В Палехе – поселке между Ивановом и Нижним Новгородом – живет менее 5 тысяч человек, из них около 600 – профессиональные художники. С XVII века Палех был центром иконописи. После революции 1917 года и начала гонений на веру зарабатывать этим стало невозможно, и местные художники переориентировались на лаковую миниатюру, которой Палех и прославился в советское время: черные, покрытые лаком шкатулки со сказочными сюжетами были известны всей стране. Палехскую миниатюру позиционировали как народный промысел, хотя занимались ей профессиональные художники.

После распада Советского Союз иконопись снова стала надежным источником дохода палехских мастеров. Помимо представителей консервативной художественной школы в Палехе много художников-модернистов, использующих традиционную манеру палехского письма в авторских работах.

Подобно тому, как после революции палехские иконописцы ушли в сказочные сюжеты, нынешние художники с началом войны в Украине и ужесточением режима в России используют палехское искусство как иносказание, избегая открытого столкновения с властью, но осмысляя войну в сказочных сюжетах.

Художники Палеха – в фильме Владимира Севриновского "Война проникла в сказку" в документальном проекте "Признаки жизни".

Монологи художников

– Меня зовут Алексей Жиряков, я палехский художник. Я родился в Палехе, вырос в Палехе, учился в Палехе и живу в Палехе. Палех был иконописным, иконописцы были профессиональными художниками, зарабатывали именно иконописью и ценились очень хорошо. Палехские иконы есть в Третьяковской галерее, они отличаются миниатюрностью, очень тщательной выпиской, особым изяществом. Когда в России случилась революция, иконописцы переключились на альтернативный путь, они от иконной доски перешли на лаковую поверхность, шкатулки, ушли от религиозных сюжетов в сторону сказки. Это безопасная тема. "Что ты рисуешь?" – "Сказку". Какие могут быть вопросы у власти? Но все приемы, абсолютно иконописные, сохранились. Теперь православие снова вошло в силу, и многие палехские художники просто переключились на иконопись.

Художник – это такой же человек, как и все, он дышит тем же воздухом, он видит все, что видят другие люди, просто его профессия заключается именно в том, чтобы отображать собственные мысли и собственные чувства. Когда случилась война с Украиной – это, конечно, было шоком. Была полнейшая растерянность. В первые дни это просто никак в голове не укладывалось. Первая работа после этого – пушкинская сказка "Золотой петушок". Она, в общем-то, вся о войне. Войну из головы выкинуть невозможно, но поскольку я все равно рисую сказки, то это сказка, в которую проникла война. Потом была пластина с Кощеевой смертью. Хочется, чтобы был какой-то простой выход, была какая-то кнопка, про которую никто не знает, где она находится, но кто-то найдет выключатель, повернет тумблер и все кончится. Такого решения, конечно, нет, но зато есть сказки, где Иван-царевич находит утку, в ней заяц, в зайце яйцо, разламывает яйцо, там игла, ломает иглу, и умирает главный злодей.

Потом я обратился к творчеству Евгения Шварца, пьеса "Дракон". У дракона на одной голове тиара первосвященника – это власть, которая пытается доминировать и в религиозном смысле, корона – это светская власть и шлем – военная сила. То есть дракон – олицетворение некоей власти, которая сидит в золотом убранстве, везде портреты дракона. Люди хлопают, пионеры в барабаны бьют – воспоминание из советского детства, где все всё одобряли. Заключенных в темницу сажают. Воины идут в одну сторону браво, с другой стороны уже возвращаются израненные. И двое влюбленных, которые тянутся друг к другу. Любовь на фоне тоталитарного мироустройства. Надежда всегда должна быть, иначе будет какой-то мрак, безнадега. Хочется видеть луч света.

– Меня зовут Евгений Гринев, я художник из Воронежа, переехал в Палех. Родился я в городе Шахты Ростовской области, но была сложная ситуация в 90-х годах, мама одна, нас четверо, и мы решили переехать в деревню, где мама моя выросла, в Воронежской области. Со второго по одиннадцатый класс я рос в деревне, прошел школу деревенской жизни. Топили печки, заготавливали все, у нас было много хозяйства, коровы, телята, поросята, даже лошадь была, я умел ее запрягать в телегу. 11-й класс закончил и поехал в училище. Потом армия, потом институт. Где-то лет 10 в Воронеже. Молодежь вся из деревень уезжала тогда, ты рвешься в город реализоваться. Мол, в городе круто, а в деревне плохо, там делать нечего.

В городе я работал в фирмах, там, сям. Но параллельно еще писал, рисовал. Работы продавал через интернет. И я подумал: чего в городе жить, если можно художником где-то в сельской местности. Она меня всегда привлекала, я ехал туда на пленэр. И у меня появилась идея, жить непосредственно в деревне, в окружении этой красоты, тишины, покоя. Через интернет узнал, что есть Палех, город художников. Но так как у меня был бюджет ограниченный, я искал что-то рядом с Палехом, в близлежащих деревнях, купил эту избушку. Я, в принципе, готовился к худшему сценарию, что придется мне какие-то подработки искать. Но, видимо, стало людям более интересно – художник переехал в деревню. Работы покупают, мне хватает на жизнь. Все напуганы, мол, в деревне темно и страшно одному, ничего нет. А здесь все есть, интернет ловит, пожалуйста, можно работать. Я еще могу понять, в реально далеких регионах России, где ни дорог, ни связи никакой, действительно непросто. А здесь, пожалуйста, стоят домики, гниют никому не нужные, покупай, живи, развивайся.

– Зовут меня Яр Пикулев, художник сельский. Я сторонник того, чтобы в деревне тоже жили люди инициативные, творческие и не только, разные люди. У нас стало тут сообщество новых палешан появляться. Я, поскольку деревенский художник, все дела свои в основном делал через инстаграм, через соцсети. А это запрещено же теперь.

[Черные лаковые шкатулки] – это такой стереотипный Палех, сувенирный. В советские годы государство пропагандировало свою идеологию через лак, художники же не могли писать иконы. Сейчас это огромная индустрия, в Палехе сейчас только ленивый не пишет иконы. Здесь в одной избе делают доски, в другой избе их красят, в третьей золотят, в четвертой лакируют. Мини-завод под открытым небом. Есть большие корпорации иконописи, которые работают в каких-то космических масштабах, а в основном люди, мне кажется, сидят по домам, малюют иконы. В Палехе достаточно большой процент населения – художники, есть консерваторы, которые топят за истинные традиции Палеха, как они их чувствуют. Есть художники более современные, которые в авторском прочтении палехский стиль переизобретают, что ли.

Я пожил в детстве в монастыре, у нас же тоже были уроки по иконописи, нас готовили быть монастырскими иконописцами. Но иконописца из меня не случилось, случился авангардный художник. В Палех я попал по странному стечению обстоятельств. Я вообще жил в Перми – достаточно далеко отсюда, километров 900, наверное. Я жил в религиозной семье, маме посоветовали обратиться к некоему старцу. Мы с ней поехали. Так я попал во все это. Помотавшись по монастырям, – мне было 12 лет, – я оказался в Палехе. В Палехе было монастырское подворье, была школа, я закончил 11-й класс, только тогда смог вернуться. У нас нельзя было уехать на лето к родителям, только мама могла приехать раз в полгода, побыть со мной. Было достаточно жестко. Мне кажется, нам ломали волю. Но я оказался живучим. Наоборот, у меня дикое желание, когда что-то такое творится, все делать по-своему.

Я не жил в мире, наверное, лет семь, не знал, как это все устроено. У меня началась ломка, я вернулся в монастырь, пожив год в семье. Потом, пожив еще год в монастыре, окончательно свалил в мир. Я поступил в училище художественное в Палехе, закончил его, здесь осел. Я все-таки думаю, в монастырь должны уходить люди в осознанном возрасте, внесшие вклад в общество. Надо идти туда с определенной целью, а не так, как я, будучи ребенком. Что я мог понимать в православии? Конечно, православие – это здорово, мне нравилось в церкви тусить, с родителями. Но в этом не было осознанности, я делал то, что мне говорили взрослые, считал, что они лучше знают, мне думать не надо. Конечно, в монастыре мне пришлось быстро повзрослеть. Наверное, у детей должно быть детство именно в семье, а не где-то там у каких-то дяденек, которые прикрываются Богом: сейчас мы тут будем воспитывать православие. Мне кажется, это вообще странная история, потому что все эти монахи, они же в прошлом бывшие советские граждане, которые вдруг решили поиграть в богослужебных людей. Сами недавно пришли в монастырь непонятным образом, сделали карьеру и будут учить нас смирению. Только смирению. Это было главное – подчинить себе человека.

Я верующий, но я бы себя назвал православным агностиком, если такой термин существует. Мой путь – искусство, это моя религия теперь. Мне так проще, я хотя бы знаю, что делаю.

До всего случившегося в феврале заказчиков было гораздо больше. Я одну работу покажу, там есть кувалда. Мне кажется, символом на ближайшие 15 лет будет кувалда – всем нам, к сожалению. Но матушка Богородица превращается в супергероя, как у Марвел. Ее оружие не какая-то суперсила – это слезы, она тушит все ими.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться