, а также что нужно сделать, чтобы минимизировать проблемы, то есть формулируют цели. Технологи и экономисты предлагают свои решения для проблем, то есть объясняют, каким образом эти цели могут быть достигнуты. А правительства добровольно берут на себя обязательства и вносят соответствующие изменения в законодательную базу, то есть решают, что они могут выбрать из предложенной палитры решений и каким образом будут действовать.

С этой точки зрения конференция в Глазго – это итоговое событие, на котором принимаются конкретные решения в форме технических документов, как это уже было с Киотским протоколом, Парижским соглашением, Мадридским протоколом. А сейчас итоговым документом будет финальный документ Глазго.

О чем договорились в Глазго

Целью климатической конференции в Глазго было принять совместные меры для того, чтобы ограничить глобальное потепление 1,5 °С, как это предписывает Парижское соглашение. А это означает, что после Киотского протокола мир вновь возвращается к торговле эмиссионными квотами (правами на выброс определенного объема парниковых газов за пределами установленной нормы) в том или ином виде.

Смотри также

В скобках и за скобками. Андрей Остальский – о чистой планете

Среди основных результатов климатической конференции можно назвать следующие:

– большинство стран согласились постепенно отказываться от использования угля. Однако к ним не присоединились Китай (лидер по использованию угля), Россия, США, Индия и Австралия;

– более 100 государств подписали соглашение о сокращении эмиссии метана (второго по объемам выбросов парникового газа) на 30% к 2030 году – к этому списку не присоединились Китай, Индия и Россия;

– 33 государства и 11 производителей подписали соглашение о декарбонизации автомобильного транспорта к 2040 году. А авиационная отрасль рассчитывает достичь декарбонизации к 2050 году;

– более 100 государств приняли решение остановить уничтожение лесов и других ценных экосистем к 2030 году (вот с этой единственной инициативой Россия согласилась).

Готова ли Россия к мировому энергетическому переходу?

Россия, на экономику которой имеет огромное влияние экспорт сырья, в международной климатической политике традиционно занимает позицию достаточно пассивного наблюдателя.

Директор Центра экономики окружающей среды и природных ресурсов, доцент Высшей школы экономики, кандидат экономических наук Георгий Сафонов считает, что российские власти привыкли оправдывать эту пассивность тем, что в стране много лесов, поглощающих большие объемы CO2, несмотря на вырубки и пожары. Впрочем, готовящийся в мире переход на новую энергетическую модель безусловно затронет и Россию, и плана адаптации к новым условиям у нее нет.

– Кто принял участие в конференции в Глазго со стороны России?

– Российская делегация на этой конференции представлена более чем 270 участниками, не считая представителей НКО и журналистов. Эта цифра беспрецедентна. В делегацию входят представители различных министерств, уполномоченные принимать решения, представители бизнеса, включая РОСГИДРО и РОСАТОМ, а также научные эксперты, которые консультируют делегацию по выбору позиции. Однако Владимир Путин на конференцию не приехал. Хотя 120 глав государств и правительств присутствовало на конференции в Глазго. Надо сказать, что российское правительство принимает решения, связанные с климатом, довольно осторожно, предпочитая оставаться в группе меньшинства стран, которые занимают пассивную позицию, наблюдая ситуацию, но не беря на себя обязательств.

– Какие вопросы климатической конференции в Глазго особенно важны для России?

– Например, обсуждение Статьи 6 Парижского соглашения о правилах и процедурах устойчивого развития, предусматривающего проекты по снижению выбросов или увеличению поглощения углерода. Для многих стран, в том числе и для России, это окошко доступа к мировому углеродному рынку. Для России в частности очень важно, например, будут ли перенесены неиспользованные квоты по выбросам углекислого газа из предыдущих периодов, в том числе Киотского периода, в Парижский период. Тут есть диаметрально противоположные мнения. Некоторые страны считают, что эра Киотского протокола закончилась в 2020 году вместе с действием протокола, и сейчас должна быть принята новая точка отсчета. А другие страны считают, что все неисчерпанные квоты можно перенести на новый период. Поскольку у России киотские квоты не исчерпаны, то их перенесение в новый период дало бы ей некую фору.

– В любом случае в последние годы мы все четко осознали, что нас ждет переход на альтернативные источники энергии. Как Россия с ее ориентацией на экспорт ископаемого углеводородного сырья, угля, нефти и газа, готовится к этому переходу?

