Владлена Санду – режиссер документального и игрового кино, ученица Алексея Учителя и Бориса Юхананова. Режиссер пронзительных документальных короткометажек и сериала "Идентификация" о русской девушке, ставшей частью исламского мира. Санду родилась в Феодосии, а ее детство прошло в Чечне во время войны. О своем становлении, ненависти к войне и проекте "Память", посвященном детству в Чечне, Санду рассказала Радио Свобода.

– Расскажи про “Идентификацию” – сериал, сюжет которого строится вокруг проживания травмы. Как ты сняла сериал? Полагаю, все началось с фестивального успеха твоих короткометражных фильмов “Кира”, “Святый Боже” и “Восемь картин из жизни Насти Соколовой”?

– В 2015 году на "Кинотавре" показали "Киру", после чего со мной на связь стали выходить разные продюсеры. "Киру" я сняла на третьем курсе ВГИКа, а уже когда перешла на 4-й курс, мне сказали, что продюсеры Валера Федорович и Женя Никишов хотят со мной встретиться. Я ничего о них не знала. Меня пригласили в офис ТНТ. Помню, что хотела снять сериал, потому что любила сериалы Линча и Триера, и мне казалось, что я не вижу границ между сериалом и кино. Проблема в том, что индустрия в России построена таким образом, что ничего не удается сделать хорошего. Самоцензура, желание продюсеров сэкономить...

Когда я пришла в офис ТНТ на встречу, я знала лишь то, что на этом канале делают шоу "Дом-2". Женя и Валера сказали, что им понравилась моя "Кира", и спросили, что я думаю насчет создания сериала. Я сказала, что, наверное, это здорово, но предупредила, что вообще ничего не знаю о современной индустрии и не смотрю телевидение, поэтому не уверена, смогу ли предложить им что-то интересное. Тогда я не видела "Настоящий детектив" и "Во все тяжкие", и Валера с Женей были ошарашены от того, в какой степени я "не в теме". В ходе встречи выяснилось, что Женя с Валерой тоже закончили ВГИК, и мы стали обсуждать кино: Карлоса Рейгадаса, Брюно Дюмона, Кубрика. В какой-то момент они сказали мне, что, может быть, это как раз и классно, что я ничего не знаю об индустрии. Напоследок сказали, что пришлют несколько текстов, вдруг мне будет интересно их снять. Изучив сценарии, которые они прислали, я поняла, что не чувствую материал. Написала об этом Валере и Жене, и они ответили, чтобы я вышла на связь, если у меня возникнут свои идеи.

Я пришла во ВГИК и рассказала об этом своему одногруппнику и другу Никите Иконникову. Спустя какое-то время мы с Никитой написали страницу текста, в котором первоначально уже содержался характер и загадочность героини. Я отправила эту страницу Никишову и Федоровичу, они ответили "вау!", назначили встречу, и уже через несколько дней я снова оказалась в офисе ТНТ уже вместе с Никитой. Нас спрашивали, как все будет развиваться. Мы еще не знали финала, и у нас были разные варианты потенциального развития истории, но это продюсеров ничуть не смутило. Вскоре они пригласили юриста, и мы начали обсуждать контракт. Около года мы писали пилот и синопсис всего сезона. Еще через год я уже приступила к съемкам первой серии. Это было лето 2017 года. А до этого был долгий кастинг на главную героиню.

– "Идентификация" стала актерским дебютом в России Елены Трониной, которая жила в Казахстане. Как вы ее нашли?

– Прошло уже несколько месяцев кастинга, а у нас все еще не было главной героини. Текст для кастинга строился в форме допроса девушки, которая рассказывает, почему она приняла ислам. Мы с Никитой собрали его из реальных интервью с русскими девушками. Когда я увидела видео Лены Трониной, которое мне прислала кастинг-директор, я пересмотрела его пять раз. Мы пригласили Лену из Казахстана в Москву для кастинга. Она рассказала, что прожила четыре года в Китае, жила в Урумчи – провинции, где живет много мусульман, и присутствовала на мусульманской свадьбе, где был мулла, ее подруга приняла ислам, и Лена была свидетельницей на никахе. Этот опыт дал ей возможность сделать кастинг столь достоверным. А еще меня поразило, что Лена уже сыграла чеченскую девушку в швейцарском проекте, и еще мы с ней знали песни Тимура Муцураева. Спустя неделю мы вместе с Леной отправились на кастинг в Киргизию: поскольку киргизскую семью в “Идентификации” полностью играют киргизские актеры, говорящие на киргизском. Кастинг проходил в Бишкеке. Спустя месяц мы уже начали снимать первую серию.

– По какой причине процесс затянулся до 2022-го?

– Мы сняли пилот в 2017-м и продолжали писать сценарий. За год мы должны были написать еще семь серий и приступить к съемкам всего сезона. Но написание сценария несколько затянулось. К нам подключился Александр Родионов, который начал работать с диалогами. В начале 2019 года у нас была премьера первого эпизода “Идентификации” в конкурсной программе Series Mania (Франция), и к тому моменту мы уже написали полный сезон, и летом 2019-го года мы начали снимать весь сезон. На одном из важных объектов (СИЗО) произошло ЧП, побег, и съемки пришлось приостановить. Сменилось время года, и мы ждали весны, чтобы начать снимать. За это время показ первого эпизода “Идентификации” был на ряде крупных фестивалей, в том числе на Берлинале 2020 года и на "Духе огня" в Ханты-Мансийске. А потом случилось то, что случилось. И из-за пандемии съемки заморозились. Всю пандемию мы с Никитой продолжали доработку сценария – решили использовать это время, чтобы осмыслить уже отснятый и смонтированный материал. Мы проанализировали несколько моментов и дорабатывали структуру сезона и неснятые эпизоды. Получив поддержку продюсеров летом 2021 года, мы стали готовить завершающий блок съемок "Идентификации". Всю пандемию я думала о том, что в нашем проекте большой актерский ансамбль и если с кем-то что-то произойдет, вероятно, проекту не судьба быть завершенным. И принимая во внимание этот риск, мы с Никитой все равно почти год продолжали доработку сценария. Волею судеб, произошло так, что все артисты оказались здоровы, и спустя два года нас пустили на тот объект, где произошло ЧП, и мы досняли проект. И я сейчас думаю, что “Идентификация” стала возможна в России только благодаря свободно мыслящим продюсерам Федоровичу и Никишову.

– Ты была растеряна, когда столкнулась с управлением большим проектом после работы в довольно камерном, документальном или близком к документалистике кино?

– Во ВГИКе есть, скажем так, определенного рода патетика. Она существует и в самих стенах, и, возможно, в людях, которые в них преподают, хотя я не могу перенести это на своих мастеров Алексея Учителя и Алексея Гелейна. Но сама атмосфера ВГИКа будто готовит к тому, что ты будешь снимать “Войну и мир”, и режиссер – это очень серьезно и ответственно. Эта энергия имела надо мной власть, поэтому потенциально я была готова сыграть роль серьезного режиссера. И первая сложность, с которой я столкнулась на производстве, была связана как раз с тем, что я играла эту роль серьезного режиссера даже чересчур серьезно. Но вскоре я поняла, что играю в некую игру. Сам по себе процесс трансформации от идеи к чему-то конкретному – увлекательное путешествие, а я на самом деле простой человек, который делает то, что ему нравится, и в этом процессе меня окружают люди, которых я люблю. Так у меня обычно всегда устроено, я снимаю лишь тех людей, которых люблю. А процесс наблюдения за чувствами и переживаниями актеров в кадре – тоже идентификация.

–​ Фильм "Память" посвящен первой чеченской войне. Это рассказ о твоем опыте?

– Все верно, “Память” повествует о моем детстве, проведенном в Грозном. Я занимаюсь этим проектом четыре года. Мы снимаем его на пленку 16 мм, фильм затрагивает много локаций, и поэтому процесс происходит не быстро. История начинается с момента моего приезда в Грозный. Мне было тогда 6 лет. И завершается моментом отъезда. Это 1998 год. Тогда я была вынуждена покинуть Грозный после того, как на мою семью было совершено вооруженное нападение. Мне удалось бежать, и тем самым спасти маму, бабушку, и мою подругу Иру, которая тоже была той ночью у нас дома. К нам тогда по ночам приходили чеченцы, которые проверяли, все ли у нас в порядке, потому что убийства русских семей было абсолютно нормальной практикой. Так убили наших соседей Афанасьевых. Через три дома от нас застрелили ночью мою учительницу английского Елену Михайловну Астраханцеву, подругу моей мамы, я видела, как она ночью лежала во дворе собственного дома. Это произошло буквально за несколько месяцев до того, как напали на нас. Той ночью помню, как прозвучал сигнальный звонок от забора: ”раз-два, раз-два-три”. Это позывной для своих. Ира идет открывать дверь, а моя бабушка из другой комнаты кричит: “Ты только спроси, кто там!” Я слышу, как Ира накидывает халат, это было, может быть, с часу до двух ночи. Затем слышу, как Ира отмыкает дверь в доме, а ей еще нужно дойти до забора, потому что звонят оттуда. Слышу, как поворачивается ключ в двери дома, и после – резкий крик Иры. Я вскакиваю и из дальней комнаты вижу через проем, как к нам в дом заваливаются люди в камуфляже, в черных масках, с автоматами и пулеметными лентами, и один из них просто валит Иру и бьет прикладом по голове. А я стою, смотрю на это из дальней комнаты голая, и думаю “наверное, мне нужно одеться”. Это первая мысль, которая ко мне пришла, потому что я точно знала, что будет дальше. Как правило, женщинам отрезали грудь, насиловали. Мы все об этом знали. Тогда, стоя в проеме, я поворачиваю голову и вижу окно. За окном тьма. Я выпрыгиваю в это окно. И я помню, как я ползу через двор, где стоят эти люди с оружием, и мне удается пробраться мимо них и перепрыгнуть через забор к соседям. Я перепрыгиваю забор, это уже поздняя ночь, и, сидя на пороге собственного дома, соседка Шумист смотрит на меня голую. Я говорю: там убивают мою семью, нужна помощь. Но Шумист спокойно смотрит на меня и говорит: “У меня дома уже все спят”. А я стою, смотрю на нее и ничего не понимаю. Шумист добавляет: “Я могу вынести тебе одежду”. Затем она заходит в дом, я подбегаю к ее калитке и убегаю. Дальше я собрала людей, и, когда боевики поняли, что я сбежала и приходит поддержка, то они в этих черных масках и с автоматами так и ушли, оставив в доме связанных скотчем женщин. Так я пережила эту ночь. Всю ночь мне казалось, что я предательница, которая просто всех кинула и сбежала. И до момента, когда я узнала, что они живы, у меня было ощущение, что это самый мерзкий поступок, который я совершила в жизни. Но этот поступок в итоге обернулся для всех спасением. Тогда я поняла, что если от насилия возможно спастись бегством, значит необходимо это делать. Это и есть финал “Памяти”.

–​ "Память" можно назвать опытом художественной реконструкции, реконструкцией твоего травматического опыта, когда ты оказалась жертвой истории. К тому же преимущественно "Память" снимается в Чечне…

– Мне кажется, реконструкция несет в себе попытку воссоздать то, что было. В проекте "Память" в свою очередь есть нынешняя реальность, как дом в Грозном, в котором я выросла, – артефакт. Он не реконструирован и предстает перед нами тем, что от него осталось. Он разрушен, в нем не осталось окон. Но при этом все события, которые происходили со мной и существуют в моей памяти, происходят в декорациях этого дома – таких, какими они являются сейчас. Реконструкция ли это? Я не знаю. Текст "Памяти" в основном закадровый, основанный на ряде интервью, которые были записаны на диктофон и потом расшифрованы. Текст звучит от первого лица ребенка, существуя как детские наблюдения.

–​ Твой короткометражный фильм "Святый Боже", в котором ты от первого лица рассказывала о своем детстве и своей матери, как мне казалось, был опытом терапии, проговаривания травмы. Это можно сказать о "Памяти"?

– Безусловно. "Память" – это арт-терапия.

–​ Эта арт-терапия дает плоды? Тебе становится легче?

– После того, как мы закончили работать над сценарием "Памяти" с моим соавтором Яной Сариади, и после того, как весной 2021 года мы сняли первый блок в Грозном, – мне стало легче. Есть события, о которых я не могла говорить и даже не могла вспоминать. Которые преследовали меня годами, и когда я все это вспомнила, произнесла, когда дом, который построили своими руками мои бабушка и дедушка и в котором моя семья стала свидетелем человеческой катастрофы, имя которой война, стал декорацией “Памяти” и теперь запечатлен на пленку как документ, мне стало легче. Наверное, это находит хоть какое-то оправдание произошедшему. Необходимо об этом говорить, необходимо это помнить.

–​ Каково твое видение конфликтов на территории Чечни и Кавказа? Хочется просто, чтобы ты это озвучила.

– События в Чечне – спланированное мероприятие. Спланированное представителями Кремля. Менялась страна, образовывался новый олигархический класс. Для того, чтобы можно было увести всю страну от вопросов насущного порядка "на что жить?", "куда распределяется народное достояние?" и т. д., руководством страны была выбрана стратегия объявления врага в лице чеченского народа – эта стратегия активно транслировалась по всем российских СМИ. По каналу "Ичкерия" транслировалась обратная агрессия и ненависть к русским. Это формула возникновения конфликта. Очень легко вбросить идею необходимости национальной защиты и назвать это "операцией по восстановлению конституционного порядка в Чечне" – а по факту историческому война. Война не признанная. Но для истории необходимо называть все своими именами. Это важно. Похожее сейчас происходит с Украиной, пусть российская власть и называет это какими-то странными словами, но имя тому война, в которой уничтожаются мирные люди и солдаты с обеих сторон, которые часто не совсем понимают, что происходит. Обстоятельства и условия, которые формировались исторически на территории Чеченской Республики, были выстроены прежде всего на попытке удержать власть за счет длительных военных операций на Кавказе. Конечно, это еще и расширение своих территориальных границ. Генерал Ермолов, война Николая I, то, что было сделано Сталиным в прошлом веке, – репрессии, высылка чеченцев практически за три дня. 500 тысяч человек погрузили в вагоны, а тех, кто не готов был грузиться, просто сгоняли в бараки и сжигали. Об этих фактах до сих пор нельзя говорить. Это факты геноцида целого народа. Переполненные чеченцами грузовые вагоны следовали в степи Казахстана, был февраль, можно представить, что чувствовали люди, которые находились в этих вагонах. В Чечне была снята одна картина, посвященная выселению чеченцев, но она находится под запретом. В каждой чеченской семье есть жертвы последней войны: братья, сестры, дети, отцы и матери. Это реально так. Например, моя одноклассница и подруга Хава потеряла в 2006 году мужа ("убит при исполнении") и осталась одна с двумя детьми. Эти раны заживают очень долго. Есть важный момент – это признание и осмысление исторического факта. Cегодня Россией не признан геноцид чеченского народа при Сталине, не признаны войной события, произошедшие в Чечне в 90-е и 2000-е. В 2022 году чеченцы отправились на войну с Украиной. Думаю что такое происходит, когда нет осознания важных исторических событий.

– ​Как это отразилось в твоем проекте?

—​ В "Памяти" важно и ценно, что две девочки, которые играют меня в детстве, – чеченки. В этом художественном акте для меня содержится общечеловеческая мысль: сколько бы проявлений зла и национальной ненависти ни было спровоцировано между нами, мы хотим любви и мира. Амина и Селима, которые играют меня, – прекрасные и талантливые девочки. Мы подружились на съемочной площадке, и я поддерживаю дружеские отношения с семьями Амины и Селимы. Неважно, что исторически из нас пытались сделать врагов – мы не враги, мы люди, которые хотят мира и делают вместе кино, – в это я верю. Этой мыслью я хочу делиться, приумножать ее. В этом я чувствую созидание. В Грозном я встречала людей, которые хорошо знают цену мира, они точно ее знают. Цицерон сказал: худой мир лучше доброй войны. Я разделяю этот принцип, но, как известно, Цицерон плохо закончил. Сегодня, в апреле 2022 года, я вижу пропагандистские ролики, на которых чеченские дети с оружием в руках якобы готовы защищать родину от некоего врага. Я вижу в этом катастрофу, человеческую катастрофу, которую мы еще не в состоянии сейчас оценить.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться