Яков Кротов: У нас в гостях историк Наталья Зазулина. Вы уже были у нас в программе, и тогда речь шла о католике, о Бенедикте XV, папе римском - миротворце в годы Первой мировой войны. А сегодня у нас есть замечательная возможность поговорить о герое вашей новой книги – обер-прокуроре Синода Александре Голицыне.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Сначала послушаем небольшое интервью с Евгением Понасенковым, автором фундаментального труда об Отечественной войне 1812 года, где развита идея, что в той войне Россия не белая и пушистая, что Александр Благословенный хотел победить демократию и свободу и гнал впереди себя русский народ как маскировку своих истинных намерений. Это не единственный взгляд на войну 1812 года, но в России он почти неизвестен. Наполеон манипулировал религией, и Александр Благословенный манипулировал религией, но почему-то Наполеона превозносят, а Александра I пинают. В чем разница?

Евгений Понасенков: Политика Александра I была прямым продолжением его личности. То же самое и у Наполеона. Александр был человеком чрезвычайно закомплексованным, он чувствовал себя ущербным, писал об этом в дневниках. И вся его внешняя политика была реализацией его комплекса зависти к Наполеону, а после Аустерлица – мщения Наполеону-победителю. И русский народ он пустил в расход, использовал его. Единственное, чем можно было в те темные времена попытаться возбудить толпу, это религия, и Александр применил все возможности, чтобы в 1812 году создать условия для террористической религиозной войны. Все манифесты были пронизаны словами о том, что Наполеон дал гражданские права, уравнял в правах иудеев, убийц Христа – вот как вывернул! Но ничего не вышло, народ оказался индифферентен к этому.

Помимо этого, Александр I через голову даже канцлера Румянцева, который был за мир с Наполеоном, спонсировал фанатиков, религиозных террористов в Испании и Швейцарии во время официального союза с Наполеоном в 1810-12 годах. В моей монографии "Первая научная история войны 1812 года" я с документами в руках доказал это финансирование.

Что касается Наполеона, то это была полная противоположность Александру: Александр ленив, малообразован, книжек не читал; Наполеон деятелен, член Французской академии, ученый, автор теоремы в геометрии. И для Наполеона религия была не инструментом, а составной частью общественных отношений, и он предоставил равные возможности всем конфессиям. Сам он, будучи атеистом, давал людям возможность не верить или верить в абсолютно любую религию: и экономически, и политически, и социально человек не чувствовал себя ущемленным. Наполеон – это человек современности, даже не современности того времени, а нашей с вами современности, он опередил время. Александр I был человеком необразованным и оттого анархичным. Но сначала он манипулировал религией как лицемер, использовал ее как инструмент агрессивной политики, а в последние годы это уже перешло просто в манию и психическое расстройство, о котором пишут все ученые.

Наталья Зазулина: Все не так просто. Александр I, будучи православным императором (и ему приносили присягу на православной Библии), является воспитанником Екатерины II, которая, как человек века Просвещения, была неверующей, очень прагматично относилась к религии, и ее внук великолепно это перенял.

Один из примеров: в 1782 году, возвращаясь из заграничной поездки, Павел I привозит матери бреве от Пия VI – это краткое распоряжение, разрешение на учреждение в Могилеве католического архидиоцеза. Почему не в Могилев, католическому архиепископу Богушу-Сестренцевичу, а именно матушке-государыне Екатерине Алексеевне? Потому что у нее было жесткое установление: сначала мои подданные, потом лютеране, католики, православные, атеисты, неверующие, люди века Просвещения, кто хотите.

И Александр I все это перенял. И обер-прокурор Святейшего Синода, занимаясь одной рукой архиереями, учебными, духовными заведениями, тем не менее, служил светскому государю. И в Святейшем Синоде в годы правления Александра I, будучи 17 лет на посту обер-прокурора, Александр Голицын занимался исключительно светскими делами. И он давал своему государю потрясающие светские рычаги управления русским обществом.

Яков Кротов: А Фарадей – это век просвещения?

Наталья Зазулина: Да.

Яков Кротов: А он же христианский священник.

Наталья Зазулина: В том-то и дело, что это большой сон английских протестантских ученых. Главой Церкви является британский монарх…

Яков Кротов: Но Фарадей – верующий. Говорить, что просвещение – это обязательно атеизм, означает оставить Лапласа, а Фарадея выкинуть.

Наталья Зазулина: Я не говорю, что век Просвещения – это обязательно атеизм. Вольтер тоже посвящал "Магомета" папе римскому.

Яков Кротов: Это лицемерие.

Наталья Зазулина: Да, и поэтому каждый спасался, как мог, в зависимости от традиций семьи, личных устремлений, образования. Это был личностный выбор. Но в целом век Просвещения очень жестко прошелся по религии.

Яков Кротов: Освободил религию от ненужных излишеств.

Наталья Зазулина: И общество тоже: у него появился выбор.

Яков Кротов: Александр Голицын – это уникальный обер-прокурор, ведь он был еще и геем, причем практически открытым.

Наталья Зазулина: Тогда это вообще не очень скрывали. Если вы посмотрите на финал царствования Александра I, кто остался с ним рядом? Основатель Генерального штаба, участник Отечественной войны, князь Петр Волконский, казалось бы, прекрасный семьянин, но уже в первые годы жизни Николая Павловича он влюбляется в молодого флигель-адъютанта Льва Витгенштейна, сына знаменитого фельдмаршала Петра Витгенштейна - настолько влюбляется, что дарит ему самое дорогое свое имение. Жена, дети, наследники ничего не могли сделать. И тот принял, а он тоже был женат - на княжне Радзивил, и Стефания Радзивилл тоже была против.

Следующий свидетель века Александра Павловича, который получил это по наследству, - Николай Павлович. "Железного" графа Аркачеева в начале царствования, еще при Павле I попытались женить на юной девочке, Дарье Бенкендорф, ему ради этого дали титул графа. Но одно дело – жениться на бедной дворянке, и, может быть, никто никогда и не узнает, насколько ты состоятелен как муж… А вот жениться на девочке, выращенной императрицей Марией Федоровной значило стать заложником этой девочки. Он лег костьми и не женился на ней, за что его даже выслали.

Яков Кротов: Чем отношение к гомосексуалам в начале XIX отличалось от отношения к ним в начале ХХ-го, когда великий князь Константин Романов, замечательный поэт, драматург, один из лучших представителей царствующего дома, интеллигент, и, тем не менее… Чехов писал о вырождении царской семьи. Это же была гомофобия.

Наталья Зазулина: Князь Константин Романов был русским человеком, он думал и молился по-русски. Князь Александр Голицын, будучи обер-прокурором Святейшего Синода, начал с того, что сказал Александру I: "Какой я обер-прокурор? Я же ни во что не верю!" Александр Павлович молился по-французски. Дмитрий Нарышкин, муж фаворитки, который тоже не интересовался женщинами, молился по-французски. Остальные были кто католик, кто лютеранин, и это никого не смущало. Единства духа православия, игры в русскость, какую завел Александр III, а потом немножечко поддержал Николай II, в те царствования не было. Мы больше хотели быть Европой. И если великий князь или герцог, муж великой княжны, немножечко отличался от представлений о классической семейной жизни, то это не повод не иметь семьи.

Яков Кротов: То есть это, что называется, мораль эпохи регентства (применительно к Англии), то есть мораль достаточно распущенная, которая затем, в 30-40-е годы сменилась викторианской моралью. Тем не менее, то, что князь Александр Голицын сказал: "Я же ни во что не верую", - это ведь из воспоминаний митрополита Филарета Дроздова, который был своеобразной фигурой. Но если взять дневник секретаря Голицына 1835-37 годов (в течение нескольких лет Юрий Бартенев записывал застольные разговоры с графом), то Бартенев был достаточно объективен, писал: он рад, что общается с таким глубоко верующим человеком.

То, что Голицын в нужные моменты принимает у себя на Фонтанке Александра I и открывает ему Библию на французском языке на нужном псалме, а потом рисует ему по заказу картину "Ангел читает 90-ый псалом", для вас это чистое лицемерие?

Наталья Зазулина: Это образ жизни.

Яков Кротов: Вы обвиняете Александра Николаевича в цинизме.

Наталья Зазулина: Да. Но разве это плохо для придворного? Он, прежде всего, придворный. Обер-прокурор Святейшего Синода – это пятый чин в иерархии в царской России.

Яков Кротов: Меня очень рассмешило то, что у него была пенсия, как у нынешних пенсионеров – 12 тысяч рублей.

Наталья Зазулина: Только тогда золотой рубль кое-что стоил, и именьице было, и все хорошо.

Яков Кротов: И на 12 тысяч рублей можно было купить два Крыма.

Наталья Зазулина: Когда Александр Павлович вступил на трон, он прежде всего поручил ему, помимо того, чтобы приглядывать за нравственностью придворных, браками, разводами…

Яков Кротов: Вообще, это правильно, это как евнухи в Стамбуле – гей должен присматривать за нравственностью гетеросексуалов.

Наталья Зазулина: А кто еще может быть беспристрастен в разводе? Что такое был развод через Синод? Одна сторона обязательно должна быть признана виновной. Вот дядя Пушкина – прекрасный москвич Василий Львович Пушкин, женился, но его молодая жена влюбилась в другого, и оба – влюбленная жена и ее новый избранник – кинулись ему в ноги. Что делает основатель "Зеленой лампы"? Он пишет в Святейший Синод обращение, что он виновен, на него наложили епитимью, и бывшая жена прекрасно вышла замуж, а когда он впоследствии многократно стал отцом, он не смог даже оставить детям деньги по завещанию. И, между прочим, Александр Сергеевич и его папа никак не поспособствовали этим детям, они стали наследниками дяди. Пушкин – наше все, не спорю, но что касается быта, наследство дяди не поправило его дел, скажем так.

Яков Кротов: Есть собственные тексты Александра Николаевича, и он пишет, что когда государь поставил его обер-прокурором, для него это была абсолютно чужая сфера, но когда он увидел, что епископы искренне радеют… Он думал, что они все лицемеры и ханжи, как сегодня: о, у патриарха часы за 600 тысяч, он атеист… Александр Николаевич был умнее, он понимал, что на епископе может быть митра с большим бриллиантовым крестом, но он все равно может быть верующим. И он пишет: "Я понял, что они радеют о Церкви, и я постепенно вернулся от неверствия к той вере, которая была у меня в детстве". И когда в 1837 году он, глубокий старик, в этом крымском имении, полуслепой, разговаривает после обеда с секретарем, перед кем он будет лицемерить? Он уже получает эти 12 тысяч. И он все-таки набожен, значит, это не цинизм.

Если проводить параллель с сегодняшним днем: вот Якунин…

Наталья Зазулина: Да, бывший глава РЖД, который привозит нам Благодатный огонь.

Яков Кротов: Огонь не Благодатный, иерусалимский, но привозит. Можно сказать, что он циник и лицемер, а можно предположить, что, может быть, номенклатурно-элитная психология, которая в принципе несовместима с верой, у него совместилась. Вот Иван Грозный был и людоед, и набожный.

Наталья Зазулина: Ну, да, как там – я буду грешить и каяться, грешить и каяться. Видите ли, у всех свои взаимоотношения с Богом. Когда Александр Николаевич начинал свою карьеру, посмотрев на климат двух столиц, на высшее духовенство и иерархов, он начал активнейшее приглашать во все учебные заведения Православной церкви, с ведома государя Александра I, из Германии философов, для того чтобы они там преподавали. Доходило до скандалов, иерархи жаловались Александру Павловичу, их высылали из России. Учебные заведения тоже курировались Святейшим Синодом, и первые случаи высылки профессуры из России были именно при Александре Голицыне.

Яков Кротов: Я не говорю, что Голицын был большим сторонником просвещения. Александр Сергеевич пару раз писал на него эпиграммы - про то, что к нему лучше подходить сзади, это его слабая сторона, и Голицын, имея все полномочия, чтобы упечь этого молокососа в Нерчинск или Минусинск, ничего не сделал. Он благодарный человек.

Наталья Зазулина: Он был не чужд понимания того, кто талантлив. Голицын всю свою жизнь мстил только тем, кто первый развязывал против него интригу или военные действия в рамках интриги, но без повода никому не насолил. Он отомстил Магницкому, сражался насмерть с Аракчеевым, но не тронул поверженного Аракчеева, когда его поймали на издании книг через тайные типографии военных поселений, которые подчинялись уже даже не ему, а графу Клейнмихелю: он никогда не добивал лежачего.

Яков Кротов: Да, он был слишком крупный вельможа. Но тот же митрополит Филарет представляется мне более великим, чем Голицын, потому что Филарет был глубоко верующий человек, он очень хотел настоящего просвещения, переводил Священное Писание. Вот митрополит Филарет однажды рецензировал книгу о положении Церкви в Турции, и там была фраза, что мусульмане в России живут лучше, чем православные в Турции, и Филарет на полях пишет: "Да и православные в России живут хуже, чем православные в Турции", - имея в виду, что Церковь под императорской пятой лишена того, что составляет саму суть христианской жизни: свободы, церковности, нормального человеческого общения верующих между собой.

Вы бы согласились с тем, что в этом смысле Голицын – фигура не однозначно скверная? Это же все-таки был человек, ориентированный на просвещение, в отличие от последующей эпохи. Да, распутный гомосексуал, но он все-таки приобрел веру, вырос над этим одномерным позитивизмом и антиклерикализмом.

Наталья Зазулина: Меня больше интересует, насколько многообразна и интересна была межцерковная жизнь в бытность Голицына обер-прокурором Святейшего Синода, тем более что после трех разделов Польши, получив те западноевропейские куски, мы получили приходы, и там тогда было меньше православных церквей, а было много католических, были греко-латинские и так далее. А после подавления польского восстания в 1831 году, когда он уже не был обер-прокурором, он был одним из довереннейших лиц Николая Павловича, и именно его жесткое вмешательство в перспективы развития этих западных областей, насильственное обращение их в православие, может быть, заложило ту мину, которая взрывается под нами даже сегодня во взаимоотношениях с Украиной.

Яков Кротов: Есть ли аналогия между выстраиваем Александром I такого имперского неоправославия и тем, что происходит в современной России?

Наталья Зазулина: Имперское православие выстраивалось при Николае I. Как раз при Александре I это имперское православие было придворной разменной монетой именно в те моменты, когда это было нужно Александру Благословенному. Он поиграл в мистицизм, поувлекался всем, что было модно и противно Наполеону, пригрел всех, кто бежал оттуда, но именно в российское православие он не углублялся. И все последующие разговоры о том, что он не умер, а стал Федором Кузьмичом, явился в Сибири, вел там благостный образ жизни, лично для меня неприемлемы именно в силу того, что, всю жизнь проведя в страхе за свою жизнь, сын и внук убитых в гвардейских переворотах императоров, он под конец жизни панически боялся того же самого.

Вот мы спросили: как мог Филарет присягнуть Константину? А Филарет знал, что истинный заговор нелюбви против Александра Павловича – это не те мальчишки, которые вышли 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, а настоящий заговор генералитета, в окружении которого Александр Павлович начал служить и править Россией. Вот тех сопляков он смог отправить в Нерчинск, Шлиссельбург, Петровский острог, а этих кто бы ему заменил? Голицын удивительным образом в силу обстоятельств не был замешан именно в этот заговор против Александра I, и это максимальное доверие почти половину царствования Николая I он заслужил именно последствиями разбирательства в заговоре декабристов, а никакими не заслугами на христианском поприще, не как обер-прокурор. Это было подчиненное ведомство, одно из административных подразделений царской власти, и не этот, так другой выполнил бы приказ.

Яков Кротов: В пушкинскую эпоху православие оказалось распятым между неверием верхов и неверием низов. Хочется надеяться, что такая ситуация не повторится, а для этого, видимо, полезно изъять приводной ремень между верой, неверием и властью.