– Все зависит от того, насколько быстро произойдет этот переход. Хотя многие страны объявляют, что хотят заменить двигатели внутреннего сгорания на электрические, тем не менее те, кто продает российскую нефть и газ, не слишком волнуются и пока никаких радикальных решений не принимают. Они считают, что в ближайшие десять лет ни бизнес, ни страна в целом с проблемами не столкнутся. Будет день – будет пища. Желающие покупать сырье у России есть, контракты тоже есть. Пока развернутся масштабные процессы перехода на электротранспорт, пройдет значительное время. Другое дело уголь. Это проблема номер один, так как проблемы с экспортом российского угля в Европу уже возникли. До текущей осени экспорт российского угля в Европу приближается к нулю. Поэтому Россия сейчас ищет возможности экспорта угля в азиатские страны, но тут возникают проблемы с логистикой, так как сегодняшние транспортные мощности недостаточны для того, чтобы развернуться в этом направлении. Однако в Европе случился энергетический кризис и сейчас всем снова потребовался уголь, в том числе и российский. Но я считаю, что европейский угольный рынок в очень скором времени сильно сократится, так как Европа в данный момент форсирует переход на так называемую зеленую энергию, то есть на энергию, полученную из возобновляемых источников, в первую очередь это ветер и солнце. А это означает, что это направление экспорта Россия утратит. В связи с этим многие сейчас думают, что сокращение экспорта угля повлечет за собой расширение экспорта природного газа, и что Россия от этого даже выиграет, так как нарастит поставки природного газа. Хотя с первого взгляда это выглядит логично, но те научно-исследовательские проекты, в которых я участвую, говорят о том, что, согласно самым жестким сценариям декарбонизации, страны Евросоюза значительно сократят потребление газа уже в 2030 году. Несмотря на то что эти сценарии являются некоторой крайностью, их можно рассматривать как сигнал того, что такие планы есть и их реализация будет зависеть от политической воли руководства разных стран Евросоюза. А это означает, что и газовый экспорт России тоже находится под угрозой, потому что потеря европейского рынка газа для России будет очень чувствительна.

– Насколько я понимаю, скоро будет действовать еще один фактор, который может сделать невыгодным покупку российских ископаемых углеводородов и других товаров. В обозримом будущем в Евросоюзе и, скорее всего, во многих других странах, появится механизм трансграничного углеродного регулирования, который фактически приведет к необходимости платы за углеродный след ввозимых в ЕС товаров. Как это будет работать?

– Совершенно верно, это одна из мер для регуляции антропогенного влияния на климат в странах, где нет эффективного регулирования выбросов парниковых газов. По-английски этот механизм называется Carbon Border Adjustment Mechanism (CBAM), что не совсем правильно переводится на русский как трансграничное углеродное регулирование. Дело в том, что если в стране нет жесткой системы регулирования выбросов углерода, схожей с системой ЕС, то при экспорте своего товара в Евросоюз такая страна будет платить некую корректирующую сумму за углеродной след. Ее величина в каждом конкретном случае будет зависеть от того, сколько углекислого газа поступило в атмосферу Земли при производстве этого товара (это и есть так называемый углеродный след). Для российских компаний-экспортеров эта сумма может оказаться гигантской. Приведу такой пример. Сталь в России производится не очень чистым с точки зрения экологии путем. При этом в атмосферу выбрасывается приблизительно 8 тонн СО2 на одну тонну стали. Если при экспорте стали в Евросоюз платить за каждую тонну СО2 60 евро (нынешний уровень цены квот на СО2 в ЕС), то за одну тонну стали мы заплатим 480 евро. А цена стали на мировом рынке всего 200 долларов за тонну. Таким образом, доход от такого экспорта становится невозможным. А благодаря особенностям нашей промышленности, многие российские экспортные товары обладают значительным углеродным следом. Учитывая то, что введение такой пошлины рассматривает не только Евросоюз, но и США, Япония, Южная Корея, Китай и другие страны, для России это станет колоссальной проблемой. В настоящий момент общий углеродный след российского экспорта превышает 2 млрд тонн СО2 в год. И если у этого углеродного следа появится цена, пусть даже 10 долларов за тонну, то российская экономика понесет потери, к которым она не готова.

– Есть ли у России план адаптации?

– К сожалению, нет. Все соображения, которые я слышал до сих пор, представляются мне необоснованными и даже нелепыми. Например, главный мотив российских мер – это пересчитать поглощение СО2 лесами. Россия официально представляет в секретариат климатической конвенции ООН данные о том, что леса, расположенные на территории страны, поглощают порядка 600 млн тонн СО2 в год с учетом лесных пожаров и рубок. Однако на самом высоком уровне руководства страны витает идея подправить методику расчетов и пересчитать эту цифру "правильно", увеличив объем поглощения до 2,5 млрд тонн СО2 в год. Суммарные выбросы парниковых газов в стране достигают 2,2 млрд тонн СО2-эквивалента. За счет такого перерасчета Россия превратится не просто в климатически нейтральное государство, а в "климатического донора", который работает на благо всей планеты. Эта идея, похоже, очень крепко сидит в правительственных умах, видимо, поэтому президент Путин объявил, что к 2060 году Россия будет стремиться стать углеродно-нейтральной страной. Однако пока что это публичное заявление не конвертировано в официальное обязательство и документальную форму.

Есть и другие идеи, которые, как мне кажется, столкнутся с проблемами в их официальном признании международным сообществом. Министр экологии и природных ресурсов России в Глазго привез идею о том, что нужно признать экологически чистыми и углеродно-нейтральными атомные и гидроэлектростанции. Во многих странах мира такой подход не принимается.

– Похоже на то, что атомная энергетика будет переживать свой ренессанс не только в России?

– У этой отрасли есть серьезная причина оставаться на плаву, потому что мирный атом является сырьем для военного атома. Продукты расщепления урана на атомных станциях используются потом в военной промышленности. Ядерные страны не станут пока отказываться от своих атомных электростанций, потому что они нужны для производства атомного оружия. Но при использовании атомных станций возникает сразу две проблемы. Первая проблема – это аварии, которые случаются сравнительно часто. Худшие из них – это аварии в Чернобыле и Фукусиме. Вторая проблема – это дороговизна атомной электроэнергии. На сегодняшний день она лидирует в цене, особенно если учесть процесс строительства и рекультивации атомных станций, а также процесс захоронения отходов. Цена атомной электроэнергии выше цены угольной, нефтяной и газовой, не говоря уже о цене солнечной и ветровой. На сегодняшний день самой дешевой является солнечная электроэнергия. Ее цена за последние десять лет уменьшилась в десять раз за счет усовершенствования технологии, материалов и конструкций. И эта отрасль развивается очень быстро. Например, в Китае пятилетний план развития ветровых и солнечных электростанций был выполнен за два года!

– А в Германии на крыше многих частных домов стоят солнечные батареи, которые не только обеспечивают электроэнергией хозяев дома, но и позволяют продавать ее и приносят заметный пассивный доход.

– Помимо солнечной и ветровой, есть и другие возобновляемые источники энергии (ВИЭ) – геотермальная, приливная, волновая, биотопливо. А в российском секторе энергетики все ВИЭ (не включая большие ГЭС) составляют в совокупности 0,3% от выработки электроэнергии, то есть почти ноль. В будущем Россия собирается расширить мощности ВИЭ до 5 гигаватт, что тоже очень мало. Для сравнения: Китай собирается увеличить этот сектор до сотен гигаватт в год. В России очень сильны газовые, угольные и нефтяные лоббисты, которые и определяют энергетическую политику страны.

– Зеленая энергия представляется очень перспективной в будущем. Но что будет означать для нашего поколения переход на зеленую энергию? Все имеет свою стоимость.

– Мы вместе с зарубежными учеными проводили моделирование низкоуглеродного развития экономики разных стран с целью выяснить, можно ли сократить выбросы углерода на 90–100% при одновременном росте благосостояния людей. Первый такой проект был инициирован Генеральным секретарем ООН Пан Ги Муном в 2013 году. Мне довелось принять участие в этом пилотном проекте. Его идеей было проанализировать до 2050 году возможные сценарии превращения экономик крупнейших стран в низкоуглеродные – такие, которые бы удержали глобальное повышение температуры в рамках 2°С. В проекте участвовало 16 стран, на которые приходится около 80% эмиссии углекислого газа. Это была весьма сложная задача. Сначала мы вообще сомневались в том, что можно найти такие траектории развития, чтобы выбросы СО2 снижались очень сильно. Но в итоге такие траектории были определены для всех исследуемых стран. Более того, мы определили не по одному, а по несколько сценариев для каждой страны. Например, по России мы, закладывая трехкратное увеличение ВВП на душу населения к 2050 году по сравнению с 2010 годом, что очень много, получили сокращение выбросов СО2 на 87%. Похожие сценарии были разработаны для США, Канады, Японии, Индонезии, Бразилии и других стран. Самое удивительное, что средние издержки на цели глубокой декорбонизации составили порядка всего лишь одного процента ВВП! При этом в основном это были инвестиционные затраты. Как же это получилось? Оказывается, что если постепенно выводить стареющие и устаревающие объекты, в том числе заменять транспортную инфраструктуру, а вместо прежних энергообъектов вводить безуглеродные, то это недорого. Смысл в том, что каждый объект работает так долго, как предполагает изначально заложенный срок его эксплуатации, и только после этого заменяется новым, энергосберегающим. Такая поэтапная замена очень сильно экономит затраты.

Получается, что, тратя всего один процент ВВП на переход старой модели промышленности и инфраструктуры на новую, мы предотвращаем ущерб в пределах от 5 до 20% глобального ВВП в год, который приносит старая модель. Игра стоит свеч. Но тут нужно понимать, что тратим деньги мы в одном географическом месте, а выгоду получаем в другом. Например, в Германии мы тратим деньги на переход к новой модели, но спасаем при этом те страны, которые страдают от изменений климата больше всего. А это в первую очередь островные государства, например страна Тувалу, где уже сейчас население вымотано тайфунами и наводнениями.

Так что продуктивных решений много. И можно пойти разными путями. Действительно, есть меры которые требуют затрат, как, например, очень дорогие технологии по захоронению СО2. Но в России более половины мер по сдерживанию потепления принесут в чистом остатке не расходы, а прибыль. В России есть огромные потенциальные возможности для экономии. Это фрукты, которые висят низко, но мы почему-то не хотим их собирать. В то время как в других странах аналогичный потенциал начинают выбирать и задействовать, – рассказал Радио Свобода Георгий Сафонов.