Талабские острова в Псковском озере располагаются примерно в 25 километрах от границы с Эстонией – и на таком же расстоянии от Пскова. Состоят они из трех островов, два из которых, Талабск и Верхний, были в советское время переименованы в Залит и Белов в честь красноармейцев, утопленных здесь в 1918 году при попытке установить на островах советскую власть.

Раньше на Залите был успешный рыболовецкий колхоз, местные жители десятилетиями "ходили в озеро". Сейчас рыбной ловле препятствуют бюрократические сложности, и основной доход приносит туризм: паломники посещают могилу бывшего настоятеля местной церкви Николая Гурьянова.

Официально население островов составляет свыше 100 человек, однако многие из них приезжают домой только на теплый сезон. На острова приезжает фельдшер, школа – только для младшеклассников, а потом дети едут учиться "на континент".

Жители Талабских островов – в фильме документального проекта "Признаки жизни".

Рассказы жителей Талабских островов

– В Гражданскую войну комиссары устанавливали здесь советскую власть, часть населения ушла в Белую гвардию. Милиционеры были утоплены в водах озера, тела всех найдены, упокоены.

В храме в советское время был склад рыболовецких сетей, стекла были выбиты, вороны летали. А в приделе шли службы, служил здесь с 1958 года батюшка отец Николай Гурьянов. Пройдя тюрьмы, ссылки, лагеря, за веру в Господа пострадав, батюшка приехал на остров и обрезал электрические проводочки со словами: "Громоотвод плохой". Отец Николай сохранил традицию совершения богослужения только при горении свечей. Почитание отца Николая очень большое. Он еще не канонизирован, но канонизация – дело времени.

Коров держали на острове, сколько домов, столько коров, а покосов никаких не было. Ездили сено воровать ночью на материк в чужие сельхозугодия.

Из-за "оптимизации" в одном здании оказались якобы и сельсовет, и больница, и дом культуры, и школа. В школе в этом году было четыре человека, одна девочка закончила четвертый класс и поедет учиться в православную гимназию в Псков.

– Приехали к товарищу-художнику в гости в 1990 году, на следующий год купили дом, остались здесь, не смогли без острова. Тогда здесь было совсем по-другому, было очень много местных, был большой кооперативный колхоз, свой был говор. Сейчас кардинально все изменилось, богатый колхоз был, достаток был хороший, наверное, большинство тех, кто здесь родился, купили детям квартиры в городе, и практически все дети туда уехали. А здесь появились духовные дети отца Николая.

Кайф, когда здесь уединение. Ближе к зиме все местные, как хомяки, запасы привозят, складывают себе. И все ходят, смотрят на воду, говорят: да, скоро встанет. Утром проснулся, вышел, смотрю: озеро тоненькой корочкой льда покрылось. У меня внутри ликование, счастье, все, ребята, я в домике, отрезан от всего мира, сюда никак не добраться. В таком месте, где цивилизации нет, можно просто поблаженствовать.

Если капитально заболеть, в принципе, тут есть и МЧС, приезжает аэролодка с пропеллером, теоретически даже вертолет может приходить. Минусы: если что-то строить, то это катастрофическая проблема, потому что сюда привезти материалы – это целая беда. Мы тут как-то привозили, пытались зимой ловить время, когда лед покрепче, чтобы машины по льду прошли с кирпичом, со щебнем. У меня друзья в Москве смеются: снова поехал зимой топить КамАЗы на Псковское озеро? У нас два раза было такое. Потом мы привезли просто баржу летом огромную. С материалами реально проблемы, тут они становятся раза в два дороже, потому что их надо 10 раз перегрузить, за весь транспорт платить.

– Я в этом году вернулся на остров. Думал в университет поступать, потом решил, что трудно будет учиться, когда ничего нет. Годик поработаю: права, машина – все, чтобы полегче жилось, а в следующем году уже в университет.

Я, когда в город приезжаю, мне там делать нечего абсолютно, а тут постоянно есть чем заняться. Когда-то меня папа попросил: "Можешь рыбу почистить?" – "Я не умею". Он научил, и все, больше этим не занимался. Потрошить мне нравится лещей, потому что судак, например, хищник, его желудочек, пищевод – твердые.

Я мог и откосить от армии спокойно, у меня астма бронхиальная, но не хотелось ходить потом, отмечаться каждый год. Я шел в военкомат так, что если возьмут, значит, возьмут, если нет, то нет. Меня взяли, и мне было стремно, что я буду в полку сидеть целый год на тумбочке. В итоге меня в поля закинули на 10 месяцев. Охраняли границу. Там страшно иногда было, но все равно так лучше, по-моему. У меня была идея пойти учиться на офицера, но мне просто не очень нравится, как все в армии у нас происходит. Это не дискредитация. Наши военные ребята – молодцы, делают правильные вещи, но мне конкретно было бы трудновато жить в подобном обществе.

Я по образованию столяр, не очень, конечно, нравится, но факт есть факт, я отученный. Мне много куда предлагали идти работать, а зачем мне идти на какой-то завод, если я могу здесь работать, с родителями рядышком?

– Сын нисколько не помогает, у них своя дача, на своей даче ни хрена не сажают, а мы сажаем, их кормим. Здесь родились, здесь умирать будем.

Когда началась Великая Отечественная война, оккупировали нас, в Эстонию угнали, потом в Латвию. Семья у нас была большая. Я сирота, осталась без матери в год и три месяца, с мачехой прожила 20 лет и со свекровкой – 28. И худо, и хорошо, ото всех все надо было терпеть. Когда нас освободили, мы приехали сюда. Все на нас с братом: папа – инвалид, мачеха только рожала, мал мала меньше. Мы выкопали яму большущую, бункер. Папа: "Доченька, брось школу, не дай семье погибнуть". Бросила в школу ходить. С 14 лет стала ходить в озеро, надо было чем-то кормить семью. Потом начали заживаться потихоньку, хлебушек стали покупать, стали сыто жить. 30 лет я в озеро отходила, и зимой, и летом, и осенью, и весной, в жизни ни разу в отпуске не была. Когда мне отпуск давали, я ехала опять в озеро, чтобы заработать денежку. Я так устала, 20 лет с мачехой, 28 лет со свекровью, как мною командовали, как надо мной издевались. Я сказала: буду сутками работать, но чтобы у моих детей были квартиры, чтобы они ни от кого не зависели. Так и сделала, сыну купила квартиру, и дочке купила квартиру, и внуку помогла, и второму тоже, второго нет теперь, погиб на войне.

На катере приехать на остров – 250 рублей, со Пскова – 150, вместе 400 рублей, взад-вперед уже почти тысяча. А то еще катер паломников наберет, а талабских не возьмут. Хорошо нам, пенсии хорошие дают, сыты мы, но советскую власть жалели, жалеем и будем жалеть. Во-первых, неспокойно. Во-вторых, почему отменили смертную казнь, меня это мучает. Убил – убей его. Я люблю Путина, он умнее всех президентов, он такой умница, но слабоват, мало наказывает. Мои слова кто Путину передал бы: одумайтесь, наведите порядок. Никого не боятся, ворья сколько развелось. Не то что работы нет, не хотят работать, хотят где-то – раз, украл, хапнул, ограбил, и сразу много денег будет. А при советской власти кончит училище – по распределению работать.

Не президент, а золото, он так умно говорит все. Он прежде, чем сказать, обдумает, как бы не оскорбить, как бы не обидеть. Он очень умно выступает, не Байден-дурак. Обидно, в Донбассе жили русские, их бомбили, громили. Я вам хочу сказать: насильно будут выдавать за нелюбимого замуж, хорошо это? Нехорошо. Не хотели они в Украине жить, они русские люди, что вы к ним присосались, пускай идут в Россию. Насильно мил не будешь. Украинцы были добрые, хорошие, их перевоспитала Америка проклятая. Много там плохих людей, но много и хороших. Я тоже думаю, может, надо было как-то иначе договариваться? Но с ними не договоришься. Не знаю, как сказать: стоит ли война столько жертв? Мы же не знаем, сколько погибло. Только одно хочу сказать, помоги, Бог, спаси и сохрани: одумайтесь, опомнитесь, гибнут наши, гибнут ваши, пожалейте вы людей, договоритесь. Сделайте референдум, кто где хочет жить, хотят в Украине, пусть в Украине живут, хотят в России, пусть в России живут. Что за правительство, что им людей не жалко? Наши сразу хотели договориться, так те ни в какую. А теперь нашим нельзя останавливаться. Те хотят перемирие, чтобы побольше оружия взять. Помоги, Бог. Одна Россия, а там сколько стран вооружают проклятую Украину. Это ужас, полный ужас.

– У нас прошлой зимой два беспилотника сбили, мы призадумались, но потом пораскинули мозгами: мы-то им вообще не интересны, им интересен Псков, дивизия, мы-то им не нужны, Эстонии. А так, что будет, то будет. А во-вторых, батюшка нас в обиду не даст, надо не забывать. Он в свое время при мне говорил паломникам, что наступят времена, когда будет не хватать билетов на поезда, люди побегут из городов. Наверное, наступили эти времена.

Когда милиция привезла повестки с военной администрации, пошли раздавать, я, конечно, ужаснулась. Я просила нашу администрацию, не трогайте хотя бы остров, пока нет необходимости, у нас здесь и так остается на зиму 10 человек, а мужиков и того меньше. В этот раз происходило в точности до наоборот: опахивали деревни, не город.

[Знакомый] к нам пришел, я говорю: "Как забирают?" – "Меня спросили, потому что 46 лет – хочешь или не хочешь? Я дал согласие, хочу заработать, так как здесь таких денег не заработаешь". Ему захотелось денег, в открытую сказал. Когда его контузило, он приехал, я говорю: "Оставайся". – "Нет, у меня есть цель, мне нужно ее достигнуть". У него какие-то счеты были со снайпером, с поляком, он так сказал. Он сам снайпер. Если бы не был снайпером, может быть, жить остался, но так поехал, и все. Это третья его была попытка, в третью попытку его и убили. Осталась жена, он с ней жил 20 лет без записи, перед этим расписался, они взяли ребенка, удочерили, друг умер, его дочку под опеку взяли. Получилось, что теперь жена осталась, дочка осталась. Деньги, конечно, выплатили, но деньги человека не заменят. Очень жалко, он был хорошим специалистом, был автослесарем хорошим, человеком хорошим, всегда откликающимся.

У нас многие в "Вагнере" служили и служат, там вообще отношение [к войне] другое. Если бы [Пригожин] был с Суровикиным до сих пор главнокомандующим, они вели бы войну, Киев уже был бы русским, России принадлежал бы, а это неинтересно нашей стране, потому что списывают деньги, списывают технику старую. У нас здесь своя война – война за выживание. Нам старикам надо помогать.

Я здесь родилась, я здесь закончила школу восьмилетку, дальше, к сожалению, не пошла учиться, пошла работать, в родимый колхоз потянуло. Где я только не работала: и в пекарне, и в магазине, и на приемке, и в швейном цеху, и в Росгосстрахе. Короче, где можно было работать, везде работала, и сейчас работаю на двух работах. Было время, жила я в городе несколько месяцев, но вернулась. В свое время я ходила к отцу Николаю, к батюшке нашему. Мы за колхоз воевали, в начале 2000-х банкротили всех и вся. Я пришла к нему, говорю: "Батюшка, колхоз". А он будто не слышит: "Ты отсюда не уезжай. Не уезжай, ты здесь нужна". И сколько бы я ни пыталась уехать, не получалось, все равно вернулась сюда, так здесь и живем. Честно говоря, наши продукты дороже, чем в Москве. Я помню, в Москве жила неделю, когда я пришла в магазин, увидела бананы, которые у нас стоят 60, а там 19, я охренела, честно говоря. А тут у нас все втридорога стоит.

Когда осень приходит, пустеют улицы, берег, такое блаженство, выйдешь, думаешь: господи, как хорошо, тишина. Мы ждем этого периода, когда замерзает озеро, чтобы никого не было.

– Что меня здесь держит? Не знаю, меня сюда тянет, место силы какое-то. Отец у меня отсюда родом. Я [в городе] занимался пластиковыми окнами, работал днями и ночами, семью не видел, деньги, конечно, зарабатывал. В какой-то момент эта работа закончилась, перебрался сюда заниматься любимым делом, не скрывая, скажу. Отец у меня уже умер, бабушка еще здесь оставалась. Как она говорила: "Тут сопьешься, езжай в город, там счастье, радость и покой".

У меня папа выпивал, но когда мы приезжали на остров на выходные, в каком бы он состоянии ни был, мы срочно ставили сетки. Брали лодку, – деревянные моторки такие были, – и страшно, не страшно, а едешь, а матушка по берегу бегает, ждет, когда вернемся.

В 90-е, когда все развалилось, вместо того чтобы сплотиться, попытаться что-то сохранить, начали сами тащить все, кто что может. Люди, мне кажется, могут существовать только под какой-то жесткой рукой, под угрозой тюрьмы и смерти, по-другому тут, видимо, никак. Суровый остров, суровые правила.

Дайте рыбакам возможность зарабатывать на жизнь, как на берегах Крайнего Севера местным жителям выдают квоты. Многие уезжают отсюда, потому что ищут более простой жизни, чего-то более стабильного, чтобы не смотреть, есть ли ветер, есть ли волны, есть ли рыба в озере, ждать ли, когда она придет.

Мне это нравится, я знаю, как на этом заработать деньги, я понимаю, что любая переработка в разы увеличивает твою прибыль. Как моя супруга выражается: этот остров не любит слабых, а сильный здесь заработает денег. В сезон 250–300 тысяч в месяц получается, по идее, на эти деньги можно жить. У меня были какие-то проекты, даже какие-то гранты писал – построить здесь заводы по вялению, по переработке рыбы. Но остров, где людей тут возьму? Тут работать некому. Узбеков приволоку или что? Никого. Здесь повесток сколько пришло. Забрали одного, похоронили через полгода. Сейчас берут всех подряд, чуть ли не без пальцев, ног, рук, лишь бы выполнить план. Это не фигура речи, такие случаи есть. Как я понимаю, чтобы не поднимать какие-то общественные волнения, именно берут по деревням, по глухарям, по всей этой фигне. Я много парней знаю, которых в августе забрали. Я очень переживаю по этому поводу. Как это сейчас принято говорить, я не за войну.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться