Если хотите посмотреть соцреалистический фильм "Букет фиалок" (СССР, 1983) и некрореалистическую драму "Папа, умер Дед Мороз" (СССР, 1991) на большом экране, приезжайте в Висбаден. Город этот знаменит игорными домами, в позапрошлом столетии рулетка разорила Достоевского, а теперь в казино на Фридрихштрассе располагается штаб-квартира кинофестиваля GoEast. Речь идет не об экзотическом востоке, а о соседнем, европейском: линия раздела проходит по уже несуществующим политическим границам, и каждый год (а фестиваль GoEast проходит уже в 17-й раз) в руинах сгинувшего Варшавского блока удается отыскивать сокровища.

Одно из открытий 2017 года – документальное кино, снятое женщинами-режиссерами в коммунистической Польше. Такой отважной социальной критики в СССР не было, как не было и фильмов, подобных "Дневнику для моих детей" Марты Месарош. В начале восьмидесятых Месарош начала снимать автобиографическую картину о своей юности, проведенной сначала в советской Киргизии, где ее отец был арестован в 1938 году и расстрелян, а затем в Будапеште, где после войны стала утверждаться беспощадная диктатура. Фильм напугал цензуру в Венгрии и был запрещен к показу, но руководителю Каннского кинофестивалю Жилю Жакобу удалось достать копию, и в 1984 году картина получила Гран-при в Каннах. После "Дневника для моих детей" Месарош сняла еще три части автобиографии: в последнем фильме, "Маленькая Вильма" (1999), героиня возвращается в Киргизию, где был расстрелян ее отец, а мать в 1942 году умерла от тифа.

Фестиваль GoEast чествовал Марту Месарош, отметившую прошлой осенью 85-летие, и Агнешку Холланд, получившую в феврале на Берлинском кинофестивале "Серебряного медведя" за фильм "След зверя". Воскресным утром кинотеатр "Калигари", самый красивый кинозал в Европе, был полон зрителей, и директор фестиваля Габи Бабич сказала, что это своего рода замена воскресной церковной службы: в двух шагах от "Калигари" находится краснокирпичный висбаденский собор. Лучшего фильма, чем "След зверя", для такой церемонии не найти: он посвящен новой религии, которая, не сомневаюсь, станет в 21-м веке главенствующей. Это детективная история, так что не буду раскрывать ее тайны, скажу лишь, что главная героиня, оказывающаяся свидетелем загадочных убийств участников охотничьего клуба, борется за права животных и даже мечтает клонировать несчастных зверей, забавы ради застреленных охотниками. У Ольги Токарчук, по бестселлеру которой поставлен этот фильм, как и у Агнешки Холланд, нет сомнений в том, что охота – это отвратительное, ничем не оправданное занятие, а охотники – негодяи, заслуживающие той же участи, что и застреленные ими кабаны и олени. В Польше Токарчук и Холланд даже обвинили в антихристианстве и поощрении экотерроризма. "След зверя" – фильм о мести патриархальному обществу, где доминируют мужланы с большими ружьями. Кто же охотится на охотников? Быть может, им мстит сама природа?

Сейчас Агнешка Холланд работает над фильмом о Гарете Джонсе, британском журналисте, который путешествовал по СССР в 1933 году и рассказал миру о Голодоморе. Через два года он был убит – по всей видимости, агентами Сталина.

Россию в висбаденском конкурсе представлял фильм, снятый коллективом режиссеров – участников Канского кинофестиваля: не того, где 33 года назад получил награду "Дневник" Марты Месарош, а видеофестиваля в сибирском Канске, городе, жители которого, не задумываясь, отвечают на вопрос "Как вы умерли?". Фильм, придуманный режиссером и продюсером Андреем Сильвестровым, называется "Россия как сон", и это фантазия о стране, по дорогам которой куда-то катит полупустой автобус, в кафе время течет не так, как за его дверью, и где можно встретить заплутавших во сне людей: иностранца, барахтающегося в сибирской реке, девушку, которую зарезал пьяный муж, человека, пишущего на железнодорожных рельсах строки Чехова, юношу, гуляющего нагишом вдоль нескончаемого забора, и русскую красавицу, исполняющую в лесу песню о березоньке.

Персонажи еще одного фильма конкурсной программы, в котором звучит русская речь – "Санаторий пепла" латвийского режиссера Дависа Симаниса, тоже живут по логике сновидения – в полузаброшенном госпитале для безумных ветеранов Первой мировой войны на Балтийском побережье. Новый доктор надеется навести хоть какой-то порядок, но на свою беду приручает дикого лесного мальчика, которого окрестные крестьяне считают демоном. В истории кинематографа было немало картин о человеке извне, оказывающемся в зловещем дурдоме, так что зритель не сомневается: ничем хорошим такая история кончиться не может. Режиссер говорит, что хотел рассказать "о гибели культуры 19-го века в абсурдной Первой мировой войне".

Славист и кинокритик Барбара Вурм отбирает для фестиваля GoEast редкие фильмы из России и восточноевропейских стран. В программе "Симпозиум", которую она курирует, были уже упомянутые польские короткометражки, "Букет фиалок" Веры Строевой, шедевр Веры Хитиловой "Ставка – яблоко", "Крылья" Ларисы Шепитько, "Познавая белый свет" Киры Муратовой и "Девочки" Валерии Гай-Германики. Мы с Барбарой уединяемся в одном из залов висбаденского казино и записываем такой разговор:

– По какому принципу составлен "Симпозиум"?

– В "Симпозиум" входят только фильмы, которые были сделаны женщинами. Идея была в пересмотре даже тех фигур, которые мы хорошо знаем, – Шепитько, Хитилова, Муратова. Мы взяли фильмы, которые вообще редко показывают, как "Познавая белый свет" Муратовой, или мало кто видел в Германии – "Крылья" Ларисы Шепитько. На "Крыльях" был полный аншлаг, единственный сеанс, на который не было билетов. Мы показали фильм из ГДР: комедию Ингрид Решке о разводе, очень смешной, с банальным, прямым юмором. Он сильно отличается не только от женского, но и вообще от гэдээровского кино. Тоже был большой успех. Мы выбрали "Тем, кто не может врать" Ясмилы Жбанич, который меньше всего, мне кажется, знают, загадочный полудокументальный фильм. Благодаря Саломе Алекси, дочери Ланы Гогоберидзе, мы смогли привезти сюда и ее собственный фильм, и фильм Ланы Гогоберидзе "Несколько интервью по личным вопросам", и фильм ее мамы, Нуцы Гогоберидзе, "Буба" (1930), показать три поколения женщин-режиссеров.

– Для меня было открытием польское документальное кино 70–80-х. Особенно фильмы Ирены Каминской об ужасной жизни работниц – видимо, вдохновленные борьбой профсоюза "Солидарность". И комедия Марии Замж-Кочанович "Я – мужчина" (1985) о председателе Союза польских женщин.

– Составить эту программу было сложно. В Польше сильная школа документального кино. Мы все знаем Кесьлевского, Босака, Карабаша, Круликевича, а Ирену Каминскую, Дануту Халладин, Марию Змаж-Кочанович очень мало знаем. Есть традиция фестиваля в Оберхаузене, который уже в 80-е годы начал приглашать самые сильные картины: например, фильм Ирены Каминской "Работницы" (1980), где так смело показана настоящая рабочая жизнь. У нас был доклад Корнелии Клаус по гэдээровскому кино, она сказала, что в это время считалось, что у женщины две должности – работница и домохозяйка, но на самом деле у нее были четыре или пять задач. Фильм Марии Змаж-Кочанович "Я – мужчина" отличается не только смелостью, но и сарказмом. Она впервые связала антифеминистскую тенденцию с национальной тенденцией, сейчас это два столпа польского патриотизма.

– Прозвучало слово "феминизм", и должен сказать, что если бы не знал ничего о GoEast, я бы решил, что оказался на феминистском фестивале. Даже фильмы, которые сняты в 70-х, когда за "железным занавесом" мало что понимали в западном феминизме, сейчас смотрятся как феминистские. Например, "Удочерение" Марты Месарош воспринимается как фильм с лесбийскими намеками, хотя вряд ли в 1975 году в Венгрии его так интерпретировали. И феноменальный успех фильма Агнешки Холланд, которая тоже ставит вопросы радикального феминизма... Это всё случайное совпадение или ваш замысел?

– Мы всегда хотим, чтобы у нас были представлены сильные женщины-режиссеры, и в этом году всё так естественно сложилось. С Агнешкой Холланд нам просто повезло. Вдруг на Берлинале, когда уже заканчивается составление нашей программы, выигрывает режиссер из Восточной Европы. Мне уже задавали вопрос: "У вас всегда "Симпозиум" с уклоном в феминизм?" Нет, к сожалению, этого не будет.

– "Симпозиум" предполагает не только показ фильмов, но и дискуссии. О чем вы спорите?

– Я назвала эту перспективу Reluctant Feminism – взяла этот термин из одной из первых книг по этому поводу киноведа Дины Йордановой, которая сейчас работает в Англии. Она писала, что, когда ты занимаешься высказываниями восточноевропейских женщин-режиссеров, сталкиваешься с феноменом, что все отрицали тот энтузиастский феминизм, на который бросался Запад в то время. Мне показалось, что нужно это опять пересмотреть. Потому что у каждой эпохи свои проблемы, в каждой стране свои женские культуры. Мы мало спорили. Был теоретический доклад Беаты Хок, культуролога из Лейпцига. Мне очень понравился доклад Павлы Фридловой, которая была подругой Веры Хитиловой, она связала судьбу режиссера с ее фильмами и с сегодняшней ситуацией. Мы сделали маленькое открытие, режиссера Веру Строеву, это имя в феминистическом контексте, по-моему, впервые появляется.

– Это ведь соцреализм по всем параметрам.

– Это абсолютный соцреализм, но мы наблюдали удивительные моменты христианства в каждом фильме. Она работала больше 50 лет, только Надежда Кошеверова еще дольше работала, чем Вера Строева, но та начала раньше. Можно посмотреть на женские фигуры, особенно в первых фильмах "Поколение победителей" или "Искатели радости". Фильм "Букет фиалок" у нас был, может быть, второй раз показан после премьеры.

– Интересно наблюдать, как иностранец воспринимает русское кино, безо всяких политических наслоений, выбирает совершенно не то, что выбрал бы абориген, не так интерпретирует, по-другому видит. Вера Строева в феминистском контексте – это очень странно звучит. Какие еще открытия в советском кино в рамках "Симпозиума" вы сделали?

– Для здешней публики стала открытием Динара Асанова. Тут было трудно выбрать фильм, мы показывали "Милый, дорогой, любимый, единственный". И "Рваные башмаки" Маргариты Барской. Я дружу с Натальей Милосердовой, которая последние 15 лет своей жизни посвящает архивной работе по поводу Маргариты Барской. Она написала монографию о Барской, сделала фильм о ней. Тоже интересный феномен, что о многих женщинах-режиссерах сделаны хорошие документальные фильмы. Например, Володя Непевный снял про Киру Муратову. Мы показывали фильм про болгарского режиссера Бинку Желяскову. Проходит 40 лет, и ты делаешь открытие. Я недавно интенсивно занималась первым самостоятельным фильмом Киры Муратовой "Короткие встречи". Я до этого любила и всегда смотрела "Долгие проводы", тут решила пересмотреть "Короткие встречи". Это настолько революционный фильм! Мы удивляемся намекам на гомосексуальность в фильме Марты Месарош, а здесь не намек, но фильм о том, как невозможна встреча двух женщин. На самом деле в реальной жизни, в реальной квартире они встречаются, они проводят время, они огорчаются, что одна уходит от другой, они уже потихонечку забывают об этом мужчине. Его же всегда нет, он или в представлениях, или в снах, или на пленке магнитофона, этот неприсутствующий мужчина их очень объединяет. Они разные, но, с другой стороны, очень равные существа. Это совершенно новые человеческие отношения. И с точки зрения отношения поколений это настолько отличается, например, от "Крыльев" Шепитько, которая была членом этой оттепельной системы киношников. Муратова сделала совсем другое, отошла от этих пересмотров политических рамок, это ей было неинтересно.

– И еще один режиссер, который не вписывался ни в какие рамки. Это Евгений Юфит, умерший в прошлом году, показ был посвящен его памяти. Великий режиссер, но, мне кажется, в России немногие это понимают, на Западе его знают и ценят больше.

– Не знаю, многие ли еще понимают здесь. В свое время Анджей Кламт помог Юфиту сохранить копии, поэтому составить программу было очень просто: наш домашний архив сохранил почти все его фильмы, даже с немецкими субтитрами, все было подготовлено в 90-е годы, когда они здесь впервые показывались. Некрореализм, ленинградская сторона подпольного или параллельного кино, был феноменом, но Юфит стал единственным, кто сделал авторскую карьеру. Для меня было трагично то, что случилось потом. Сначала бросаются на тебя Роттердам и другие глянцевые фестивали, у тебя ощущение, что ты принадлежишь к международному кругу, а потом становится все труднее и труднее с финансированием, с поддержкой, тебя бросают. Мне очень жалко, что наша западная фестивальная жизнь в последние 5–10 лет так слаба и не может поддерживать такие феномены. Юфит – это пример печальной судьбы. Мы его открыли, когда были молодыми славистами, ездили каждый год в Петербург, все были знакомы, у нас была совместная тусовка. Сегодняшняя ситуация у славистов, культурологов совсем другая... Всё так чисто, все в своих институтах, никаких подпольных совместных действий не происходит. Предвижу, что мои студенты будут в шоке оттого, что их старая учительница не только стала феминисткой, но еще и любитель и знаток некрореализма.