Фотограф Екатерина Соловьева двадцать лет прожила с семьей в Германии – там работает ее первый муж, физик, там выросли ее дети. Соловьева ценит свободу, спокойствие и комфорт западной жизни, осознает трагичные последствия войны в Украине. Несмотря на это, летом 2022 года она вернулась в Россию и теперь живет в Костромской области со вторым мужем – реставратором Антоном Мальцевым. Она фотографирует российскую глубинку и ищет старые фотопленки, мечтая создать музей.

Соловьева окружена пестрой палитрой мнений: ее муж – либеральных убеждений, а в церкви она общается с протоиереем Николаем Озолиным, который родился и вырос во Франции, но теперь ругает чуждые ценности Запада и поддерживает войну в Украине. Герой ее очередного исследования, давно умерший учитель, строчил кляузы и восхвалял социализм, а местная жительница старшего поколения вспоминает аресты по доносам соседей. Соловьева говорит, что любит Россию и верит: правители приходят и уходят, а страна остается.

Екатерина Соловьева и российская глубинка – в фильме Владимира Севриновского "Из Гамбурга в Кострому".

Монолог Соловьевой

– Про фотографа Владимира Русина известно мало. Он жил в городе Судиславль, 40 минут езды от Костромы. После революции документировал жизнь города – демонстрации, сборы, жанровые сцены, портреты. Перефотографировал, наверное, весь Судиславль. Если б не нынешняя ситуация, я бы назвала его выставку "Предчувствие войны". На меня огромное впечатление произвели его портреты, снятые в 30-х годах, в самом начале 40-х. Многие люди здесь со значками Осоавиахима. Мы знаем судьбу этих людей, что они обречены или на смерть, или на несчастья, или на потери, или на инвалидность, они пройдут войну. Для меня эта выставка – предчувствие катастрофы. И я вижу свое предназначение в том, чтобы вытаскивать наружу эти истории, рассказывать их.

20 лет жизни в Европе так просто за пояс не заткнешь. Я прекрасно вижу, насколько там выше уровень, нам до них было 50–100 лет, а теперь все 150, если не 200 лет. Очень сильно это все отбросит. Уровень свободы, спокойствия – его здесь и не было, а теперь точно не будет еще очень долго. Европейцев понять можно, когда они абстрагируются от России, хотят откреститься от того, что угрожает их комфорту, спокойствию, тому, что они так долго строили, к чему они так долго шли.

Я закончила журфак МГУ, вышла замуж, у меня был маленький ребенок. Муж закончил Физтех, он физик-теоретик, его позвали в аспирантуру в Германию. Я как-то смирилась: ну что тебе еще нужно? Гамбург – прекрасный город, Эльба, корабли, взрослеющие дети. С 2007 года я начала путешествовать с друзьями по Русскому Северу и поняла, что это мое. Жизнь сытая европейская, размеренная, мне нравилась, но я поняла, что счастья она мне не принесет. С июля 2022 года я вернулась, центр своей жизни перенесла в Россию.

Конечно, сложно сейчас мириться с этой ситуацией, с тем, что Россия в глазах всего мира какое-то абсолютное зло. Я так не считаю, я считаю, что Россия останется Россией, что бы с ней ее правители ни творили. Они приходят и уходят, а страна остается, люди остаются. Люди хорошие, может быть доверчивые, верят телевизору.

Хотя я очень благодарна первому мужу за то, что дети сформировались там, что они выросли в красоте, в спокойствии, в хорошей школе учились, что перед ними открыт весь мир, что они выросли европейцами, для меня это важно. И у меня сохраняется возможность приезжать туда, их навещать. Они прекрасно говорят и читают по-русски. За 20 лет главной моей темой было то, что я им сохранила русский язык и русскую культуру. Единственное, чему я не рада, – это нашей разлуке, тому, что они не могут приехать сюда. Дочь, наверное, не хочет, а сын не может. То есть он физически может, но все мы понимаем, что мальчику 22 лет от роду, имея российское гражданство, наверное, лучше не приезжать.

С 2007-го по 2023-й, пока мои дети учились, я мечтала освободиться и проводить в России столько времени, сколько захочу. Меня визуально и душевно ничего так и не зацепило в Германии, даже Гамбург. Я очень люблю Гамбург, офигенный город, лучший город в Германии, но вжиться в него, почувствовать его душу, изложить это фотографически не получилось. Ну что делать, не все дано человеку.

Вот эти [заброшенные] дома, вот эти все деревни [в российской глубинке] – для меня как следы ушедших цивилизаций, культурные слои, Атлантида. Я находила старые фотопленки, жизнь деревни на этих пленках – такая удача, такое счастье. Сейчас письма. Отпечатано на машинке, у которой буквы западают: "После 3 июля, мой день рождения, две недели отлеживался и разбирался в подарках. Только теперь, когда голова посветлее, взялся за ответы, памятуя старую мысль: не ответить на письмо – это все равно, что не пожать протянутой для приветствия руки. Завтра пойду в Карповское за молоком и отправлю вам там письмо. А пока до свидания. Будьте здоровы и бодры". Меня эти его подробные, неторопливые письма просто захватили, у меня их пачка, вывезенная отсюда в три приема. Он вел какие-то записи бесконечные, все это завернуто в какие-то афиши, у него какие-то подсчеты, какие-то эскизы чего-то. Я это тоже собираю, но не так активно, как письма. Не знаю, что с этим делать. Он это все писал для районных газет, и даже районные газеты это не печатали или печатали очень мало.

Здесь удивительные люди, они живут в непростых условиях. Они пишут стихи, порой наивные. Меня затянула эта вся жизнь, я теперь ощущаю себя ее частью. Этот сюр мой, мне в нем комфортно и хорошо, наверное, потому что я сама такая. Нельзя подходить к этому из ненависти, из любопытства: какая мерзкая страна, сейчас я сниму, какая она противная, какие люди тут стремные. Нет, надо очень сильно это все любить, тогда оно к тебе повернется всей своей правдой.