Валерий Полиенко – режиссер и сонграйтер, стоявший у истоков групп "Тату" и "Звери". Вместе с Иваном Шаповаловым придумал лозунг "Хуй войне" (сейчас объявленный экстремистским). Один из столпов музыкальной культуры нулевых годов и основатель, вместе с Тихоном Пендюриным, независимой студии "Космосфильм". О ВГИКе старом и новом, "Тату", Мамонове, суверенитете и любви к родине Полиенко рассказал Радио Свобода.

– Как ты приехал в Москву из Таганрога?

– В детстве я часто ездил в Москву с мамой. К родственникам, на разные выставки, в театр, а окончательно переехал, когда поступил во ВГИК. Приехал обыкновенно, на паровозе. Проводницы-проводники... Поселили, помню, меня в общежитии на Галушкина, в комнату к узбекам, очень хорошим. Плов, все дела. Потом, правда, пришлось от них съехать, потому что я любил очень громкие вечеринки устраивать. Попал в хорошую мастерскую к хорошим людям.

– Кто был твоим мастером?

– Елена Саркисовна Саканян, мастерская научно-фантастического фильма. В то время много хороших людей еще были живы: Юсов, Баталов, Глузский, Соловьев, Марлен Хуциев. Профессор Бахмутский читал великие лекции. Несколько раз мы общались с Кайдановским. Люди очень интересные были, и они нас любили. Согревали своим теплом. А Елена Саркисовна нас все время к себе домой приводила, вкусности готовила, армянскую кухню. И всегда мы уходили от неё счастливые и окрыленные. Сначала мы с ней Велимира Хлебникова изучали два года и ставили спектакль "Зангези". Потом погружались в интересные темы про генетику. Ещё помню, в то время во ВГИКе были в почете книги Мамардашвили. А так все остальное время я только читал, да учился, ну и выпивал иногда. Книжки читать – это ведь занятие самое интересное: лежишь, читаешь. Мало что может сравниться с таким удовольствием.​

– Что с того момента, как тебе кажется, изменилось в атмосфере ВГИКа и по каким причинам? Все умерли?

– В первую очередь, ушли педагоги, большие личности. Всё изменилось. Помню, я пришел во ВГИК в первый раз, смотрю: в коридорах сидят девчонки красивые, курят везде, пивко стоит. Такой немножечко хиппи-фестиваль. Курить можно было на лекциях. Тогда я понял: тут классно. А ещё здорово, что ты учишься в четырехэтажном здании, где на каждом этаже всегда просмотр кино. Живешь как в кинотеатре. Можно было ездить в Белые Столбы, можно было ездить в Красногорск, смотреть хронику. У нас был прекрасный педагог по истории живописи Василий Григорьевич Кисунько. Я приехал и думал: ну что мне сейчас расскажут про историю живописи? А я учился в художественной школе и живописью занимался довольно серьезно несколько лет, потом бросил. А он начал почему-то с Сурикова. И так по-человечески, как будто Суриков его близкий друг… Юренев рассказывал про историю отечественного кино. Говорит, говорит, а ты понимаешь, что этот человек просто близко, как тебя, Эйзенштейна видел. Это было как передача священного огня.

– Как ты очутился в музыкальной индустрии?

– Когда ВГИК заканчивал, я начал рекламу снимать. Ну, деньги-то нужны. Сижу на киностудии Горького и снимаю эту рекламу. А это надо психику железную иметь. Каждую секунду думаешь: нахера тебе это надо? Один раз – курсе на пятом я, наверное, был – захожу в столовую ВГИКа, там ребята. Говорят: "Нам нужен клип". А я тогда уже вроде бросил писать стихи, хотя раньше увлекался сильно. И вот мы поехали к ним на студию. Мягкие кожаные диваны, аквариумы, героиновое время такое. А я смотрю, там на столе лежат тексты песен. Прочитал несколько и говорю: какой же бред! И мне говорит один чел там: "Это я придумал. Чё, можешь лучше сделать?" Я говорю: конечно, можно лучше. И за неделю я им написал песен десять, и мне дали очень много денег.

Потом я познакомился с Сашей Войтинским. А Саша Войтинский в то время был композитором, кино еще не снимал, но дружил с Сергеем Трофимовым, оператором, я с ним тоже рекламу потом снимал. И Саша познакомил меня с Ваней Шаповаловым. И ребята предложили делать с ними музыкальный проект. Тогда бомбили Югославию, и они придумали песню "Югославия" ("Ты прости, сестра моя, Югославия") – у Саши был такой гуманистический порыв. Ее пела Лена Катина, потом нашли вторую девочку – Юлю Волкову, и начали потихоньку делать песни эти татушные. Ваня тогда посмотрел ещё шведский фильм "Покажи мне любовь" про любовь двух девочек, и решил, что две девочки должны петь. Вот так это всё начиналось.

– Вы изначально задумывали "Тату" как продукт абсолютно массовый или так вышло по счастливому стечению обстоятельств?

– Ваня Шаповалов горел идеей именно массового продукта. Помню, сидим мы с Ваней, и перед нами плакат Децла. И Ваня говорит: "Нам бы вот так, как Децл. А потом вообще всех порвём!" И смеётся. А я просто хотел песни про свободу писать. Все песни "Тату" – они ведь, в принципе, про свободу. Не дано предугадать, как наше слово отзовется. Помню, я шел по улице, и мне кто-то позвонил: "А твою песню Пугачева с Ротару спели, и они чуть ли не целовались на сцене". И я подумал, что меня подкалывают. Потом открывали этими песнями Олимпиаду, что тоже довольно странно, потому что вроде бы песня – про романтический порыв, пубертатные подростки из дома бегут, а тут – спорт!

–​ Как ты сейчас к "Тату" относишься?

– Сложно сказать. Странная группа, потому что они удивительно не развивались как художники. Вроде объездили весь мир, на всех стадионах выступали, а внутренне остались такими же, как когда начинали. Это ведь сделанный коллектив, искусственный, они не очень музыканты. Поэтому, мне кажется, это и просуществовало такой короткий период времени. А так – интересно, конечно, было. Да и само по себе создание песен – интересный процесс. Надо, чтобы ёмко, хитово. Азартная работа, кайфовая, охота за точным словом. Полное погружение. И неожиданные сюрпризы – бац, делаешь песню, а потом вдруг Тревор Хорн делает её аранжировку, например. Ну, если получилась песня.

Смотри также

Рома Зверь: "Внутри каждый свободен по-своему"

– А как родилась группа "Звери"?

– В Таганроге я ходил несколько раз в литературный кружок "Чайка". Колоритное место. Там были пять более-менее молодых постояльцев, а остальные старые дедушки – стихи про донские степи, плюс местный чеховский антураж. В Таганроге родился Чехов. Ходишь по городу, а на домах таблички: здесь жил прототип рассказа "Ионыч", а здесь жил Беликов – человек в футляре. Красивый город очень. Вот, я ходил в этот кружок и там увидел однажды паренька. Длинноволосый с гитаркой, фенечки из бисера на руках и песни поёт. И поёт хорошо. Это был Рома, мы познакомились. Рома оказался отличный парень. Потом он приехал в Москву, позвонил мне. И мы втроем – я, Саша Войтинский и Рома – начали делать что-то типа хип-хоп-проекта, такая у нас тогда была мысль. Полгода этим занимались, но ничего у нас не монтировалось. Ну, а потом стали делать рок-группу, и я, скажем так, отошёл от дел. Но я написал довольно много песен для "Зверей" и продолжаю писать и сейчас иногда. Вот альбом "Одинокому везде пустыня" по рассказам Чехова недавно сделали.

– Рома Зверь тоже в Кремле ведь пел, как Ротару и Пугачева.

– Ну, а какая разница, где петь? Главное, что и как петь. Помнишь, песня хорошая у Высоцкого есть – "меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел охоту на волков".

–​ Расскажи про историю фразы "Хуй войне": она появилась в массовой культуре в 2003 году, когда на американском телеканале Катина и Волкова вышли на сцену в футболках с соответствующей надписью. Ты ее автор?

– Это был скорее концепт Вани Шаповалова. Он был в Америке, и мы по телефону с ним обсуждали, что написать на майках. Он говорит – надо что-то типично русское такое написать, типа "хуй". Я говорю: "хуй войне" напиши. Ну вот он и написал. Притом написал сам, собственноручно, и написал красиво, здорово графически.

–​ Тебе же за "Хуй войне" дали медаль Миротворца при том же Путине, а сейчас за этот лозунг сажают.

– Это странная история. Это были времена, когда я алкоголем увлекался, поэтому не помню, как именно всё получилось и кто мне сказал прийти и получить эту медаль. Я её получал в Думе, и мы пошли туда с моим другом Сашей Кондуковым, чтобы повеселиться. И там правда было очень смешно. Мы внутри этой Думы провели часа два и все, что и как там говорили, – это была чистейшая остапбендеровщина. Был уже Путин, да. Времени прошло все-таки практически 20 лет, это не такой уж маленький срок. 20 лет назад нельзя было представить, что сейчас так будет устроено общество. Все-таки наивно казалось, что всё хоть и со скрипом, но идёт к каким-то улучшениям.

–​ А когда, по твоим ощущениям, начали наступать холода суверенитета? "Тату", как и твой проект "Звери", можно назвать глобализацией в действии, а популярность этих групп – доказательством любви массовой публики к этой глобализации.

– Вообще, мы давно уже скатываемся в средневековье. Сначала плавно, теперь стремительней. Не могу точно ответить, когда холода пришли. Они, наверное не шарахнули сразу, а незаметно подкрались. Ну точно всё понятно стало окончательно после рокировки с Медведевым, наверное, точка невозврата какая-то… Когда во второй раз стал президентом Путин – все, наверное, тогда сломалось. Хотя всё и раньше к этому шло. Просто очень огорчает то, что память у народа очень странная. Вроде только недавно ещё закончился весь этот ужас – и посадки, и психиатрия карательная, и вот оно опять. По большому счету, еще те раны не зализаны – с истерзанной нервной системой травмированные люди все. Но, если честно, у меня особо оптимистических надежд и не было никогда на будущее. Изначально все это было очень грубо. Бесчеловечно. Помню, когда я услышал, например, про подводную лодку, что она утонула – мне аж плохо стало. Я подумал, как можно говорить об этих событиях с таким жестким цинизмом? Сейчас градус цинизма еще выше.

–​ И как, по-твоему, с этим жить? Уйти в отрицание, просто не замечая?

– Я изначально всегда хотел жить отдельно от всех. Мне нравилось, условно говоря, как живет Веничка Ерофеев. Я вообще, по большому счету, юношам, обдумывающим житье, советую брать именно с него пример. Кротость в себе выращивать и воспитывать. И тогда победишь. Сокрушительной кротостью. Но и его власть вот не выпустила за границу операцию делать. Вот как такое простить?

–​ Ну а разве в России вообще была гуманная власть?

– Конечно, не было никогда. Личная бессовестность людей, стоящих у власти, меня не удивляет. Это так или иначе охотники, мужики, вожаки-агрессоры. Они не рефлексируют. Опасно то, что такими у власти, кажется, стали все. А надо стараться жить по-христиански, но это сложно, так почти никто не может. Я вот только одного человека лично видел, который старался изо всех сил. Это Пётр Николаевич Мамонов. Мне повезло, мы общались довольно близко. Вот он старался жить отчётливо.

Что такое христианство? Это христоподражательство. Ежесекундный непрерывный труд. Он кому-нибудь нужен, что ли? Генерал-полковник хоть один какой может это? Очевидно, что нет. Как минимум для этого же нужно все время понимать, что ты плохой, лучше даже – что самый плохой. А всех остальных, напротив, считать за прекрасных.

Вот представляется: ночь, сосенки шумят, месяц светит, засыпает на даче генерал-полковник. Вот есть у этого розового, тёплого генерала ощущение единства себя со всеми и всех со всеми? Врубается ли он, что на самом высшем уровне все мы связаны между собой как одно целое, как один организм. Или его мозг это обработать просто не может? Что мы все – капли одного океана? Вряд ли. Потому что в парилках с бабами жизнь его течет, а не за томиком Вернадского. Вряд ли в Минобороны, Думе и других страшных местах говорят в курилках о скромности, о хорошем вкусе, хотя бы об элементарной культуре человеческих отношений. Там говорят исключительно только о грехе, грехе и грехе. И всё время ищут и придумывают врагов. "Никтo тeбe нe вpaг, никтo тeбe нe дpуг, кaждый чeлoвeк тeбe учитeль", – говорил Конфуций. Не о газовой трубе "Поток-2" нужно думать, а о трубе крематория, над которой ты дымком растворишься. Но эти дяди в погонах живут так, как будто они бессмертные. А овощебаза зазомбирована основательно. То есть успех милитаристской пропаганды очевиден. Но это ни о чём не говорит. Как сказал Лев Толстой: "Ложь не перестаёт быть ложью, если в неё уверовали миллионы людей". И главное, фантик такой старинный и надёжный навертели – "спецоперация". Каин спецоперировал Авеля? Или Каин минуснул Авеля, потому что Авель хотел первым задвухсотить Каина, и это просто превентивная спецоперация? Такая невероятно жесткая подмена понятий.

–​ Я говорил о том, что российская власть все же раньше держала курс на глобализацию, хотя бы начиная с Ельцина. А сейчас все это в одночасье изменилось. Или все же не в одночасье?

– Глобализация… Где глобализация, а где Россия? Огромная страна, полностью неустроенная. Вот мы живем в Москве. Москва – это не Россия. А на двести километров за МКАД посмотри – полная хана. В любую провинциальную больницу зайти – это стыд и позор. Измученные жизнью врачи работают на черт знает каком оборудовании. Все разбито и все украдено. Все на загнутых гвоздях и кривых саморезах. Крыша течет. Всё разворовано, списано, сломано или вообще существует только на бумаге. А глобализация где-то на другой планете. Мы же сейчас цивилизационно отбросились назад как минимум на полвека, как в пропасть полетели. А какая агрессия сейчас будет в людях закипать? Вместе с верой в собственную избранность и особенную стать? Ладно бы ты был Тютчев и заблуждался, но ты не Тютчев…

Просто никто на самом деле не любит никакую Родину. Всё это звонкое пустословье. Страна больна, и за ней нужно ухаживать, как за больным человеком. А это тяжелый труд. Гораздо легче и проще просто отгородиться. Многие вообще уехали из России. И продолжают уезжать. Народ живёт в состоянии нищеты и ощущения собственного бессилия. Грустно всё очень.

–​ А выходы вообще есть, по-твоему?

– Вообще, я думаю, все патриотические общества нужно запретить раз и навсегда. В них всегда собирается самая отборная воинствующая сволочь, самые агрессивные и невежественные, самые тупые и злые. Разогнать сразу всех метлой поганой – книжки читать и музыку слушать! В библиотеки пусть идут, а не флагами машут. Шопенгауэр сказал отличную вещь: "Убoгий чeлoвeк, нe имeющий ничeгo, чeм бы oн мoг гopдитьcя, хвaтaeтcя зa eдинcтвeннo вoзмoжнoe и гopдитcя нaциeй, к кoтopoй oн пpинaдлeжит". Никакие мы не особенные. Никаких особенных нигде нет и никогда не было. Ах, особенная русская душа! Это и есть начало нацизма – считать какую-то душу особой по национальному признаку. И вся эта национальная риторика с военным душком абсолютно убога. И к тому же опасна. Ксенофобия ко всем на планете, кроме нас, богоизбранных и великих, ни к чему, кроме вот таких спецопераций, привести и не может. Это путь агрессии, и значит, он неприемлем.

–​ У тебя есть воспоминания, связанные с Украиной?

– Совсем личные? Не особо. Я несколько раз ездил туда на съемки. Там классные киногруппы – все эти техники, гаферы, светики. Они очень веселые душевные люди все. Последний раз, помню, лет десять назад поехал туда и так сдружился с ними со всеми за неделю, как только в детстве бывает, или в советских фильмах, когда не хочется из пионерского лагеря уезжать. Более глубоких связей с Украиной, родственников там у меня нет. Кроме Николая Гоголя, конечно. Я очень люблю Киевскую киностудию, Параджанова, мультипликация там была абсолютно великая. Еще у нас во ВГИКе был замечательный педагог Андрей Анатольевич Карпенко, он преподавал у нас монтаж, умер очень молодым человеком, вот он тоже был из Украины. Ну и у меня есть друзья в Украине. В моей любимой прекрасной Одессе художники отличные. Одно очень светлое воспоминание из детства у меня как раз связано с Мариуполем – городом, которого теперь нет. Там было лучше тогда продовольствие, и он от Таганрога в ста примерно километрах. И мы поехали с мамой туда купить какой-то колбасы. И вот мы приехали в Мариуполь, тогда ещё Жданов – а там продуктовый и спортивный магазины рядом, и такая очередь в продуктовый – часа три стоять. И мы вместо этого пошли в соседний магазин и купили шахматы. И там, в этом Мариуполе, где так красиво все тогда было – лето, зелень, там мне мама показала первые шахматные ходы. Погуляли, поели мороженого и уехали.

–​ А в Таганроге ты сейчас бываешь?

– Бываю. Последний раз был совсем недавно: у моего друга умер папа. Друг работает в художественной школе и зарабатывает какие-то микроденьги – тысяч десять рублей, наверное. И я ему помогал. Провинциальный морг, больницы как будто после войны, страшные вещи. Наблюдать это невозможно. В воздухе разлит фильм "Груз 200". Ржавые заводы, ямы, нищета. Никто ничего бесплатно тебе не сделает. Пришел в больницу – неси конверт. Лечить нечем и лекарств нет, и вместе с тем сейчас ночью они на здании городской администрации не выключают в окнах свет в виде буквы Z. Ну что об этом сказать? Бред. Морок. Такое впечатление, что проснулся в немецком танке.

– Ты упоминал о дружбе с Петром Николаевичем Мамоновым. Расскажи о знакомстве с ним.

– С Петром Николаевичем я познакомился таким образом. Я как раз занимался тогда рекламой, деньги вроде были, а радости, осмысленности какой-то не было. Приходишь на работу, а люди вокруг обсуждают – зеленую коробку снимать или красную, а ты должен делать лицо, что тебе это интересно. Тяжелый труд за деньги. А я с детства сразу, с первого прослушивания кассеты "Петя – отец родной" полюбил "Звуки Му" и стал следить за их творчеством. Было сразу понятно, что это тонкий чувак и большой поэт. И тогда я подумал, что надо познакомиться с Мамоновым. Ну, выпил слегка. Поехал к нему в деревню. Это год 1999 примерно. Приезжаю, а там нет никого. Перелезаю через забор и записку ему пишу: "Вот, Петр Николаевич, такой-то, такой-то парень, вот в общем-то непонятно, как-то бессмысленно всё и тупиково без радостей жизнь течёт". И телефон свой ему оставил. А через несколько дней мне позвонил Петр Николаевич. Говорит: "Привет, это Петр. Прочел твою записку. Давай на неделе увидимся". Дал телефон мамы своей на Каретном. И как-то мы с ним сблизились, подружились. Он ответственно очень жил. Вероятно, это был наиболее ответственный человек, которого я встречал. И очень добрый был человек. Некоторые люди считают, что у него был тяжелый характер, но я никогда с этим не сталкивался. Очень его не хватает. Настоящий художник был. Всё время в труде, полнейшая отдача.

– Ты ведь написал сценарий "Коса", в котором Петр Николаевич должен был исполнить главную роль. По каким причинам фильм не был в итоге снят?

– По финансовым причинам. Мы сняли тизер. Отнесли в Минкульт. Нам Минкульт на втором туре не дал денег. Но у меня не было, в общем, особых надежд, что дадут. Довольно грустный сценарий все-таки. На следующий год Петр Николаевич заболел, а потом не срослось просто. Значит, не случилось на то Божьей воли, как говорится.

– Расскажи, с чего начался "Космосфильм".

– "Космосфильм" начался, когда я сделал фильм "Ночные зимние люди" и нам дали денежный приз. Тогда мы с моим другом Тихоном Пендюриным и сделали "Космосфильм". После я познакомился с Наташей Чумаковой, и мы начали доделывать "Здорово и вечно". Слава Богу, получился очень хороший документальный фильм. Ну а потом начали делать разные другие фильмы.

– Не буду спрашивать о твоих нынешних планах, но не могу не спросить, были ли у тебя идеи, связанные с кино, до 24 февраля?

– Теперь вообще, непонятно как и что впереди. Мы находимся посреди катастрофы. Вся вчерашняя риторика теперь, на войне, не работает. Вся эта вчерашнина кажется теперь мелкой и пустой после всего, что сейчас происходит. Вот мы написали недавно сценарий полного метра с моим другом Гордеем Петриком, но не ясно вообще, что с ним сейчас делать и главное, зачем. Как минимум самому сейчас важно не расчеловечиться, потому что в ответ на агрессию человек тоже становится агрессивным. Надо стараться внимательно относиться к себе и почаще задавать вопросы себе, к чему ты и зачем ты. Зачем ты сегодня живешь? Зачем проснулся? Зачем работаешь? Если вопрос "Зачем?" будет все время в голове у большей части общества – все, возможно, будет нормально. Но сейчас это не так. Сейчас беда и горе огромные.

– Ты в последние годы очень редко делаешь публичные заявления. Это осознанная позиция?

– Да, это выбранная позиция. Лучше поменьше. За все ведь придется отвечать. И не перед людьми.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться