Иван Толстой: Мой собеседник – историк и переводчик Михаил Талалай. О новой книге на русско-итальянскую тему мы сегодня и поговорим. Михаил Григорьевич, с самых ранних школьных хрестоматий мы знаем картину «Переход Суворова через Альпы». Ваша книжка называется «Итальянский поход Суворова. Взгляд из Италии». А вообще на этой картине Суворов – откуда и куда перебирается?

Михаил Талалай: Дело в том, что существует менее знаменитая, но тоже прекрасная картина «Отправление Суворова в Итальянский поход». Эти две парные мозаики украшают парадный фасад петербургского Музея Суворова. В Альпы он попал после Италии, и этому посвящена моя последняя книга. Скажем прямо, итальянский и швейцарский некоторые объединяют в один поход, потому что задачи были одни и те же, да и европейский ареал был тот же самый, но сегодня я ограничусь только своей «епархией» – Италией. Давайте в Швейцарию и в эти высокие и холодные Альпы не будем забираться.

Иван Толстой: А что-то появилось новое, что стоит завести такой разговор? Какие-то новые данные, свидетельства у вас есть?

Михаил Талалай: Пожалуй, новое – это наш авторский коллектив, а если говорить по-суворовски, то небольшой отряд из пяти итальянцев, которые на местах, по маршруту Итальянского похода Суворова, сами по себе, но и с некой моей инициацией, изучали поход на региональном, я бы сказал краеведческом уровне. Я из некоторых авторов специально вынимал эту информацию, другие уже что-то написали до меня. В итоге, как на картинах на фасаде Музея Суворова, так и у нас получилась мозаика из разных текстов итальянцев. Весь смысл этой новой книги, вышедшей в издательстве «Алетейя», – предоставить русскому читателю именно взгляд из Италии. Конечно, об Итальянском походе написано уже много и русскими, и советскими авторами, и мемуарная литература существует, но всё это было написано на русском. Наши тексты первоначально появились на итальянском, я потом переводил их на русский.

У меня к этой итало-русской теме существовал изначальный посыл. Я сам – петербуржец, поэтому окружен суворовскими реалиями. Вспомним памятник Суворову у Марсова поле – полководец в образе Марса с мечом и щитом. И что же он защищает? Однажды, когда я еще был ленинградским жителем, я пригляделся, затем вчитался и с большим изумлением обнаружил, что защищает он три итальянских короны. Он там предстает не как защитник родины, каким мы его со школьной скамьи знаем, а как защитник Италии.

Иван Толстой: Наемник?

Михаил Талалай: Посланный нашим императором по просьбе европейских держав. Поэтому на алтаре, который защищает Суворов, лежат эти три короны. Перечислим их. Это Сардинская корона (что за Сардинская – теперь не очень понятно), Неаполитанская корона (тоже не совсем понятно, ведь Суворов не дошел до Неаполя) и даже Папская тиара, знаменитая трехвенчиковая корона. И написан даже, чтобы нам пояснить, на пьедестале его титул – «князь Италийский». Надо сказать, что в Ленинграде-Петербурге этот титул для меня звучал очень понятно: Итальянский поход – князь Италийский. Но, когда я обживался в Италии, читал итальянскую литературу, общался с итальянскими коллегами, для меня это титулование, придуманное Павлом I, становилось всё менее внятным. Что за «князь Италийский»? Если это перевести на итальянский, то все князья в Италии – итальянские, италийские, principi d’Italia. С другой стороны, получается, что Суворов – князь всей Италии, всего Апеннинского полуострова. Понятно, что тут идет традиция (Таврический, Дунайский и прочее), но все-таки какое-то неимоверное преувеличение. А большинству соотечественников непонятно, что это за короны, от кого их спасали и что с ними произошло дальше.

Иван Толстой: Тогда возникает вопрос: что же делал в Италии Суворов? Давайте прокомментируем каждую из этих корон, если можно.

Михаил Талалай: Да, конечно, но я хотел бы еще вернуться к той замечательной мозаике. Надо сказать, что я долго изучал ее сюжет и мои первые петербурговедческие исследования с ним связаны. Суворов отправляется в Италию. Откуда он выходит? Он выходит из церкви. Приглядимся, что за церковь? Я стал заниматься этим деревянным маленьким храмом и выяснилось, что этот храмик был срублен самим Суворовым в его имении Кончанском (у меня потом была об этом целая статья), и к столетию со дня кончины Суворова этот храм, посвященный небесному покровителю Александра Васильевича, святому благоверному князю Александру Невскому, был по бревнышку перевезен в Петербург, в 1900 году. А простоял в нашем городе на Неве он около двадцати лет. Потом исчез. Суворова в ранние советские времена, как мы знаем, третировали как реакционера, сатрапа самодержавия, с прочими гневливыми титулами. Музей Суворова был разгромлен, там Музей ДОСААФ появился, а церковь в 1920-е годы разобрали, опять-таки по бревнышку, и использовали на отопление. Было холодно в Петрограде 1920-х годов и Суворовской церкви не стало. Она сохранилась только на этой мозаике, которую сейчас многие знают также благодаря елочке Зощенко. Эту картину делал художник Михаил Зощенко, отец писателя, и сам писатель вспоминал, что он в шестилетнем возрасте выкладывал эту малюсенькую елочку, к которой теперь можно подойти (она внизу на первом плане в нижнем левом углу), потрогать и вспомнить обоих Зощенко.

Иван Толстой: А где именно в Петербурге стояла деревянная Суворовская церковь?

Михаил Талалай: Она стояла недалеко от Музея Суворова. Был целый комплекс – и музей, и рядом Суворовская церковь, и бюст там стоял Суворова, который тоже исчез и никаких следов от него не осталось.

Иван Толстой: Возвращаемся к коронам.

Михаил Талалай: Давайте я вкратце изложу Итальянский поход, о котором, в общем-то, написаны целые книги. В Европе такого четкого понятия как Итальянский поход Суворова нет, это обычно называется по-другому – Первая реставрация: имеется в виду реставрация австрийского правления на севере Апеннин (это и было главное в том походе, хотя корона австрийского императора Франца II не фигурирует на алтаре в Петербурге) и Савойской династии в Пьемонте (это и есть Сардинская корона). Но не надо думать, что Суворов освобождал остров Сардинию, как иногда мне встречается в современных сетевых рассказах. Возвращение в Италию легитимных, как тогда называли, правителей предопределила уже самая первая победа Суворова на реке Адда. Суворов со своим войском пришел в Италию, объединился там с австрийцами, и в ночь с 15 на 16 апреля (даты все по старому стилю) 1799 года русско-австрийская пехота форсировала эту речку и разбила противника. На следующий день кавалерийский французский полк (а в Северной Италии хозяйничали именно французы) был также разбит казаками. За три апрельских дня была решена участь Северной Италии, открылся путь к столице Ломбардии Милану. Но, что интересно, Суворов назвал эту реку, эту первую победу – Рубиконом на дороге…. куда? Не в Милан, а в Париж. То есть, весь замысел этой русско-австрийской кампании мыслился как борьба с «гидрой революции». Так, по крайней мере, думали Павел I и Суворов, но в Вене полагали иначе.

Итак, Суворов идет на Милан. В Милане он остановился всего на три дня. Далее – бросок на запад, в тот же самый Пьемонт, который тогда называли Сардинским королевством, без особых трудностей берет Турин, столицу. Здесь интересный нюанс. Павел I из Петербурга, как и Суворов, намеревался реставрировать там Савойского, Сардинского монарха, но австрийцы в Турин, в столицу Сардинскую, просто его не пустили. Становилось ясно на месте, что австрийцам нужно было лишь русскими руками (или русскими штыками) вернуть себе власть в Северной Италии. Далее были еще две замечательные победы. На берегах реки Треббия Суворов вновь сходится с французским войском, тоже его громит. Самая важная битва, третья победа, произошла у Нови, на пути к Лигурии. Там, кстати, сделали очень хорошую диораму, где – маленькие фигурки суворовских, австрийских солдат, французов, так что всё можно посмотреть достаточно наглядно. Итак, последняя битва, блестящий молодой, честолюбивый генерал, уже третий, потому что Суворов их всех побивал, и Французская республика, Наполеон, которого в Италии на тот момент не было, посылал туда всё новых и новых своих людей. Жубер, 30-летний, честолюбивый молодой человек, рванулся в бой и погиб. Его армия была разбита и Суворов теперь далее планировал идти на запад, вдоль Лигурийского моря до южных земель Франции.

И тут, после трех замечательных побед и начинается его, неожиданно, Швейцарская кампания. Суворов, может быть, даже не до конца понимал, в чем ее смысл, но осознавал, что здесь идут какие-то высокие европейские игры: австрийцы, явно уже озадаченные такими блестящими победами, не желавшие усиления России в этой части Европы, призывают его на Север, в другую сторону, в Швейцарию, на защиту там австрийских войск. Таким образом он и попадает в Альпы и совершает свой знаменитый переход, на котором, повторю, мы останавливаться не будем.

Возвращаемся в Италию. Тут теперь хозяйничают австрийцы. Их потом на следующий год прогнали французы, произошла известная битва при Маренго, это была яркая победа уже самого Наполеона, Суворова там не было, и здесь опять восстановилось правление французов. Потом, в 1815 году, опять пришли австрийцы, наступила так называемая Вторая реставрация, потом в Италии стали вызревать патриотические настроения: итальянцы, тогда еще раздробленные, стали стремиться избавиться от чужеземной, пусть даже просвещенной, как австрийцы считали, опеки. И что случилось после этого? Когда австрийское правление в середине XIX века окончательно пало под ударами Гарибальди и прочих объединительных сил, то всё, что было связано с австрийцами стало трактоваться как реакционное, анти-итальянское, анти-патриотическое. И, в итоге, в такой исторической перспективе, русская армия, освободив Северную Италию и восстановив местные короны от одних оккупантов, французов, привела сюда других оккупантов – австрийцев. Вот каков был результат, согласно местной историографии, Итальянского похода Суворова 1799 года.

Иван Толстой: Давайте обратимся к вашей книге, Михаил Григорьевич. Что составило ее содержание, кто участвует, кто какие взял отрезки исторического и героического пути Александра Васильевича?

Михаил Талалай: Сложился очень логичный маршрут, прямо с первой итальянской точки, куда пришло русское войско, тогда еще без австрийского. Это Фриули, некий медвежий угол, малоизвестный северо-восточный край Италии, куда и прибыло русское войско поздней весной 1799 года. Во Фриули нашелся один поклонник Суворова, он и стал первым автором, его зовут Юрий Коцианин, но, несмотря на русское имя и славянскую фамилию, он итальянец, родился и вырос во Фриули. Причем, как мне объяснил сам Юрий, который занимается журналистикой, краеведением, работник культуры, скажем так, он родился 18 мая, в тот самый день, когда в Петербурге много лет тому назад скончался Александр Васильевич Суворов. И когда он начал заниматься Суворовским походом, вот это совпадение – дата кончины Суворова и дата рождения его самого – очень его впечатлило, и с того момента он стал буквально по крохам собирать все материалы о том как и где шел Суворов. Современному читателю это даже может показаться несколько чрезмерным, но на самом деле наш фриуланский автор по разным дневниковым записям, по маршрутному листу, который он обнаружил в местной библиотеке (это неопубликованный документ), где были изложены местности и время, за которое армия должна быстро пересечь этот угол Италии, всё это он собрал, описал, и я перевел его текст.

Еще другой момент, важный для Юрия – потому он с таким энтузиазмом всем этим и занимался – он родился в селении Рагонья на реке Тальяменто, это совсем малоизвестные топонимы, но в именно в этой точке Суворов во время половодья совершил микро-подвиг – навел мосты, подготовил всю переправу и с большими трудностями, но выполнил необходимый марш-бросок.

Иван Толстой: Послушаем отрывок из статьи Юрия Коцианина:

«Большое место в хрониках отведено описанию того, что произошло в селениях Фриули, обязанных обеспечить расквартирование и содержание войск и тысяч лошадей. Говорится о необходимости «дать ночное квартирование», обеспечить дрова и освещение, а также хлеб, мясо, птицу, рис, овощи, яйца, рыбу, вино и «особенно спиртные напитки», и, кроме того, телеги, волов и огромное количество овса, фуража и сена для лошадей, взыскиваемых также и с применением силы. Хроники сообщают, что «все телеги провинции заняты транспортировкой русских войск».

Нетрудно представить, что запланированные «квитанции для оплаты» для несчастных жителей, ставших жертвами реквизиций, для возчиков, лодочников и трактирщиков, остались в основном не погашенными. Случались также протесты со стороны местных крестьян, как, например, в случае Персы (поселка в Маяно) со стороны «пятидесяти повстанцев», которые 28 апреля выступили против конфискации пары телег. Двое из них, вооруженных, были застрелены.

Особенно красочным и, безусловно, не льстивым по отношению к войскам является описание, которое делает священник Бьяджо Леончини из прихода Озоппо, жители которого познали, по его словам «убытки и страдания» от «любителей мамалыги и фасоли», «бородатых калмыков с пиками, длинными саблями, одетых почти по-турецки». К счастью для местных жителей, русские солдаты и казаки держали в те дни пост по православному предпасхальному календарю, иначе убытков было бы намного больше.

От Спилимберго колонны пересекают Порденоне (12 и 24 апреля) и Сачиле перед входом в регион Венето. В своем «Дневнике» дворянка из Виченцы Оттавия Негри-Вело (1764-1814) пишет: «Они всё прибывают , со здоровым цветом лица жителей холодных стран. В этом их долгом путешествии не было даже ни одного больного. Вместо военного оркестра они поют, как в синагоге, прекрасные греческие арии . Русские добры, если не противоречить им и понимать их. У русских вид непобедимых».

Через несколько дней марша, несмотря на продолжающиеся дожди, Суворов достигает союзного штаба под Вероной. 14 апреля в Вероне он приветствуется населением как освободитель. Проходит несколько часов, чтобы подготовить планы сражений, и союзники под командованием фельдмаршала начинают свою победоносную кампанию. Эти победы над французами будут отмечаться в кафедральном соборе города Удине, столицы Фриули благодарственным пением «Te Deum».

Михаил Григорьевич, а что-нибудь подобное приближается по подробности описания в уже существующей русской литературе о походе Суворова?

Михаил Талалай: Настолько подробно, конечно, нет, существуют хорошие описания боевых действий, которые отражались в донесениях и прочем. Ведь наш исследовательский отряд использовал местные материалы – записки, воспоминания трактирщиков, хозяев постоялых дворов, офицеров, поэтому буквально по крохам была восстановлена картина перемещения день за днем русской армии по Северу Италии.

Так же мне повезло и со вторым автором из города Верона. Его зовут Никола Каведини, я с ним познакомился год тому назад при необычном событии, когда в Вероне была проведена реконструкция, то есть пришли местные энтузиасты, одевшиеся в австрийские и русские военные мундиры, такое однодневное мероприятие, и показали нам как это происходило в 1799 году, когда в Вероне встретились эти две армии и во главе общего союзнического войска и встал Александр Васильевич. В Вероне, надо сказать, сложилась благоприятная обстановка для суворовских чествований, потому что там существуют ассоциация «Русский дом в Вероне» и другая ассоциация, ранее мне незнакомая, и в Италии вообще ее мало знают, которая называется «Веронская Пасха». Она связана с малоизвестным эпизодом, а именно с пришествием в Верону французов двумя годами ранее. Там появилась республиканская армия во главе с самим Наполеоном, французы заняли этот угол австрийской вотчины (повторим, что всё это принадлежало Священной Римской Империи, как тогда называли эту державу) и их поначалу, как и в других местностях Северной Италии, воспринимали очень многие, особенно буржуазия, мещанство, с энтузиазмом. Громко звучали лозунги Французской революции, которые воспринимались как нечто новое, свежее, нужное.

Но затем французы показали себя действительно оккупантами, они смотрели на Италию как на свою добычу, поэтому стало назревать недовольство и в той же самой Вероне возник антифранцузский заговор, который был раскрыт, и местные вожаки Веронского заговора (в основном это были дворяне, аристократическая верхушка), были казнены. Французский трибунал осудил их на смерть. Дело было на Пасху. Поэтому в современной Вероне возникло такое настроение – вспомнить о павших патриотах, появилась от ассоциации «Веронская Пасха» мемориальная доска недавно в их память. Прежде же, как ни странно, чествовали, в основном, Наполеона. И на особняке, где он останавливался в Вероне, даже водружена мемориальная доска. Но послушаем как рассказывает о появлении Суворова мой второй автор на этом маршруте, Никола Каведини.

Иван Толстой:

«Прибытие русских в Верону около 7 часов вечера того же 14 апреля характеризовалось большим энтузиазмом со стороны веронцев. При входе через заставу Порта-дель-Весково Суворова ждала огромная толпа горожан и множество австрийских гусар. Затем карета Суворова медленно отправилась вместе с толпой, пока не достигла центральной городской площади Пьяцца Бра, где стоит древнеримская Арена. В тот день на площади были размещены трофейные пушки и флаги, отбитые у побежденных французов. Здесь экстаз толпы был в самом разгаре: горожане выпрягли лошадей из кареты Суворова, потащив ее к Палаццо Эмилеи, где полководец заночевал, назначив тут свою штаб-квартиру.

«В семь часов пополудни, – пишет хронист Валентино Альберти, хозяин гостиницы “Три короны”, – прибыл из столицы России в Верону генерал Суворов через Порта-дель-Весково на нескольких каретах и с несколькими русскими воинами с пиками; и отправился в дом Эмилеи; он прибыл, потому что заключил союз с императором, дабы разбить французскую армию».

По иронии судьбы Суворов остановился в том же Палаццо Эмилеи, в историческом центре города, где в 1796 г. останавливался Наполеон, как об этом гласит мемориальная доска на стене дворца.

Вечером памятного дня прибытия русского войска, 14 апреля, все австрийские офицеры собрались в Палаццо Эмилеи, чтобы узнать о боевом плане Суворова.

Местные хроники сообщают: «Жители приветствовали маршала Cуворова в Вероне как освободителя Италии. Люди выказывали необузданную радость. К нему пришли депутаты от духовенства, дворянства и буржуазии; он вселял надежду в каждого, внушая твердую и смелую уверенность, которой сам обладал».

Суворов всем заявлял о своем намерении восстановить трон императора Священной Римской империи и алтарь христианской веры. В ночь с 14 на 15 апреля Суворов, отвергнув отдых на мягкой кровати, предложенной хозяином Палаццо, веронским патрицием Эмилеи, выговорил за собой право переночевать на матраце с соломой».

Михаил Талалай: В тексте Николы Кадевини рассказывается о мемориальной доске в честь Наполеона. Действительно, парадокс судьбы: Суворов и Наполеон не встречались, а с детства меня и моих сверстников, когда мы ходили в Суворовский музей, донимал вопрос, что бы было, если бы они встретились и сразились. Но они жили в одном и том же Палаццо в Вероне с разницей в два года. Доска Наполеону есть, мемориальной доски Суворову нет. Будем надеяться, что ассоциации «Веронская Пасха», вместе с ассоциацией «Русский Дом в Вероне», которая занимается суворовской темой, как-то этот баланс памяти упорядочит.

Следующий итальянский автор у нас из Павии – Марко Галандра. Я с ним познакомился лет десять тому назад очно, но заочно наша встреча произошла более двадцати лет тому назад, когда чествовалось 200-летие похода Суворова. Надо сказать, что в Италии достаточно скромно отмечалась та дата по причинам, которые я уже изложил, но тем не менее, кое-что происходило. В том числе, вышли книги. Марко Галандра опубликовал книгу, которую я, естественно, заметил, прочитал, написал рецензию в еженедельник «Русская мысль». Книга называлась «Штыки молодцы» – использовался знаменитый афоризм Суворова «пуля дура, штык молодец». Там обрисовывалась Итальянская кампания в общем и целом, конечно, но с упором на замечательный город Павию, где Суворов остановился. Сам Марко Галандра – военный историк, поэтому он поднял и местные архивы, выяснил, где жил Суворов, как он себя вел, что он делал, что говорил. Предлагаю послушать небольшой фрагмент из его статьи.

Иван Толстой:

«Суворов прибыл в Павию в ореоле славы опытного и умелого полководца, но и с репутацией чудака и эксцентрика. Говорили, к примеру, что он разбивал (или прикрывал) зеркала в домах, где останавливался, так как не якобы хотел видеть свою дурную внешность и малый рост. Рассказывали, что он имел обыкновение неожиданного вскакивать на стулья и столы и кукарекать, а во время бесед безо всяких видимых причин – плакать, смеяться и гримасничать. Он как будто бы игнорировал постель и всегда спал на полу, а также требовал снимать все запоры, открывать двери и окна, утверждая, что ему не страшен ни мороз, ни злодеи.

Прохождение русско-австрийских войск через Павию оставило сильное впечатление на горожан, которые, согласно хронистам, устроили торжественный прием освободителям – с иллюминацией и спектаклем в городском театре.

Казаки особенно поразили павийцев. Вот как их описывает один хронист: «Все они бравого вида, на лошадях, длиннобородые, в кожаных шапках, с длинной пикой, кнутом, двумя пистолетами, саблей, кинжалом – вооружение почище, чем у турок». Однако казаки не чуждались реквизиций, и после первого энтузиазма местные жители предпочитали отсиживаться взаперти дома.

Сам Суворов вошел в Павию в два часа дня 7 мая, поселившись в особняке маркиза Маттео Корти, перед которым был выставлен караул городской гвардии. Расцеловав, по своему обычаю, солдат караула – что вызвало восхищение среди горожан, полководец обратился к собравшимся с краткой речью, провозглашая славу государям Францу II и Павлу I, а также святой христианской вере».

Михаил Талалай: Следующий наш автор – из Ломелло, небольшого местечка на западе Ломбардии, но оно достаточно важное. Этот автор – краевед с тягой к военной истории, зовут его Массимо Граната. Причем Граната это не псевдоним, это его настоящая итальянская фамилия, но фамилия прекрасная для человека, который пишет о войне. Ломелло сейчас в суворовской истории занял почетное место, потому что под стенами его замка, где остановился Суворов, десять лет тому назад, в рамках русско-итальянского года, по инициативе московского Фонда Апостола Андрея Первозванного был водружен изваянный русским скульптором красивый бюст Суворова. И с этим бюстом связана одна история, о которой впервые рассказано в нашей новой книге.

Дело в том, что этот бюст сначала планировался в более престижное место, а именно в город Турин, в столицу того Сардинского королевства, которое освобождал Суворов. И московская делегация, когда готовила свой проект, приехала в Турин, встретилась с ответственными лицами. Мне потом рассказывали, что всё было по-итальянски замечательно – гостеприимство, хлебосольство и прочий позитив – но когда наши соотечественники вернулись в Москву и стали продолжать заниматься этим проектом, туринцы на связь почти не выходили – какие-то отговорки, тягомотина, резина и прочее. Шли месяцы, уже надо было водружать бюст, и становилось ясно, что в Турине его не хотят, что, естественно, озадачило наших соотечественников. Почему в Турине не хотели? По тем причинам, что Турин впоследствии стал столицей объединенной Италии, всё объединение Италии, Рисорджименто, исходило от Сардинского королевства, король-объединитель Виктор-Эммануил II Савойский отчаянно боролся с Австрией, с ней шла кровопролитная битва, австрийцев гнали из пределов Италии… И тот факт, что в столице Рисорджименто водружается памятник полководцу, который привел сюда австрийцев, не пустивших законного Савойского короля, показавших, кто настоящий хозяин, конечно, в Турине это не смогли переварить.

Я потом уже написал одному своему туринскому коллеге-историку, очень известному, это один из ведущих историков в Италии, с просьбой, если сами туринцы письменно не объясняли, то чтобы он хотя бы изложил причины, и он мне очень кратко, почти по-наполеоновски, а, может, и по-суворовски, сказал так: «Михаил, у нас в Турине сердце бьется вместе с французами».

Почему вместе с французами? Тут не имеется в виду какая-то национальная дружба, сами пьемонтцы бились с французами и защищали независимость своей территории, между Пьемонтом и Францией были непростые военно-дипломатические отношения, но имелась в виду великая французская идея, идея Французской революции, знаменитая триада – свобода, равенство, братство, которая до сих пор в Итальянской республике главенствует. А Суворов и австрийцы представляются обществу некими архи-реакционерами. Здесь, в Ломелло, Суворов составил очень известное воззвание, о котором и пишет наш автор Массимо Граната:

Иван Толстой:

«В старинном замке Ломелло великий полководец, остановился 8 мая 1799 г. – после сокрушительного разгрома французов на реке Адда и бескровного взятия Милана. В этом замке он написал известное воззвание к жителям Пьемонта, с призывом сбросить иго французских оккупантов. Оно было составлено непосредственно на французском, так как в то время он являлся государственным языком Сардинского королевства. Приведем целиком этот редкий текст:

«Победоносная русско-австрийская армия идет на помощь вашему легитимному государю. Она желает триумфа святой Веры и разгрома аморальности, посеянной французами. Смелые пьемонтцы, если ваша верность блестящему Савойскому Дому – всё та же, поднимайте знамена и вливайтесь в доблестную армию, которой я командую.

Суворов».

В Ломелло, столице края Ломеллина, остановился также и Багратион, и великий князь Константин Павлович – тогда ему было всего 20 лет. На следующий день, 9 мая, Суворов ушел, в свойственном ему молниеносном стиле.

Русское войско, ведомое твердой и благожелательной рукой полководца, в отличие от многих других пришельцев, вело себя по отношению к нашим предкам исключительно корректно. Если французы в нашем крае произвели истинное опустошение, грабежи, массовые насилия, то в жалобах жителей Ломеллины, обращенных в местные органы власти, фигурируют минимальные сюжеты насчет русских. Это похищение казаками овощей из огородов и нескольких куриц (великий пост уже прошел), непрошенные визиты в тучные амбары, причем главным «проступком» в Ломеллине стала кража лошади, совершенная подвыпившими казаками, при этом лошадь оказалась принадлежавшей не местным крестьянам, а австрийскому офицеру».

Михаил Талалай: Следующая статья принадлежит, к сожалению, уже покойному автору – Пьеро Каццола. Это Турин. Сам Пьеро Каццола к 200-летию Итальянского похода, то есть в конце XX века, организовал в Турине серию небольших мероприятий, ему тогда же удалось опубликовать несколько книг, в том числе, переведенный им на итальянский язык весь эпистолярий Суворова времен Итальянского похода – донесения, депеши, письма и прочее. Так что всё это вышло двадцать лет тому назад в Италии. Надо сказать, что у Каццолы – наиболее проработанная статья, это историографический очерк, и очень ценный: он анализирует то, о чем писали его предшественники, пьемонтские и туринские исследователи, историографы и архивисты о Суворовской кампании. К сожалению, Пьеро Каццолы не стало, но этот его текст у меня давно уже был, и я его перевел на русский.

Последний итальянский автор, хорошо знакомый нашим радиослушателям, это Марио Корти. Он уже представлял свою книгу об итальянцах на русской военной службе, а для моего сборника он выявил те персоналии, которые влились в русскую армию во время Итальянского похода. Их было немного, но все люди яркие. Из них самая интересная личность это Ксавье де Местр, брат знаменитого супер-реакционера Жозефа де Местра. Ксавье был не с таким размахом, в тот момент это был молодой, блестящий, культурный пьемонтский офицер, естественно, антифранцузский, антиреспубликанский, антинаполеоновский, который прибился к русской армии, получил разрешение от своего Сардинского короля служить новому монарху и стал русским офицером. Но в нашу культуру он вошел не как офицер, а как портретист и писатель. Он уже во время Итальянской кампании написал замечательную миниатюру Суворова, сблизился с ним и так увлекся всем русским, что затем перебрался в Россию. Его не кисти, а кисточке, потому что он был миниатюристом, принадлежит серия портретов, в том числе Пушкина- ребенка, а потом он стал писателем, писал на французском языке, причем предвосхитил многие важные темы, как – чеченская, кавказская война и прочие. Так что персонаж незаурядный, пришедшей к нам в русле суворовского похода.

Иван Толстой: Михаил Григорьевич, а ваш собственный вклад в этот сборник каков?

Михаил Талалай: Я уже десять лет живу в Милане, поэтому я исследовал то, что случилось в самом Милане. Десять лет назад, когда я только стал обосновываться в Милане, возникла эта суворовская инициатива в Москве, на меня вышли москвичи, я их немного консультировал, в том числе мы согласовали текст мемориальной доски, которая, в итоге, появилась в Милане на особняке, где остановился Суворов. Я прочитаю текст, который мы тогда составили:

«В Палаццо Бельджойозо в апреле 1799 года останавливался фельдмаршал Александр Суворов, командовавший союзной русско-австрийской армией, освободившей в апреле-августе 1799 года Ломбардию и Пьемонт от французских завоевателей и сокрушивший миф о непобедимости армии Наполеона Бонапарта».

Вот такая фраза была нами составлена и я был уверен, что она появится здесь, в Милане. Когда же я вместе с самыми разными делегациями, с миланской администрацией и прочими вышел к самому дворцу Бельджойозо, и когда пала простыня, я с удивлением увидел другую, очень краткую надпись, звучащую так: «В этом дворце в 1799 году, во время ломбардо-пьемонтской кампании останавливался великий русский полководец, генерал-фельдмаршал Александр Суворов». И всё. Как можно заметить, из высеченного текста исчезло упоминание и об австрийцах, и о французах, и об освобождении Ломбардии и Пьемонта. И в тот момент, десять лет тому назад, когда я увидел эту сильно отредактированную надпись, у меня возник замысел этой новой книги, появившейся спустя десять лет, с ответом на вопрос: что же именно делала союзная русско-австрийская армия в Северной Италии тогда, освобождала ее или нет, и как это видят сами итальянцы, а не только мы, россияне.

Что же было с Миланом? Не буду пересказывать всю свою статью, но один миланский эпизод меня впечатлил и позабавил. Кто освобождал Милан от французов? Согласно официальной европейской историографии, это сделали австрийцы. Я нашел редкий источник, опубликованный, не архивный: это записки казачьего походного атамана Адриана Денисова о том, как реально происходило дело. Если вы помните начало рассказа, французы были разбиты на реке Адда, из Милана они просто бежали, Город был сдан без боя, русско-австрийская армия знала о том, что неприятельский корпус уже ушел из Милана (там лишь небольшой отряд заперся в замке Сфорцеско), и достаточно спокойно продвигается вперед, к столице Ломбардии. Но, не дойдя до самой столицы, до Милана, русские остановились, и группа горячих казаков решила присоединиться к австрийцам. Потому что, согласно этикету, австрийцы, которые официально владели той территорией, должны были первыми войти в столицу, первыми получить ключи от Милана. Поэтому Суворов пропустил австрийцев вперед. Казаки понимали, что им нужно взять какую-то грамоту, бумагу от Суворова о том, что он их посылает присоединиться к австрийцам, но Суворов, как пишет атаман Денисов, «прилег отдохнуть после обеда» и они, решив не беспокоить пожилого человека, пошли прямо к австрийцам. Те, характера тевтонского-нордического, сказали: «А где бумага? Мы вас к себе не возьмем. Бумаги нет. Возвращайтесь обратно к Суворову в свое русское войско».

Но казаки, понятно, вернуться не могли и сказали себе: а давайте мы сами по себе пойдем к Милану, без австрийцев. Они подошли к Милану, городские ворота были закрыты, но наверху этих ворот показался один миланец, который, как пишет Адриан Денисов, сверху «с дружеским расположением на нас смотрел». Появились другие, и среди этих миланцев оказался даже один, который говорил по-русски, завязалась беседа, и Адриан Денисов «учтиво, но с тоном победителя сказал, что получено приказание занять Милан». Тогда тот русскоговорящий миланец пошел за «бургомистром», за мэром города, привел его и мэр заявил, что, раз у есть такое указание, то давайте, занимайте. Деталь, которая меня пленила в рассказе Денисова: «Мы с ним (с мэром города) уговорились, что я через час буду входить в город и сверили для сего свои часы». Ровно через час казаки вернулись, мэр спустился с городских ворот, открыл, дал им ключи от Милана, они погуляли по городу, вернулись к австрийцам и передали им ключи.

И еще одна деталь, меня впечатлившая. Вот, что пишет атаман о моменте, когда он встретился с командующим австрийской армии генералом фон Меласом: «Вручая ключи, я его, не слезая с лошади, обнял, но старик Мелас при сем случае упал со своей лошади». При таких обстоятельствах происходило вручение ключей от павшей миланской цитадели.

При этом австрийцы отказались пойти, несмотря на обладание ключами, к распахнутым воротам. Тот же самый фон Мелас, очевидно не оправившись от падения, сказал, что все слишком устали и в Милан будут входить на следующий день, что и произошло. Потом, уже вслед за австрийцами, вошел и Суворов, которого, как главнокомандующего, торжественно принимали. Сохранились воспоминания русских участников. Встречал сам архиепископ, который прежде был изгнан французами, а теперь вернулся, за счет русских штыков. Шли широкие чествования.

И теперь уже мой небольшой вклад в историю, как местного жителя. В архиве Миланской консерватории я обнаружил интересный неизданный документ. Местный композитор Амброджо Минойя, который потом стал директором Миланской консерватории, написал торжественную кантату на стихи миланского поэта Лоренцо Чичери, прославляющую Суворова. Сами ноты я не нашел, но стихи Чичери обнаружил. Надо сказать, что не опубликовал их – почерк плохой, всё надо переписывать в компьютер, в общем, эта работа еще ждет своего часа. Эта торжественная кантата была исполнена в театре Ла Скала лучшим тогда миланским тенором по имени Винченцо Алипранди, который потом царствовал на сцене Ла Скалы.

И вот – чтобы наши слушатели понимали, что такое Первая Реставрация и отношение к ней итальянцев. Прошло шесть лет, французы вновь вернулись, уже не стало Французской республики, уже Наполеон сам монарх и император, и он же становится королем Италийским, и в Милане на него возлагают средневековую железную корону. И в этот момент тот же самый композитор Амброджо Минойя пишет другую торжественную кантату, посвященную… Наполеону Бонапарту. Вот такие итальянские истории рубежа XVIII-XIX веков.

И самое последнее – о Палаццо Бельджойозо. Это мой самый маленький вклад. При подготовке к мероприятиям десятилетней давности и к водружению мемориальной доски следовало выяснить, в каком именно особняке этого знатного миланского семейства останавливался Суворов. Дело в том, что в Милане есть Каза Бельджойозо, то есть «дом», есть Вилла Бельджойозо с парком, и есть Палаццо Бельджойозо. Я с помощью своих инструментов произвел небольшое исследование, удостоверившись, что Суворов останавливался именно в Палаццо. Это небольшая история, о которой я еще никогда не писал, но у нас устный жанр, доверительный, поэтому теперь расскажу. Давая мне задание по выяснению, в каком именно из трех особняков Бельджойозо останавливался Суворов, мои коллеги-соотечественники сказали: «Нам бы хотелось, чтобы Суворов останавливался в Палаццо». Я был удивлен – почему именно в Палаццо, а не в Казе или Вилле? Мои коллеги чистосердечно объяснили: «Нам хочется, чтобы – в Палаццо, потому что в этом здании на нижнем этаже есть прекрасный ресторан. Мы повесим мемориальную доску, а потом все вместе пойдем на торжественный банкет в честь Суворова». Так всё и было.